Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы - Андрей Марчуков

Вообще, в 1920-х гг. вопрос о языке преподавания стал одним из ключевых в национальной политике. Заключался он в том, какой смысл вкладывался в понятие «родной язык». Наркомпрос УССР, а в его лице республиканское руководство, за основу брал этническое происхождение (а для евреев еще и вероисповедание) человека. Такое положение вещей многих не устраивало. В Москву и Харьков летели жалобы, в том числе от рабочих, и предложения определять родной язык по тому, на каком разговаривали в семье и на каком с детства привык общаться ребенок. Но в школах и ответственных учреждениях им в этом отказывали, мотивируя тем, что украинцы не знают свой родной язык из-за прежней политики русификации[441]. Иными словами, украинизация изображалась не политикой по формированию украинской идентичности, каковой она на самом деле являлась, а мерой по возвращению некоего «истинного» национального облика национально неполноценным (что следовало из этой нехитрой логики) соплеменникам. Когда подобное отношение встречалось со стороны «бывших петлюровцев», ныне ставших ответственными работниками народного образования, учителями и т. д., отношение к украинизации поневоле возникало негативное.

Но активного противодействия национальной политике почти не наблюдалось. Помимо жалоб и писем в газеты и органы власти, протест выражался в тихом саботаже украинизационных мероприятий. Скажем, отношение большинства рабочих Донбасса и Киева к украинизации профсоюзов было отрицательным и может быть передано словами «нас не переучишь»[442]. Отношение к украинизации было неоднозначным и менялось в зависимости от объекта приложения политики. Украинизация советского аппарата рабочих почти не интересовала, но, когда дело доходило до работы профсоюзов, то есть касалось их непосредственно, отношение менялось. Например, на одном заводе рабочие сорвали объявление только потому, что оно было написано по-украински. Имели место случаи, когда составленные на украинском языке коллективные договоры забрасывались грязью[443]. В быту украинский язык тоже приживался медленно. К 1929 г. из числа всех рабочих-украинцев по-украински в семье говорило 44 %, а среди промышленных и того меньше – 32,3 %.

Но если значительная часть русских и русскоязычных рабочих к украинизации прессы, профсоюзов и т. п. относилась негативно или равнодушно, то случаев националистических проявлений по отношению к украиноязычным коллегам практически не было. Если, конечно, не учитывать высказываний в адрес самого языка и его пригодности для профессиональной деятельности. Так, некий рабочий Донцов, кстати этнический украинец, заявил, что украинский язык «нужен в деревне, а не на предприятии». Опрашиваемые рабселькорами шахтеры Артемовского округа ответили, что у них на шахтах «по-украински говорят только в шутку, а если говорят о чем-то серьезном, то только по-русски»[444]. Вот как это явление объяснял инженер Косоногов, преподававший строительные дисциплины. Он жаловался, что «чрезвычайно тяжело такой предмет, как мой, перевести на украинский язык». Впрочем, он также сомневался и в необходимости этого[445]. Случалось, между рабочими возникали споры, на каком языке следует проводить собрания или выступать докладчикам. Одни требовали говорить по-украински, другие – по-русски. В последнем случае на выбор русского языка влияло то, что далеко не все понимали и свободно владели литературным украинским или, как его еще называли, галицийским языком[446]. Кстати, и в требованиях говорить по-украински подразумевался не полонизированный литературный, а простой разговорный язык. И в целом русский язык продолжал сохранять свои ведущие позиции среди рабочего класса УССР[447].

В то же время случаи, которые можно было квалифицировать как некие проявления национализма, с украинской стороны хотя и редко, но имелись. Часто они невольно раздувались самими большевиками. Тихий саботаж украинизационных мероприятий советским и профсоюзным аппаратом вынуждал руководство КП(б)У постоянно их подстегивать, напоминая о необходимости украинизации делопроизводства и внутренней деятельности. Под влиянием спускаемых сверху требований «усилить» и «поднажать» у отдельных рабочих-украинцев появились «настроения своеобразной национальной гордости», которые проявлялись в стремлении «все спешно украинизовать»[448]. Надо сказать, что подобное старание наблюдалось не только у рабочих, но и у некоторых партийцев. Тем не менее здесь нельзя сбрасывать со счетов и формальный момент – бюрократическое рвение и бездумное головотяпство, которое во всем своем «блеске» проявилось во время коллективизации.

Итак, могли ли деятели украинского национального движения рассчитывать на поддержку рабочего класса и был ли этот передовой класс благоприятной средой для украинского нациостроительства? На основе имеющихся источников можно утверждать, что в своей подавляющей массе рабочие поддерживали советскую власть и являлись ее надежной опорой. Имевшееся недовольство провоцировалось в основном экономическими и бытовыми причинами и при их своевременном решении на лояльность к власти не влияло. Националистические настроения среди рабочих были редким явлением. Среди же основного ядра рабочего класса Украины – этнических украинцев и великороссов – какого-либо антагонизма по национальному признаку не наблюдалось. Обе этнические группы не имели сколько-нибудь серьезных различий, ощущали себя единым целым, имели общее мировоззрение и общую жизненную позицию по всем вопросам, в том числе лежащим в национальной плоскости.

Важно отметить, что в большинстве случаев внимание к национальному вопросу в рабочем классе возникло под воздействием государственной политики, которая объективно была направлена на противодействие естественному и исторически обусловленному процессу инкорпорации (в той или иной степени) в русскую национально-культурную общность. Во многом искусственная (ибо основанная на политической доктрине) политика украинизации стала причиной появления ответных антиукраинизационных настроений, причем эти настроения были характерны и для рабочих – этнических украинцев.

Таким образом, украинское движение не могло получить и не получило среди рабочего класса какой бы то ни было прочной поддержки. Как ни покажется необычным, но воздействие на него со стороны этого движения было сильнее «сверху», со стороны «чиновников от украинизации». Часто это воздействие прикрывалось коммунистическими лозунгами, но объективно было направлено на формирование украинской нации, пусть даже советской по форме.

Крестьянство и национальный вопрос

Социально-политические настроения крестьянства

Основную массу населения УССР (как и СССР в целом) составляло тогда крестьянство. Уровень урбанизации на украинских землях до революции был невысоким, что не было чем-то исключительным для всей России. Даже крупнейшие российские экономические и пролетарские центры, такие как Одесса, Харьков, Екатеринослав, горняцкие поселения Донбасса и Криворожья, представляли собой «острова» в многомиллионном крестьянском «море». Гражданская война усилила аграризацию населения. На 1920 г. из 26 миллионов человек, проживавших в УССР, городское население насчитывало 5 миллионов, что составляло менее пятой части от всего населения республики. Остальные четыре пятых (21 миллион) проживали на селе, причем подавляющая их часть занималась крестьянским трудом[449].

Деревня (в том числе украинская) была для большевиков постоянной головной болью. Промышленный пролетариат был крайне малочисленным, разбуженное революцией село – крайне активным. Ожесточение гражданского противостояния, огромные запасы оружия, скопившиеся в деревне, не способствовали установлению спокойствия. Немало селян по отношению к большевикам было настроено настороженно. Коммунистическая доктрина вступала в противоречие с мелкособственническим характером крестьянства. Так, в ходе Гражданской войны отмечалось, что в некоторых губерниях «крестьяне стоят за советскую власть, но равнодушно не могут говорить о коммуне и коммунистах, видя в них разбойников и грабителей»[450]. Не стоит забывать и о национальном вопросе, который в начале 1920-х гг. активно будировался в республике.

Какие же настроения господствовали на селе во время и после ликвидации бандитизма и петлюровского подполья? Оставалась ли у украинского движения социальная база среди крестьянства? Насколько сильно было привержено последнее идеалам национального движения? Ответы на эти вопросы позволяют дать информационные сводки ГПУ и отчеты местных партийных организаций, поступавшие в ЦК КП(б)У. В ходе борьбы с подпольем и бандитизмом у ГПУ сложилась разветвленная сеть информаторов. Все интересующие власть сведения, вплоть до разговоров, становились известны спецслужбам.