Хозяин Фалконхерста - Кайл Онстотт

Аполлон достал из кармана горсть мелочи, предусмотрительно оставив при себе бумажные деньги.

— Откуда деньги, Аполлон?

— Заработал. Пришлось потрудиться. Ты бы на такое ни за что не решился.

— Я могу делать все, что можешь ты, Аполлон.

— Но не так хорошо. Ладно, бери, купишь себе еды. Но сперва мне надо с тобой поговорить.

— Чего изволите, масса Плон, сэр? — Купидон усмехнулся, переходя на невольничий говор.

— Нам необходимо заработать денег. Мы на мели: ни средств, ни пристанища, ни еды. Я и так заложил часы, отцовское кольцо, второй костюм.

— Уж не собираешься ли ты снова меня продать, Аполлон? — Купидон больше не улыбался.

Аполлон пожал плечами.

— Пока нет, но что-то надо предпринять. Сперва приведем себя в порядок. — Он указал большим пальцем в направлении Шартр-стрит. — Наверное, твоя подружка впустит нас в дом через заднюю дверь, чтобы дать умыться? — Он погладил подбородок, радуясь, что может обходиться без бритья.

— Ты о которой, Аполлон? У меня их в этом городе пруд пруди.

— О Клотильде, той, что вечно тебя подкармливает. О служанке престарелой мадам Ламартин.

— Ах, эта? Ради меня она готова на все, но стоит ей увидеть тебя — и она больше не захочет на меня смотреть.

— Выбирать не приходится, Кьюп. Ты уж сам с ними разбирайся. Пошли, сейчас главное — умыться. К тому же она может нас накормить, и ты сэкономишь свои монеты.

— Она отдаст нам старый дом со всеми потрохами, если ты хоть немного с ней полюбезничаешь. Она так и сохнет по мужчинам.

— Эх, Кьюп, если бы тебе пришлось любезничать с женщиной так, как мне этой ночью, ты бы потом полгода воротил нос от их породы.

— Тогда начинаем с Клотильды.

Купидон подтянул свои грубые штаны, усеянные пятнами, и заправил в них заплатанную рубаху. Его башмаки просили каши, соломенная шляпа расползалась на макушке, однако даже это жалкое одеяние не могло испортить впечатление от его безупречной фигуры.

— Сначала мытье и завтрак, потом — планы на будущее. — Аполлон встал; теперь было видно, что он ниже брата примерно на дюйм. — Мне совсем не хочется снова тебя продавать, но что делать, если не будет иного выхода?

Они прошли несколько шагов рядом, после чего Купидон намеренно отстал. Теперь никто не усомнился бы, кто из них хозяин, кто — раб. На следующем углу раб нагнал хозяина, и они замерли плечом к плечу, пропуская карету.

Купидон был обеспокоен.

— Слушай, Аполлон, если ты намерен меня продать, то выбери покупателя поприличнее, чем этот молокосос Тройон, которому ты меня сбыл в последний раз! Уж как он меня тискал, как душил запахом духов! Целую неделю продержал меня взаперти. Я уж думал, что никогда не сбегу.

Аполлон повернулся к нему.

— Опомнись, бой! Ты что, забыл, что ты — мой раб и что я могу продать тебя, кому мне вздумается?

— Ты тоже не забывай, — огрызнулся Купидон, отбросив наигранное подобострастие, — что я твой брат и что ты — такой же слуга-ниггер, как и я, даром что белый.

— Был рабом, бой! Теперь я больше не раб и не ниггер. Отец перед смертью подарил мне свободу и тебя. Поберегись, не то я продам тебя на сахарную плантацию, откуда тебе ни за что не вырваться.

22

Когда спустя два часа они покинули дом мадам Ламартин через ту же заднюю дверь, разница между господином и рабом стала еще более отчетливой. Аполлон был одет со вкусом, по последней моде, к тому же Клотильда, не сумев противостоять его обаянию, вычистила и отутюжила его костюм. Час сна, который он урвал, пока Клотильда возилась с его нарядом, излечил его от последствий вчерашнего разврата, а сытный завтрак придал сил. Купидон, напротив, выглядел еще более грязным и неопрятным в своей драной обуви, ветхой рубахе и дырявых штанах. Ему не удалось поспать: он был вынужден развлекать Клотильду, пока сохла на солнышке рубашка Аполлона.

Состояние Аполлона исчерпывалось двумя купюрами в кармане. Он понимал, что часть этих денег сейчас придется потратить, вернее, вложить в дело. Впрочем, вложение вполне могло окупиться. Купидон позорил своим видом элегантного хозяина. Его требовалось приодеть, чтобы не стыдно было показывать покупателям.

Преследуемый по пятам Купидоном, он зашагал на северную сторону Конго-сквер, где кипел воровской рынок обносков и различного барахла. В роли торговцев выступали свободные цветные. Они покупали у рабов все, что те приносили на продажу, — в основном одежду, украденную у хозяев или отданную теми по доброй воле как старье. На тачках, выстроившихся вдоль тротуара, можно было раскопать все что душе угодно. При наличии терпения можно было приобрести приглянувшуюся вещицу по сходной цене. Путь вдоль тележек был длинен, солнце припекало вовсю, однако времени у братьев было достаточно. Прячась в тени под балконами и неторопливо прохаживаясь, Аполлон сохранял щегольской вид.

Посещение торжища оказалось ненапрасным: меньше чем за три доллара он приобрел для Кьюпа вполне сносную одежду — во всяком случае, если не приглядываться к ней слишком пристально. За двадцать центов ему достались свежевыстиранные белые штаны, целые, хоть и залитые вином, за доллар — синий пиджак с медными пуговицами, еще за двадцать центов — белая рубаха, порванная только на спине, к тому же залатанная, за пятьдесят центов — черные башмаки на новой подметке. В качестве заключительного штриха Аполлон потратил несколько центов на шейный платок из алого шелка. Со всем этим богатством братья удалились за ширму из растянутых между шестами ветхих одеял, выгораживающую примерочную для покупателей и продавцов. Штаны оказались маловаты, рукава пиджака коротковаты, сам пиджак не сходился на богатырской груди Купидона; рубаха, наоборот, висела мешком. Зато старые башмаки пришлись ему впору. Принаряженный Купидон превратился в послушного слугу, донашивающего хозяйские обноски.

В палатке на другой стороне площади они прикупили жареных свиных ребрышек и сладкого вареного картофеля. Кьюп завернул снедь в газету и отнес под широколистную магнолию, где братья, закусывая, стали репетировать роль, которую предстояло исполнить Купидону в небольшой постановке, задуманной Аполлоном. Репетиция получилась короткой, потому что сцена разыгрывалась уже в третий раз. Уходя с площади, они договорились о последних деталях. Кьюп согласился лицедействовать без всякой охоты, однако выбора у него не было. На углу, прежде чем расстаться, Аполлон давал ему последнее напутствие:

— Убегай как можно быстрее. Я направлюсь прямиком в Ле-Шен. Если ты случайно окажешься там раньше меня, то скажи матери, что я вот-вот буду.

— А если ты почему-либо опередишь меня, то скажи моей то же самое обо мне.

Они расстались. Аполлон шагал неторопливо, по-прежнему держась в тени нависающих над улицей балконов. Путь его лежал в отель «Сент-Луис», где в баре под стеклянной крышей, за длинной стойкой собиралась городская элита. Кто-то предпочитал «Сент-Чарлз», кто-то кафе «Оулд Абсент», однако сливки общества тянулись именно в «Сент-Луис». Их было уже не так много, как в довоенные времена, ибо большинство молодых и здоровых отправились сражаться. Однако народу хватало: здесь были и плантаторы, приехавшие в город за покупками, и креолы из старых семейств, и дельцы, и пароходные шулера, и субъекты, подобные Аполлону, зарабатывающие смекалкой и внешностью.

Неяркий свет, проникавший сквозь разноцветные стекла купола, льстил наружности Аполлона, но представлял в самом невыгодном обличье облезлый интерьер прежде пышного отеля. Здесь, где когда-то среди роскоши, не соответствующей трагедиям, разворачивающимся на помосте, проводились крупнейшие в городе невольничьи аукционы, теперь тоже ощущалось дыхание войны. Позолота облупилась, мраморный пол потрескался. Об упадке свидетельствовала каждая мелочь. Бармены сохранили былую учтивость, однако напитки подавались теплыми, так как с Севера по Миссисипи больше не поступал лед.

Прежде Аполлону не доводилось орудовать в Новом Орлеане. Отсюда было слишком близко до его родных мест, и он всегда держал этот город про запас. С него хватало Мобила, Мемфиса, Пенсаколы и Натчеза. Однако теперь, в экстренной ситуации, он был вынужден нанести удар по Новому Орлеану. На его счастье, никто здесь его пока не знал. Пусть некогда знаменитая плантация Ле-Шен раскинулась совсем близко от Нового Орлеана, а фамилия «Бошер» звучала как девиз старой креольской аристократии, зато сам Аполлон являлся незаконнорожденным отпрыском знатного семейства и никогда не якшался с потомками других плантаторских родов, законнорожденными и… белыми. Его мать, несмотря на то, что негритянскую примесь в ее крови трудно было бы рассмотреть даже в микроскоп, родилась в рабстве, поэтому, хотя отец Аполлона и даровал ей — а следовательно, и ее сыну — свободу, о его существовании здесь почти никому не было известно. Ребенком его отправили на Север учиться; там никто не подозревал в нем цветного, а избыток денег позволил ему завести дорогостоящие привычки. Его единокровный брат Купидон, сын настоящей негритянки, всегда был простым рабом и после смерти отца Аполлона перешел в собственность сына. Несмотря на разницу в цвете кожи и положении, братья питали друг к другу крепкую привязанность, как и их матери, по-прежнему обитавшие среди померкшего великолепия Ле-Шен.