Когда стреляет мишень - Михаил Серегин

Свиридов заскрипел зубами и ткнулся носом в пол, мокрый от крови людей Кардинала.

— Одно жаль, — продолжал Николай Алимович, — что ты так и не научил меня фокусу со стаканом...

Глава 9

СКОРЫЙ ПОЕЗД ИЗ МОСКВЫ

...Это был обычный пассажирский вагон.

Только главное отличие его от всех вагонов состояло в том, что в нем не было тех, кто, в сущности, и дал ему это название — пассажирский вагон.

Не было пассажиров.

Бывает так, что не все места в поездных вагонах обеспечиваются билетами. Просто не рассчитывают, что будет такое большое количество желающих поехать этим поездом. И тогда один или несколько вагонов идут совершенно пустыми, без пассажиров.

Как вот этот вагон.

...Впрочем, нет, один пассажир был. Странный пассажир. Он лежал не на полке, а на пыльном, давно не мытом полу, связанный по рукам и ногам крепкими веревками, не дававшими ни малейшего шанса освободиться даже такому сильному человеку, как Влад Свиридов.

Вагон плавно покачивался в такт ритмично постукивающим колесам: тук-тук, тук-тук. Словно незримый метроном отбивал ритм последних мгновений его, Влада, жизни.

Кто знает, сколько еще осталось проехать километров, сотен или даже десятков метров до того рубежа, когда расстояние, разделяющее активированный микрочип где-то в его теле, и передатчик, находящийся в одном из миллионов московских зданий, станет слишком большим, когда под кожу ему наконец впрыснется безотказный, неотвратимо убивающий яд и подведет итог этому жестокому, безалаберному и все равно такому желанному существованию его, Владимира Свиридова, на этой заснеженной декабрьской земле...

Быть может, передатчик находится на ближней окраине Москвы, и тогда до этого рокового момента будут еще томительные километры, проплывающие за окном голые деревья в серой дымке и качающиеся под ветром провода на телеграфных столбах.., будут станции, остановки и чужой, странно обжигающий говор незнакомых людей за окном, людей, которым нет дела до того, что здесь — соединенный с жизнью только тонкой распадающейся нитью — лежит на полу он, Влад Свиридов.

А если передатчик ГРУ находится на дальней окраине, наискосок через всю Москву.., то нить вот-вот оборвется.

И тогда уже нет смысла бороться.

Свиридов поднял голову и посмотрел в окно.

Поезд, судя по всему, набирал скорость, потому что ритмичное постукивание колес становилось все чаще, гигантский метроном набирал ускорение.., нужно было что-то делать.

Легкое позвякивание в углу купе, под столиком, заставило Влада опустить голову и посмотреть туда.

Стакан.

Это был обычный граненый стакан — из числа тех, которые проводницы ставят в металлические фигурные подстаканники. Он лежал на боку и мерно перекатывался, постукивая своим пыльным краем о стенку купе.

Свиридов измерил взглядом расстояние, отделяющее его от этого стакана, и внезапно рассмеялся — глухо и нелепо, насколько позволял вставленный в рот кляп. Этот смех больше смахивал на эйфорическое бормотание глухонемого.

Гулкое эхо жутковатым резонансом отдалось по пустому вагону и заглохло где-то в тамбуре.

Этот стакан спасет его. Его, безоглядно обреченного на смерть, подстреленного, связанного — в общем, без шансов на спасение.

Свиридов перекатился с боку на бок, изогнулся, не обращая внимания на жуткую боль в сильно кровоточащем плече, и поддел стакан носком туфли. И с силой дернул на себя. Стакан покатился по полу, и Влад, перевалившись на другой бок, высвободил три пальца правой кисти и попытался подцепить стакан, теперь катавшийся у него за спиной.

С пятой или шестой попытки ему это удалось.

Теперь дело за малым.

За фокусом, которому так хотел научиться Якубов. Хотел, но так и не научился.

Влад высвободил оставшиеся пальцы правой руки и плотно сжал стакан в ладони. Так. Вероятнее всего, ему не удастся избежать порезов: уж слишком неудобна его поза. Главное, чтобы ему удалось мобилизоваться и вложить в свои пальцы всю силу своего измученного организма.

А этих сил оставалось еще достаточно, чтобы выбраться из того переплета, в который его ввергли хитроумные ходы Николая Алимовича.

Но надо было действовать как можно быстрее: плечо кровоточило, и от потери крови уже начинало шуметь в ушах, а перед глазами начали свой зловещий танец багровые полосы...

Влад резко выдохнул и что было сил сжал стеклянные грани. Стакан не поддавался. Тогда Свиридов навалился на него всем телом и попытался подпрыгнуть, чтобы обрушиться на стакан всей массой.

Тот выскользнул и покатился в сторону, и Свиридову стало беспощадно ясно, что если он хочет получить от этого стакана спасительные острые осколки, то он может сделать это только одним путем. Он не имеет возможности ни разбить его о твердое, ни пнуть его ногой. Только раздавить в пальцах. Так, как он делал это в ночном клубе «Центурион».

Стакан снова оказался в правой ладони, и тонкие длинные пальцы, пальцы пианиста-виртуоза, дрогнув, скользнули по граненой поверхности и — вдруг застыли в жутком усилии, так, что, казалось бы, от напряжения завибрировал воздух.

Жалобно хрустнуло стекло, и Свиридов почувствовал, как острые края осколков раздавленного стакана впиваются в его ладонь и, стекая по пальцам, капает на грязный пол свежая кровь.

Свиридов нащупал крупный осколок и, невероятным изгибом пальцев поднеся его к веревкам, начал свою кропотливую работу...

Через несколько минут ему удалось освободить руки, и он, морщась от боли, перерезал оставшиеся путы на ногах и, встав на колени, сделал несколько телодвижений, разминая затекшие члены.

Но это еще было не все. Даже освободившись, он продолжал оставаться пленником этого стремительно несущегося к его смерти состава.

Влад взялся за поручень и резким рывком распахнул окно купе. Порыв леденящего ветра ударил ему в лицо. Сразу же закоченели израненные пальцы.

Скорость поезда составляла не меньше восьмидесяти, а то и девяноста километров в час, определил Свиридов. Конечно, будь он совершенно здоров и в норме, он, без сомнения, не побоялся бы прыгнуть с несущегося поезда. В бытность обучения и работы в «Капелле» их учили прыгать с поезда вплоть до скоростей в сто десять километров в час.

Без единой царапины.

Но сейчас, без сомнения, это было невозможно. Свиридов чувствовал, что рана в плече нарушила точнейший баланс всех систем его натренированного тела, понизила чувствительность и координацию движений.

Да и просто — по рукам и ногам уже плыла, набрякивала гибельная ватная слабость. Нельзя.

Нельзя прыгать — тело не соберется, ноги не вынесут его на откосе, и тогда только смерть — быть может, долгая и мучительная, с переломанным позвоночником и изуродованными руками и ногами.

Нет.

Но как же тогда? Ведь поезд вот-вот пересечет роковую черту, и тогда — все? К чему тогда вся эта борьба, мучительные усилия удержаться на плаву, не стушеваться, выиграть?..

И тут он вспомнил слова Якубова. «Майор Бах сообщил мне, что в Мельбурне в вашу правую руку вшили...». В правую руку! Он сказал — в правую руку! Вероятно, эту информацию, о которой не имел понятия сам Влад, майор Бах сообщил Налиму в порыве откровенности. И на старуху бывает проруха.

Свиридов поднес к глазам свою правую руку и начал внимательно, миллиметр за миллиметром, осматривать кожу.

Нужно удалить этот чертов чип, который делает его рабом спецслужб.

Но как?

Влад закрыл окно и обернулся. На глаза ему тут же попалась маленькая кучка окровавленного стекла, еще недавно бывшая стаканом...

Фокин очнулся от легкого похлопывания по плечу. Он открыл глаза и, с трудом разлепив веки, ощупал гудевшую, как надтреснутый колокол, голову и только потом повернул ее, чтобы поглядеть на того, кто воззвал его к жизни.

Перед ним с легкой улыбкой на лице стоял Николай Алимович Якубов.

— Ну что, как твое самочувствие, Иван Сергеич? — спросил он.

— Да как оно может быть, черт возьми? Хреново! — Он приподнялся с дивана, на котором лежал, и еще раз ощупал здоровенную шишку на тыльной части черепа. — А где... Каледин?

— А вот это и я хотел бы узнать, — проговорил Николай Алимович.

Фокин тяжело приподнялся на локте и недоуменно взглянул тому в лицо широко раскрытыми глазами:

— То есть.., как это?

— Мы на секунду потеряли контроль над одним из людей Кардинала, он шлепнул тебя прикладом по голове.., началась новая заварушка, во время которой Алексея как ветром сдуло, — с выражением искренней тревоги и участия произнес Налимыч.

Фокин долго смотрел куда-то в угол, а потом пробормотал:

— Ну что ж.., я надеюсь, все это скоро разъяснится.

— Ну конечно, — ответил Якубов. — Ладно, пока лежи здесь, сейчас я пришлю тебе поесть и выпить.

— А это что, «Центурион»?

— Ну да. Номер «люкс». Лежи, приходи в норму.