Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе - Лео Бретхольц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Час проходил за часом — минуло пять часов, может быть, больше — поезд скользил дальше через Шампань, регион на востоке Франции. Скоро совсем стемнеет. Мы тянули и крутили, тянули и крутили, и наши руки отяжелели. Все больше скепсиса слышалось в словах попутчиков, наблюдавших за нами, двумя тщедушными парнями, стремящимися переломить ход событий. И все же прутья изогнулись и сдвинулись, и мы поняли, что побег возможен.
Поезд скрипел и сотрясался. Мы присели на корточки, чтобы перевести дух. В вагоне голоса затихли, перейдя в шепот. Манфред устало прислонился к стене, глядя перед собой отсутствующим взглядом.
— Я немного нервничаю, — сказал он, слабо улыбнувшись.
Я не знал, действительно ли мы близки к свободе. Всего месяц назад, добравшись до швейцарской границы, я считал себя свободным, но свобода тут же бесследно испарилась. Прошло уже четыре года, как я покинул дом, и девять месяцев, как я последний раз слышал о семье. Существует ли хоть какая-нибудь возможность, пусть ценой тысячи лет усилий, вновь найти друг друга? В висках стучало, я поклялся идти до конца. Меня затошнило, и вновь послышались вокруг бормотания: нужно остановиться, нас могут задержать, мы можем пораниться, из-за нас накажут всех.
Постепенно многие уснули. Их лица казались преждевременно призрачными. Стук в моей голове перешел в головокружение, в скрытую и дурманящую эйфорию. Я задрожал.
Около семи вечера, приближаясь к немецкой границе, мы поднялись. Я потянулся к рюкзаку на полу и вручил его Тони, которая была мне теперь как сестра. Она посмотрела на меня ободряюще. Мы были друг для друга последним связующим звеном нашей семьи, являющейся сейчас лишь воспоминанием.
— Bonne chance et sei vorsichtig, — сдавлено сказала она на двух языках. — «Счастливо, и будь осторожен».
Эрих издалека махнул рукой на прощание и отвернулся. Манфред поднял свой маленький вещевой мешок. Повернувшись, я увидел рядом Альберта.
— Значит, ты сделаешь это, — сказал он на идише.
Я кивнул. Он положил руки мне на плечи, притянул меня к себе и обнял. В Швейцарии они лишили его сердце мужества. Мое сердце бешено колотилось.
Был сумрачный вечер, холодный и сырой. Мы с Манфредом отогнули верхний прут вверх, нижний вниз. Расстояние между прутьями едва ли составляло тридцать сантиметров, но мы были убеждены, что этого достаточно, чтобы протиснуться наружу.
Во рту у меня стало сухо и горячо. Холодный пот выступил на лбу. Я стянул берет со своей бритой головы, чтобы ветер не сорвал его, и засунул в карман брюк. Сложив в кучу немного вещей, я полез на них, устремляясь к отверстию. Я оступался и скользил вниз. Манфред и Альберт схватили меня, придержали мне ногу, помогая вскарабкаться — подъем в несколько сантиметров, равный восхождению, превосходящему переход через Швейцарские Альпы.
Теперь моя талия находилась на уровне окна. Сквозь окно я ухватился за выступ — металлическую водосточную трубу, проходившую прямо над окном, где стена вагона соединялась с нижней частью крыши. Высунув голову наружу, я почувствовал, как ледяной ветер хлещет по моей лысой голове. Я подтягивался на руках, одновременно изгибаясь вперед и назад, и втягивая живот. Изнутри поезда Альберт и Манфред толкали мои ноги, и медленно, сантиметр за сантиметром, я протискивался через вагонное окно.
И вот я снаружи. Мышцы напряжены. Держась руками за выступ над окном, я вытянул правую ногу к заднему углу вагона и нащупал сцепление, соединявшее наш вагон со следующим.
— Порядок, — шепнул я в вагон как можно тише.
Я опасался, что охранники услышат меня. Еще я боялся попасть в свет прожекторов, освещавших обе стороны. Одновременно я почувствовал прилив восторга, что пока все удается, и сказал в окно:
— Подайте мой рюкзак, — и удивился звуку своего голоса.
Держась правой рукой за металлическую лестницу, ведущую на крышу вагона, левой я схватил рюкзак. Вскоре появился Манфред, протиснувшийся с помощью Альберта. Когда он приблизился ко мне, я осторожно посторонился вправо, освобождая ему место.
В темноте, крепко вцепившись в шатающуюся лестницу, обдуваемые сильным ветром, мы закричали:
— C’est fait! — «Мы сделали это!»
Спрыгнуть нужно было точно на повороте, в момент, когда поезд замедлит ход, а прожекторы охраны не смогут нас осветить. Поезд шел со скоростью около шестидесяти километров в час. Наши тела раскачивались на лязгающих сцеплениях. Мы крепко держались, чтобы не соскользнуть между вагонов под колеса поезда. Прошло не менее пяти минут. Сильный ветер не давал дышать, а в голове, как кинохроника, проносились воспоминания: я задыхаюсь в разбушевавшейся реке Сауэр; я, затаив дыхание, проползаю под колючей проволокой в лагере Сен-Сиприен; я стою ночью под моросящим дождем на пересечении улиц в Вене, не находя нужных слов для прощания с мамой. Прошло уже четыре года. Я думал о Тони и Эрихе, находящихся внутри вагона, об Альберте, о пожилой женщине с костылем, давшей нам последний эмоциональный толчок, в котором мы нуждались. Казалось, все они принадлежат уже к другой, прошедшей жизни.
Мы собирались спрыгнуть с левой, северной стороны, где не было параллельных путей. Хотелось, чтобы поезд повернул так, чтобы прожекторы не захватили нас, но трудно было предугадать, когда наступит подходящий момент.
— Хотел бы я знать, где сейчас мой брат, — сказал Манфред под громыхание поезда и ветра. Он оставил его во Франции, находящейся под контролем Виши.
— Я как раз думал о маме и сестрах, — воскликнул я.
— Не могу дождаться, чтобы рассказать все это брату, — сказал он. Мы почувствовали, как поезд замедляет ход, начиная поворачивать.
В этот момент он был виден весь, с первого до последнего вагона. Охранники повернули яркие прожекторы, освещавшие левую сторону, направо. Момент настал.
Я глубоко вдохнул, как перед прыжком в воду. Кивнув Манфреду, я увидел, как он спрыгнул и тут же исчез из виду. Секундой позже я тоже прыгнул в кромешную тьму.
11
ПАРИЖ, БАНЬЕР-ДЕ-БИГОР
(ноябрь — декабрь 1942)
В темноте пришла беда.
Пронзительный свисток вспорол ночь, послышался треск выстрелов. Я прижался как можно плотнее к земле, прислушиваясь к грохоту поезда, и не услышал ничего. Было абсолютно тихо. Поезд, очевидно, стоял в нескольких сотнях метров от места, где мы с Манфредом спрыгнули с него. Вновь раздались выстрелы в воздух. Я затаил дыхание, услышав шаги, быстро приближавшиеся к нам со стороны поезда, затем обрывки речи. Гневно говорили по-немецки:
— Давай искать…
— Попробуем…
— …здесь…
Прошло несколько минут. Прожектор, должно быть, уловил тень, оторвавшуюся от поезда, возможно, мою или Манфреда. А может быть, еще кто-нибудь попытался бежать. Не приведи Господь, чтобы из поезда, везущего тысячи обреченных человеческих существ, один-единственный еврей избежал немецких печей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});