Медвежьи сны - Светлана Смолина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты мог предполагать или хотеть, – мягко возразила Маруся, не успев уклониться от его руки.
– Хотел! – признался он и снисходительно, как несмышленыша, потрепал ее по спутанным волосам. – А если я чего хочу, то так и будет. А ты мне голову морочила восемь месяцев.
– Нисколько не морочила, Димочка! Кстати, спать ты будешь дома, чтобы не вызывать напрасных подозрений и последующих акций протеста среди почитательниц твоих талантов.
– Не напрасных опасений, – ухмыльнулся он. – Иди-ка сюда и можешь снова почтить мои таланты!
Она ткнулась шелковыми губами ему в плечо и защекотала горячим дыханием: «я здесь, я твоя». Он деловито, по-хозяйски повел пальцами вдоль ее гибкого, как у девочки, позвоночника, задержался во впадинке на пояснице и вернулся обратно к склоненной шее. Водопад рассыпанных волос обрушился ему на грудь, когда она подняла голову и без слов поманила его в свои русалочьи сказки о любви.
– Если ты решила, что теперь сможешь крутить мной, как мальчишкой… Если тебе кажется, что ты приобрела надо мной какую-то власть… – монотонно шептал Дмитрий Алексеевич и, собрав ее волосы в ладонь, обморочно касался губами там, где поблескивала застежка от серьги, слушая сдержанный стон под собой. – Если ты думаешь, Машка, что бросишь меня завтра или через неделю и сбежишь…«…я тебе голову оторву, когда найду!» – наконец определился Дмитрий Петрович, привыкший мысленно разговаривать с женой со времени ее побега. «Ты мне испортила годовщину свадьбы, отпуск, юбилей и даже Новый год», – перечислил он очевидные факты, потом подумал и добавил неочевидные: «Автосалон в Болонье, контракт на поставку в мае, выпуск акций, сезон зимней охоты, поездку в Вегас… Какого черта, Мышь! Новый год – семейный праздник, а я трахаюсь бог знает с кем под елкой, как зайчик!» Елка обиженно зазвенела, потревоженная то ли Диной, то ли Тиной, он по пьяни не разобрал, когда сажал ее в машину. Очередная гениальная журналистка, кажется. Надо будет спросить у матери, куда она пишет, и заказать статейку. Не сейчас, позже, когда он сможет трезво мыслить, а не начислять сбежавшей Марусе штрафные баллы. Белокурая нимфа склонилась над ним и что-то замурлыкала про джакузи и вино.
– Там! – Климов неопределенно махнул рукой в сторону стены и натянул на голый живот попавшийся под руку свитер. – Возьми, что хочешь!
Она надула губки, но, встретившись с его похмельным взглядом, поспешила убраться с огневой позиции.
А вот жена никогда не боялась смотреть ему в глаза. Делала вид, что боится, но он отлично видел, как в уголках губ таилась снисходительная улыбка. Иногда ему казалось, что она специально заводит его, заставляет разозлиться, выпустить пар, накопившийся за неделю или за месяц, а потом из угла дивана робко просит: «Димочка, не пугай меня!» и тут же воинственно заявляет, что вокруг столько идиотов, что из-за них не стоит расстраиваться, потому что он самый лучший, и им, мелким и ничтожным, не понять его высоких целей и мотивов. А сама улыбается и теплеет, и он остывает, как выдернутая из огня подкова. Так, выравнивая температуру до комфортной, они смотрели друг на друга много лет, и Димочка, пытаясь подловить ее на малейшей неискренности или насмешке, понимал, что она не врет. По крайней мере, раньше не врала, пока не написала эту чертову записку.
Десять дней каникул! Какой дурак придумал эти праздники в январе? Он или сопьется или перепортит всех маминых принцесс, что куда проще после изрядной доли алкоголя. А потом она будет скандалить и упрекать его, что он потребительски относится к женскому телу, что использует «невинных девочек», как старый вампир, набираясь молодости и сил. Однажды он в запале рассказал о шалостях «невинной девочки», с которой уговорил бутылку виски после очередного светского приема, а Маргарита Юрьевна, как царствующая королева, выслушала его с каменным лицом и заявила, что если бы его жена такое умела, он бы не стал ей изменять. Он едва не сказал, что его жена умеет гораздо больше и от секса с ней у него кипящие гейзеры в груди и салюты под веками, но вовремя спохватился и, выругавшись, ушел, хлопнув дверью. Невозможно все время жить и сравнивать ее. Никто не в силах превзойти его Машку, которая до свадьбы целовалась с ним на подоконнике, роняя цветочные горшки, а он не смел дать волю рукам, чтобы не спугнуть ее. Которая безответственно трогала его на автобане в Германии, удерживая одной рукой руль и улыбаясь летящему за окном пейзажу. Его жену, из-за которой он сломал нос деловому партнеру, подъехавшему к ней на корпоративной вечеринке. Ту самую невозможную Машку, шептавшую ему на ухо по утрам немыслимые вещи, которые он не повторил бы даже под пыткой. Вспоминая их, он возвращался уже с порога в постель, в коридоре стаскивал пиджак и рубашку и раз за разом опаздывал в офис, как озабоченный подросток.
Ему под руку попался стеклянный елочный шар, почти такой же старый, как он сам. Шершавая поверхность царапала ладонь, пока он крутил его в пальцах. А ведь когда-то они наряжали настоящую елку, а не эту искусственную пальму с новой китайской гирляндой, плотно, как скотчем, опутавшей массивные ветки разноцветными огнями, столь же похожую на живое дерево, как размалеванная резиновая женщина на девственницу под венцом. Дмитрий Петрович размахнулся и швырнул свои воспоминания в стену. Заботливо хранимый Марусей кусочек их далекого детства разлетелся на тысячи мельчайших осколков, словно зеркало снежной королевы. И хотя коварный осколок не попал ему в глаз, и ни в темной комнате, ни за окном ничего не изменилось, он перевернулся на живот и вытер рукавом мокрые щеки, как обманутый малыш, нашедший под елкой вместо подарка обрывки пожелтевший ваты и мишуру.– Ты бы хоть веточку из леса принесла! – Дмитрий Алексеевич разомкнул кольцо ее рук, чтобы отвлечься и не дать заманить себя в стремительный водоворот слов. – Мишуру какую-нибудь на занавеску нацепила, лампочки… А то что есть праздник, что нету…
– Праздник есть! – убежденно заявила Маруся и пристроила подбородок на ладони, возвысившись над его плечом. – Ты же мне его подарил, помнишь?
– Я тебе и шубу подарил. Вот, красивая! – Он втащил на кровать брошенный комок меха, как провинившегося щенка, покрутил в воздухе, любуясь на стальные переливы и набросил ей на спину. – А ты не ценишь.
– Деньги? – Она мелодично рассмеялась и легко скользнула губами по губам, пока он не успел надумать себе каких-нибудь глупостей. – Я тебя ценю. А деньги… они просто есть… или их нет.
– У тебя их никогда не будет, если будешь делать такие выгодные вложения в интернат, – напомнил он.
– Ну и не будет. – Она снова засмеялась, и от ее девчачьего легкомыслия или от ее близости у него закружилась голова и перед глазами поплыли переливающиеся мыльные пузыри. – Ты же не дашь мне с голоду умереть или пойти по миру с протянутой рукой.
– Любая попытка пойти куда-то без разрешения будет приравнена к побегу! – почти пошутил он, зажмурившись.
– Если бы ты знал, как приятно это слышать! Я уже сто лет…
Дмитрий Алексеевич насторожился, поискав объект для разглядывания в стороне от ее лица и чувствуя, что сердце начинает сбоить. Одно дело дарить подарки и обнимать в кровати и совсем другое – искать дно в омуте ее глаз, обманываться сиюминутным желанием, доверять и довериться самому.
– Дима, ты не должен бояться… – попросила она и повернула к себе его тяжелую голову. – Я не сделаю тебе больно.
– Куда тебе! – малодушно заявил он. – Силенок не хватит.
– Ты знаешь, что я не про такую боль…
– Вот я зарос! – Хозяин провел ладонью по подбородку и поморщился. – У тебя найдется в ванной станок?
Она кивком головы разрешила ему все и перевернулась на спину, закутавшись в полы шубы. Он уронил на подушку розы, ушел в ванную, встал под душ и слушал свое сердцебиение и шум воды, сосредоточиваясь на ощущениях, а не на мыслях о ней. Еще не хватало, начать испытывать к ней… чувства. Довольно уже и того, что он пригрел ее в своем городе, дал ей машину, квартиру, работу. И вообще… хорошо относится, даже советуется иногда. Так, для проформы, вроде как с консультантом по имиджу, когда можно послушать и сделать по-своему.
Он не расслышал стук в дверь, а когда очнулся, она уже заглянула в ванную и тихонько спросила:
– Можно мне в туалет?
– Чего спрашивать! – прокричал он сквозь шум воды.
– Только не смотри.
– Очень надо! Мы же не подростки в школьном сортире.
Он демонстративно отвернулся, но за спиной было подозрительно тихо. Наконец в бачке зашумела вода, и он потребовал:
– Иди сюда.
– Но я в халате.
– Снимай его и живо в воду! – рявкнул он и открыл дверь душевой кабины, обдав ее каскадом брызг.
Наконец-то он мог смотреть на нее так, как давно хотел – без мехов и кружев, без украшений и интерьеров, будто вышедшую из материнского лона. Беззащитную и стыдящуюся его бесцеремонного взгляда. Он подался назад, нисколько не смущаясь собственной наготы, и скомандовал: «Повернись!» С удовлетворением потрогал плавный изгиб спины, переходящий в упругие ягодицы, и снова приказал ей повернуться.