Чернильная кровь - Корнелия Функе

— Нет, у меня не хватило духу. — Фарид прислонился к стене и закрыл глаза. — Ты бы видела его лицо, когда он обнаружил куницу. Как ты думаешь, Мегги, Сажерук теперь правда погибнет?

Она провела рукой по щеке Фарида. Он и вправду плакал. Мегги чувствовала под пальцами высохшие слезы.

— Предупреждал же Сырная Голова, — Мегги с трудом разбирала его шепот, — что я принесу ему несчастье.

— Ну что ты говоришь! Сажерук должен радоваться, что у него есть ты!

Фарид поднял глаза на небо, с которого все еще накрапывал дождь.

— Мне пора возвращаться, — сказал он. — Я за этим и пришел — сказать тебе, что останусь пока у Сажерука. Я теперь должен его охранять, понимаешь? Я не отойду от него ни на шаг, и с ним тогда ничего не случится. Зато ты можешь меня навещать в усадьбе Роксаны. Мы почти все время там. Сажерук в нее по уши влюблен и не расстается с ней ни на минуту. Только и слышно Роксана да Роксана.

В голосе Фарида звучала нескрываемая ревность.

Мегги понимала, что он сейчас чувствует. Она хорошо помнила первые недели в доме Элинор, свое сердечное смятение, когда Мо на долгие часы уходил гулять с Резой, даже не спросив, не хочет ли она пойти с ними, то чувство, которое она испытывала, стоя перед закрытой дверью, из-за которой доносился смех отца, обращенный не к ней, а к ее матери. «Ну что ты так на них смотришь?» — спросила Элинор, увидев однажды, как она наблюдает за родителями, прогуливающимися по саду. — «Ведь половина его сердца по-прежнему принадлежит тебе. Неужели этого мало?» Ей было так стыдно. Фарид хотя бы ревнует к чужой женщине, а она — к собственной матери…

— Мегги, прошу тебя! Я должен быть рядом с ним. Иначе кто будет его оберегать? Роксана? Она ничего не знает о кунице, и все равно…

Мегги отвернулась, чтобы не показать своего разочарования. Проклятая куница! Она рисовала носком сапога круги по мокрой от дождя земле.

— Ты придешь, правда? — Фарид взял ее за руки. — У Роксаны на грядках растут разные удивительные травы, а еще у нее есть гусь, который воображает себя собакой, и старая лошадь. Йехан, ее сын, уверяет, что у них в доме живет линчетто — понятия не имею, что это такое, но Йехан уверяет, что на него надо пукнуть, тогда он убежит. Йехан, конечно, еще совсем малыш, но мне кажется, он тебе понравится.

— Это сын Сажерука? — Мегги заложила прядь волос за ухо и попыталась улыбнуться.

— Нет, но представляешь, Роксана думает, что я — его сын! Подумать только! Мегги, прошу тебя, приходи к Роксане, ладно?

Фарид положил ей руки на плечи и поцеловал прямо в губы. Кожа у него была влажная от дождя. Она не отстранилась, и он взял ее лицо в руки и поцеловал еще — в лоб, в нос и снова в губы.

— Ты придешь, правда? Ты обещала! — прошептал он.

А потом повернулся и побежал прочь, легконогий, как всегда, — таким Мегги помнила его с того дня, когда впервые увидела. Уже на бегу он крикнул ей:

— Приходи обязательно! И лучше бы тебе пока пожить у нас. Этот старик — сумасшедший. Нельзя шутить с мертвецами!

И с этими словами исчез в темном проходе, ведущем на улицу, а Мегги прислонилась к стене дома, к тому месту, где только что стоял Фарид, и провела пальцами по губам, словно желая удостовериться, что они не изменились от его поцелуя.

— Мегги? — Наверху лестницы появился Фенолио с фонарем в руке. — Что ты там делаешь? Мальчишка ушел? Что ему тут понадобилось? Не хватало еще, чтобы он стоял с тобой под лестницей в темноте!

Мегги ничего не ответила. Ей не хотелось ни с кем разговаривать. Она жадно прислушивалась к тому, что говорило ее взбудораженное сердце.

31

ЭЛИНОР

Но только стихи, дорогая,Тебе выбирать и читать:Лишь музыка голоса можетГармонию строф передать.Ночь будет певучей и нежной,А думы, темнившие день,Бесшумно шатры свои сложатИ в поле растают, как тень.

Элинор провела в подполе несколько скверных дней и ночей. Утром и вечером Верзила приносил им поесть — по крайней мере, они думали, что это утро и вечер, в случае, если наручные часы Дариуса все еще шли правильно. Когда этот грубо сколоченный мужлан первый раз появился на пороге с хлебом и бутылкой воды, она швырнула ему в голову пластиковую бутылку. Точнее, она метила ему в голову, но амбал вовремя увернулся, и бутылка шмякнулась о стену.

— Больше никогда, Дариус! — прошептала Элинор, когда Верзила с насмешливой улыбкой снова запер дверь. — Никогда больше я не позволю себя запереть. Я поклялась себе в этом, сидя в вонючей клетке, пока поджигатели со своими ружьями вереницей проходили мимо и швыряли мне в лицо горящие окурки. И что же? Теперь я сижу взаперти в собственном подполе.

В первую ночь она поднялась с надувного матраса, от которого у нее болели все кости, и стала швырять об стену жестяные консервные банки. Дариус тихо сидел на садовой скамье, застеленной одеялом, и смотрел на нее во все глаза. К вечеру второго дня — или это был уже третий? — Элинор взялась и за стекло — и разрыдалась, поранив пальцы об острые края. Когда Верзила пришел за ней, Дариус как раз сметал в угол осколки.

Дариус хотел пойти с ней, но Верзила так ткнул его в узкую грудь, что бедняга споткнулся и упал прямо на оливки, маринованные помидоры и прочее содержимое разбитых банок.

— Подонок! — рявкнула Элинор на Верзилу, но тот лишь ухмыльнулся с довольным видом, как ребенок, опрокинувший башню из кубиков, и продолжал напевать, ведя ее в библиотеку.

«Ну и кто будет утверждать, что дурные люди не бывают счастливы?» — думала Элинор, когда он открыл дверь и кивком велел ей проходить.

Ее библиотека была в ужасном виде. Грязные тарелки и чашки, стоявшие повсюду — на подоконнике, на ковре, даже на витринах с лучшими ее сокровищами, — это еще не самое страшное. Нет! Самое страшное — книги! Все они были вытащены со своих мест и громоздились стопками на полу среди грязных кофейных чашек и на подоконниках. Некоторые валялись раскрытыми, переплетом кверху! У Элинор не было сил на это смотреть. Неужели эта скотина не знает, что у книг от такого положения ломается позвоночник?

Если Орфей об этом и знал, его это мало беспокоило. Он сидел в ее любимом кресле, перекинув жирные ноги через подлокотник, а рядом развалился мерзкий пес, держа в лапах что-то, подозрительно напоминавшее садовый башмак Элинор. Его хозяин рассматривал чудесно иллюстрированную книгу о феях, которую Элинор всего два месяца назад приобрела на аукционе за такую сумму, что Дариус, узнав об этом, закрыл лицо руками.

— Это, — сказала она дрожащим голосом, — чрезвычайно ценная книга.

Орфей повернул к ней голову и улыбнулся, как невоспитанный ребенок.

— Я знаю! — сказал он. — У вас, госпожа Лоредан, много чрезвычайно ценных книг.

— Это правда, — ледяным голосом ответила Элинор. — И поэтому я не кладу их одну на другую, как коробки с яйцами или ломтики сыра. Каждая должна стоять на своем месте.

Улыбка Орфея стала еще шире. Он захлопнул книгу, предварительно загнув страницу конвертиком. У Элинор перехватило дыхание.

— Книги — не хрустальные вазы, дорогая моя, — сказал Орфей, садясь в кресле прямо. — Они не такие хрупкие и служат не только для украшения. Это книги! В них важно содержание, а оно никуда не денется, даже если сложить их стопкой.

Он провел ладонью по гладким волосам, словно беспокоясь, на месте ли пробор.

— Сахарок сказал, что вы хотели со мной поговорить?

Элинор недоуменно взглянула на Верзилу:

— Сахарок?

Верзила улыбнулся, продемонстрировав такой уникальный набор испорченных зубов, что Элинор больше не задавала вопросов, почему его так прозвали.

— Что ж, это правда. Я уже несколько дней хочу с вами поговорить. Я требую, чтобы вы выпустили из подпола меня и моего библиотекаря. Мне надоело в собственном доме пользоваться ведром вместо туалета и не знать, день сейчас или ночь. Я требую, чтобы вы вычитали назад мою племянницу и ее мужа, которые сейчас по вашей вине подвергаются большой опасности, и еще я требую, чтобы вы не трогали своими жирными пальцами мои книги, черт побери!

Элинор закрыла рот и принялась в уме обзывать себя всеми плохими словами, какие приходили на ум. Опять! Что ей все время говорит Дариус? Что она сама себе повторяла сотню раз, лежа на проклятом надувном матрасе? Владей собой, Элинор, не будь дурой, попридержи язык… И все зря. Она снова взорвалась, как слишком туго надутый воздушный шарик.

Орфей все еще сидел нога на ногу в кресле и улыбался своей бесстыжей улыбкой.

— Предположим, что я могу вычитать их обратно. Предположим! — Он погладил свою псину по уродливой голове. — Но зачем мне это?