Cамарская вольница. Степан Разин - Владимир Буртовой

Чтобы не выказывать страха перед ворами, воевода рейтарскую стражу у своего дома не поставил, но вооружился для встречи налетчиков хорошенько. Иван Назарович тронул руками пистоли, сунутые за кушак, поправил накинутый на кольчугу теплый опашень[100] из красного бархата, подаренного самарским городничим вместе со скатертью: кольчугу он теперь и ночью не снимал ради пущего бережения. Прислушался, как внизу, принимая поднос с мисками от нанятой стряпухи, ворчал на бабу холоп Афонька: и у него на первом этаже всегда под рукой пара пистолей и сабля в укромном, но легкодоступном месте.

«Вот кабы все холопы были такими, каков сей пес Афонька! — мечтательно вздохнул воевода, понимая, насколько это несбыточно. — И никаких тебе заворуйств в России, никаких тебе побегов на Дон аль в Запороги… Много ли холопу надобно? Избенку да бабу под бок, чтоб по весне не бесился, племенному быку подобно… И работать его заставляй, не давай времени на зряшние разговоры. От пустых разговоров и лезут в голову всякие воровские помыслы».

Внизу гулко хлопнула тяжелая входная дверь, воевода вскинулся на ноги, отошел от мутного окна, лапнул пистоль — мало ли кто может влезть нахрапом! Гость о чем-то переговорил с Афонькой, снова хлопнула набухшая от сырости дверь — ушли. Через стекло в бегущих потоках воевода разглядел человека в плаще, проворно уходившего, скользя ногами по грязи, прочь от воеводского флигеля.

Поднялся Афонька с завтраком на серебряном подносе, поставил на стол со следом от воровской пули под скатертью. Не дожидаясь спроса, сказал воеводе, подсевшему к яствам:

— Прибегал подьячий приказной избы Ивашка Чижов да просил уведомить тебя, батюшка Иван Назарыч, что приказные ярыжки, излазив весь город и посад, однако никаких следов сбежавшего Волкодава не вынюхали. А сотник Мишка Хомутов ярыжек со своего крыльца сбил, облаял всячески и грозил им головы продырявить пулями, ежели еще раз осмелятся налезть на его подворье.

Воевода, выслушав принесенные вести, побагровел от нескрываемой досады на явно брошенный ему вызов, закусил губы, сдерживая желание тут же кликнуть немца Циттеля с рейтарами и грянуть на подворье к строптивому сверх всякой меры сотнику.

«Глядишь, в сутолоке кто-нибудь и пообрушил бы того сотника саблей, мне во избавление от… — недодумал, перекрестился. — Ох, воевода, надобно вовсе дырявую голову иметь, чтоб не догадаться, что воровские стрельцы того сотника Хомутова вмиг сбегутся на сполошный выстрел Мишки, возьмут рейтар в кулаки… А то и бердышами изрубят. А там и до всеобщего бунта недалече, сотворят, как в Яицком городке злопамятном. У сбежавшего Волкодава в Самаре немало „волчат“ затаилось, только и ждут сподручного часа… Стало быть, надо править городом с умом, чтоб вожжи из рук не выдернули всякие смутьяны. Хорошо бы из Москвы выпросить поскорее стрелецкого голову с несколькими сотнями московских стрельцов…»

Обдумав все это и успокоившись, воевода решил:

— За подворьем Мишки Хомутова надобно усилить особенный надзор. Ярыжкам приказной избы повелю наикрепче нюхать, бездельникам! За новгородками норовят каждый божий день прибегать, а воров выискивают не так проворно! — проворчал воевода, повернулся к подносу, вдыхая аромат жаренного с луком гуся.

— Ух, забористо! — воевода с удовольствием потер ладони, засмеялся, вспомнив такую же привычку дьяка Брылева, налил вина в серебряную чашу, сделал несколько емких глотков, крякнул и принялся за еду. Холоп Афонька смиренно стоял у края стола, готовый по движению бровей выполнить любое повеление своего хозяина.

— Что нового на Самаре слышно? — полюбопытствовал Иван Назарович, хорошо зная, как умело собирает для него всякие слухи верный Афонька, для чего имеет от него деньги для наема нужных людишек. — Нет ли каких шептунов — не приведи Господь — с Дона?

Дон по-прежнему волновал не только самарского воеводу Алфимова. Угомонится ли голутвенная вольница разудалым походом на Хвалынское море? А что если по весне нахлынет к волжским городам еще большей толпой, потому как слухи о несметных богатствах, привезенных разинскими казаками, кружили головы алчным хмелем не только казакам, но и посадским мелким людишкам, купцам малой руки, и особенно утесненным службой и работой стрельцам.

— Семка Ершов, кабацкий откупщик, сей клоп въедливый, вчерась тайком известил меня, что покудова донских шептунов не слышно. А ежели таковые явятся на Самару, так он пошлет с известием кабацкого доверенного ярыгу Петрушку Рябого.

Насытившись, Иван Назарович отодвинул поднос.

— Доешь гуся, Афонька, и вино возьми. Я вздремну часок. Ежели утихнет непогода, то и к бумагам в приказную избу сойду… А ты пистоли сунь себе под полу кафтана и саблю держи при себе ради всякого бережения… Ну и времена пошли на земле русской…

Дни шли за днями в мелких житейских заботах, в разбирательстве челобитных и частных свар между горожанами или посадскими, в досмотре за работой питейных домов, чтобы не было утайки государевых напойных денег, в сидении при губной избе, где губной староста добывал истину, — кто у кого пришиб собаку альбо не в меру задиристого петуха, кто сволок из капкана чужого зверя или кто по извету притащен приказными ярыжками, чтобы снять спрос о татьбе, поджоге или побоях. Но общая забота у поволжских воевод была одна — что зреет в зиму там, на неспокойном Дону? Уже известился стольник Алфимов, что, воротясь на Дон, атаман Стенька Разин не распустил голутвенного войска по станицам, а обустроил себе Кагальницкий городок на донском острове, перевел туда женку и братца Фрола, что к удачливому атаману стекаются голутвенные из донских и хоперских городков. Есть там немалое число гулящих да беглых людишек с Волги, и вроде бы из Самары объявилось несколько шатучих мужиков…

О гулящих людишках прознал Иван Назарович из отписки царицынского воеводы. Тот писал, что донесли ему ярыжки с посада, будто в двух малых стругах прибегали из-под Синбирска да из-под Самары лихие молодцы, причаливали тайно близ Царицына, струги кинули и спешно бежали степными буераками к Дону, под сильную руку новоявленного донского атамана. И еще уведомлял воевода, что у Разина, по словам доглядчиков, к декабрю собралось всякой голытьбы до трех тысяч человек и что войсковой атаман Корнила Яковлев со старшинами пребывают в сильной тревоге: на какое дело кинет эту силу Стенька Разин?

Еще больше тревога эта усилилась в день приезда с Понизовья самарского пятидесятника Аникея Хомуцкого. В считанные минуты около приказной избы, уминая валенками ночью выпавший снеговой покров, собрались не только стрельцы, но и многие горожане и посадские, впущенные стражей в город. Всем знать хотелось, каково было волеизлияние великого государя и царя Алексея Михайловича выборной казачьей станице, а стало быть, и всему войску голутвенных? И что думают делать на Москве по тревожным слухам, которые с юга ползут по Руси, под стать саранче неуемной, набирая силу с каждой неделей.

— Эй, стрельцы-молодцы! — кричали из толпы тем, кто с бердышами у ног нес службу у приказной избы. — Присуньтесь ухом к двери, что слышно там, а?

Розовощекий от крепкого морозца стрелец рад случаю скоротать нудное время службы, отбалагурился:

— Не един раз уже прикладывал ухо, да слышно только, как клопы в щелях возятся! А более ни гу-гу!

— Так допусти клопов до дьяков и подьячих с ярыжками!

— Жаль приказных — заедят до смерти! При ком мне тогда службу править? Сгонит воевода за ненадобностью!

— Клоп — что за беда! — прокричал дородный и рыжий торговый муж с посада. — Вот ежели воровские людишки набегут на Самару! — И поежился, словно теплую шубу с него потянули, оставляя на морозе в одной исподней рубахе.

— Набегут, так и что? — отозвался задиристо веселый голос молодого гулящего, на зиму застрявшего в Самаре на мелких приработках. — Худое уже видели, увидим и хорошее! — а сам зубы скалит, озорно мигает собравшимся вокруг посадским. — Чай, ждешь не дождешься гостей с Дона, купчишка?

— Типун тебе под язык! — взвился от воровских слов рыжий купец. — Это тебе разбойные казаки любезные сотоварищи! Вот уж воистину беден бес, что у него Бога нет!

— Отчего же так всполошился? — ехидничал зубоскал. — Ведомо тебе, что ловит волк токмо роковую овцу, а не всех подряд!

— Сам ты роковой баран! — под дружный хохот собравшихся пустился в словесную брань рыжий. — Известны мне таковые богомольцы: в устах «помилуй, Господи!», а за поясом кистень всунут!

— Э-э, борода лопатою, пузо шилом! Совет тебе, милый: Бога зови, а от черта не открещивайся! Как знать, кто из них ближе случится! Беды, как репьев, не оберешься…

— Гляди-ка, напугал! Знавал и я таких-то воевод: однорылый, а жрет за троих… особливо на поминках, где все задарма!