Отныне и вовек - Джеймс Джонс

— Молчать! — взревел Цербер. — Никакой драки не будет. И нечего лезть с идиотскими советами! Эти два болвана чуть не убили друг друга, а вы тут все только зенки пялили.

Он обвел комнату воинственным взглядом, и все как один опустили глаза.

— А что до вас, — он снова повернулся к Блуму и Маджио, — не доросли еще воевать. Воюют мужчины, а не младенцы. Ведете себя как дети, значит, и разговор с вами как с детьми.

Все молчали.

— Навоеваться еще успеете. Так навоюетесь, что сами не рады будете. И очень скоро. Вот когда снайпер начнет вам над ухом сажать в дерево пулю за пулей, тогда и говорите, что вы вояки. Тогда, может, и поверю. А то, понимаешь, развоевались, — он фыркнул. — Вояки!

Все молчали.

— Капрал Миллер, заберите у этого младенца штык и спрячьте, — распорядился Цербер. — Он до таких игрушек еще не дорос. Отведите Блума к его койке, посадите там и смотрите, чтобы не убежал. И пусть сидит лицом к стенке — ребенка надо наказать. Раз он не умеет себя вести, никуда его не пускать. Если попросится в уборную, пойдете вместе с ним и проследите, чтобы потом вернулся на место. И не забудьте застегнуть ему штаны. Пруит, второго младенца я поручаю тебе. Маджио наказать точно так же, как Блума. До конца перерыва оба будут сидеть здесь. И чтоб никто с ними не разговаривал. Придется, кажется, завести в этой роте специальную скамейку для непослушных детей. Если они начнут вам дерзить, доложите мне. Взрослых за такие номера отдают под трибунал. Но вы еще молокососы, и это единственное, что меня удерживает. Ладно, с ними разобрались, — сказал он. — Никого больше наказывать не надо? Тогда прекратите этот детский визг на лужайке и дайте мамочке часок поспать.

Он повернулся и с брезгливым лицом вышел из комнаты, не дожидаясь, когда его распоряжения будут выполнены. Солдаты, как им было велено, молча разошлись. Маджио сидел в одном углу. Блум — в другом, в спальне вновь все затихло, и никто не догадывался, что Цербер лежит в своей комнате с пересохшим от волнения ртом, вытирает со лба холодный пот и усилием воли запрещает себе подняться с койки, хотя изнемогает от жажды; надо потерпеть десять минут, потом он встанет и пройдет через спальню отделения к бачку с питьевой водой.

— А ведь он прав, — шепнул Маджио Пруиту. — Я про Цербера. Знаешь, а он отличный мужик.

— Знаю, — так же шепотом ответил Пруит. — Он мог запросто упечь вас обоих в тюрягу. Другой бы обязательно вас засадил.

— А я правда ни разу не видел покойника, — продолжал шептать Маджио. — Только когда моего деда хоронили. Я тогда маленький был. Когда увидел его в гробу, мне худо стало.

— Я-то трупы много раз видел. И пусть Цербер не свистит. Я их насмотрелся. Главное — привыкнуть, тогда не действует. Все равно как дохлые собаки.

— А на меня дохлые собаки тоже действуют, — прошептал Маджио. — Что-то, наверно, я не так сделал. Только не знаю что. Не молчать же мне было, когда этот жлоб такое выдал!

— Могу сказать, что ты не так сделал. Надо было сильнее его треснуть, чтобы он вырубился. Если бы потерял сознание, в бутылку бы уже не полез. Может, потом бы распсиховался, но и то сомневаюсь.

— Да ты что! — шепотом возразил Маджио. — Я и так со всей силы ударил. У него башка чугунная.

— Лично я тоже так думаю. Если он еще раз на меня потянет, буду бить, но не по голове.

— Знаешь, а все-таки хорошо, что Цербер нас разнял. Я даже рад.

— Я тоже.

14

И так они сидели, пока сквозь москитные сетки не ворвался со двора пронзительный свисток, зовущий кухонный наряд снова на работу. Тогда они поднялись с коек и пошли вниз, молча, по одному. Весь вечер они проработали, почти не разговаривая друг с другом, не было ни привычной задиристой перебранки, ни грубых шуток. Даже Блума в кои веки не тянуло на треп. Может быть, он все еще пытался осмыслить неожиданный поворот в недавних событиях и понять, задета его гордость или нет.

Угрюмое молчание наряда заметил даже Старк. Подойдя к Пруиту, он спросил, в чем дело, отчего вдруг такое глубокое уныние. Пруит рассказал, хотя было ясно, что Старк и без того знает, наверняка кто-нибудь, как всегда, сразу же побежал с новостями на кухню, и сейчас Старк лишь сверяет версии, потому что, как все добросовестные полицейские и сержанты, инстинктивно стремится получить информацию из первых рук. Но Пруиту было приятно, что Старк решил обратиться именно к нему, хотя после того, что Старк сделал для него сегодня утром, он бы и сам ему все рассказал.

— Может, будет этому подонку уроком, чтоб не зарывался, — сказал Старк.

— Такого ничем не проймешь.

— Пожалуй, ты прав. Им хоть кол на голове теши. Они все думают, они избранный народ. Я евреев не люблю, я тебе говорил? Но этот, кажется, выбьется в начальники. Я слышал, Хомс в апреле отправляет его в сержантскую школу. Так что скоро будет капралом. Как только он получит нашивки, вы с Анджело хлебнете.

— Ничего, не захлебнемся.

— Конечно. Хороший солдат все вынесет, — поддразнил его Старк.

— Ладно тебе. Будущий капрал — подумаешь! Тут и повыше начальники обо мне не забывают. Все хотят запугать, чтобы я в бокс вернулся. И ни хрена у них не выходит.

— Это точно. Такого, как ты, разве запугаешь.

— Смейся, смейся. И все равно нельзя же, чтоб любой хмырь вертел тобой, как ему втемяшится.

— Это уж точно, нельзя.

— Можешь смеяться, а я действительно так считаю. Почему же я не могу об этом сказать? Ты не думай, я цену себе не набиваю.

— Знаю. Я только никак не пойму, зачем некоторые нарочно лезут на рожон.

— Я не лезу.

— Это тебе так кажется. А им кажется, что лезешь.

— Я просто хочу, чтоб меня оставили в покое.

— И не жди, — сказал Старк. — В наше время никого в покое не оставят.

Он сел на стол возле мойки, вынул из кармана кисет с «Голден Грейн», отделил листок от пачки папиросной бумаги, зубами развязал кисет и осторожно, очень сосредоточенно насыпал немного табаку на изогнувшуюся желобом бумажку.

— Передохни чуток, — просто оказал он. — Сейчас спешить некуда. — Потом спросил: — Слушай, а ты бы не хотел работать у меня на кухне?

— На кухне? — переспросил Пруит и отложил скребок. — У тебя? Готовить, что ли?

— А что же еще? — Не поднимая глаз, Старк протянул ему кисет.

— Спасибо. — Пруит взял кисет. — Даже не знаю. Никогда об этом не думал.

— Ты мне нравишься. — Старк сосредоточенно разравнивал пальцем табак, чтобы самокрутка не получилась посредине пузатой, а на концах тонкой. — Дожди скоро кончатся, роту начнут гонять на полевые. Ты, думаю, сам понимаешь, каково тебе будет, они все на тебя навалятся: Айк Галович, Уилсон с Хендерсоном, а заодно и Лысый Доум, и Динамит, и вся их боксерская шобла. А там и ротный чемпионат не за горами. Или, может, ты передумаешь и будешь выступать?

— Тебе что, хочется, чтобы я рассказал, почему бросил бокс?

— Ничего мне не хочется. Я уже про это наслушался. Старый Айк только об этом и говорит. Переберешься ко мне на кухню, никто тебя больше не тронет.

— Я в защитниках не нуждаюсь.

— Ты не думай, что я тебя пожалел, — сказал Старк сухо и раздельно, без всяких колебаний. — Я на кухне благотворительностью не занимаюсь. Будешь плохо работать, долго у меня не задержишься. Если бы я не был в тебе уверен, не предложил бы.

— Мне никогда особенно не нравилось быть привязанным к казарме, — медленно сказал Пруит. Старк говорил с ним вполне серьезно, Пруит это видел и мысленно представлял себе, как отлично ему бы работалось под началом такого человека. Вождь Чоут тоже хороший парень, но в этой роте отделениями командуют не капралы, а помощники командиров взводов, не умеющие связать двух слов по-английски. А Старк командует кухней сам.

— Я давно хочу избавиться от Уилларда, — продолжал Старк. — Можно было бы одним выстрелом убить двух зайцев. Симс получил бы «первого повара», а тебя я для начала сделал бы учеником, чтобы никто не подымал кипеж. Потом дал бы тебе «второго повара», а еще через какое-то время — «первого» и «спеца шестого класса». Но не сразу, а то начнут кричать, что я пропихиваю своих.

— Думаешь, я бы справился?

— Не думаю, а знаю. Иначе бы не предлагал.

— А Динамит согласится? У него насчет меня свои планы.

— Если буду просить я, согласится. Я у него сейчас в любимчиках.

— Я люблю работать на воздухе, — Пруит говорил медленно, очень медленно. — Да и потом, в кухне всегда кавардак. На столе еда — это одно, а когда в котле все вперемешку — совсем другое. У меня сразу аппетит пропадает.

— Ты мне голову не морочь. Я тебя уговаривать не собираюсь. Либо ты хочешь у меня работать, либо — нет.

— Я бы с удовольствием, — медленно произнес Пруит. И в конце концов все-таки выдавил: — Но не могу.

— Что ж, тебе виднее.

— Погоди ты. Понимаешь, для меня это дело принципа. Я хочу, чтобы ты понял.

— Я понимаю.

— Нет, не понимаешь. Есть же у человека какие-то права.