Виноградники ночи - Александр Любинский

— А где находятся нужные документы?

— Все там же. В Александровом подворье… Надеюсь, ты понимаешь, что от твоей аккуратности и точности многое будет зависеть?.. С Богом! Иди…

Яков вернулся к себе, включил магнитофон. Всегда, перед тем, как запротоколировать запись, он сначала полностью прослушивал ее. По-видимому, она велась в кафе или ресторане, поскольку всю ее сопровождал характерный звон посуды и гул. Это мешало слушать. Яков усилил громкость, но усилился и гул… Временами слова были едва различимы.

— Добрый день! — раздался голос Генриха. По-видимому, именно он пришел первым, поскольку сначала возник фон и длился примерно с минуту.

— Добрый день. Как дела?

Его собеседник был, несомненно, англичанин.

— Прекрасно. Что-нибудь закажете?

Несколько минут обычного ресторанного разговора. Бесстрастно-вежливый голос официанта. Заказ, сделанный голосом властным и твердым. Снова этот раздражающий гул… Вот, наконец!..

— Сколько же мы с вами не виделись, господин Стилмаунт?

Пауза. Звон посуды.

— С двенадцатого июня.

— Вы точны!

— Такова уж моя должность.

Пауза.

— Вы не сдержали слова.

— Что вы имеете ввиду?

— Вы обещали держаться в рамках. Но в последнее время ваши операции приняли недопустимый размах. Вы схватили моего агента! Хорошо еще, что не пытали. Я уж было хотел вмешаться. И зачем-то устроили охоту на этого… героя в шляпе.

Пауза. Гул.

— Мы полагали, что им что-то известно по интересующему нас вопросу… Мы шли по следу… А тот парень вел себя просто вызывающе! Извините… В создавшихся условиях у нас не было иного выхода. У вас — отличная агентура. Эта красотка… да… Она очень нам помогла.

Пауза.

— Вы хотели мне что-то сообщить?

— В Чехии готовится к отправке большая партия оружия для «Хаганы». В середине следующего месяца она прибудет на Кипр.

— Хорошо. Спасибо.

— И вот еще… Из Неаполя вышел пароход с эмигрантами.

— Опять! Как им не надоест!

Пауза. Звон посуды. Едва слышный голос Генриха:

— Я пригласил вас, чтобы предложить новые условия сотрудничества. Я имею ввиду вот что… Мы действуем от имени Российского Палестинского общества. Это неправительственная организация, но она… она имеет доступ и во властные структуры.

— Наслышан.

— Мы бы хотели расширить нашу деятельность, придав ей в то же время узаконенную упорядоченную форму.

Пауза. Слитный гул.

— Мы хотим расширить наш штат до двенадцати-пятнадцати человек. И перебраться в одно из зданий Русского подворья… В Сергиево подворье, например… Мы сами отремонтируем одно из его крыльев.

— Вы предлагаете открыть консульство под видом вашего… общества?

— Лучше всего, чтобы было консульство. Если нет — пусть останется та же вывеска. В Иерусалиме должно быть российское представительство! Полагаю, вам известно, что до семнадцатого года здесь активно работало наше консульство…

Пауза.

— Я не могу ничего обещать. О вашем предложении сообщу.

— Уверен, вы можете помочь!.. К вашему мнению прислушиваются!

Долгая пауза. Гул, звон посуды. Голос Стилмаунта:

— Но прежде нужно решить одну серьезную проблему…

— Да?

— Дело вот в чем… Ваш резидент в Александрии оказывает помощь «Эцелу» в переправке боевиков через Синай в Палестину.

— Этого не может быть!

— Тем не менее, это так. Если потребуется, я предоставлю доказательства… Я был бы очень удивлен, если бы оказалось, что его деятельность санкционирована.

Долгая пауза.

— Я… я выясню. Если это, действительно, так, он… исчезнет.

— Вам нужна наша помощь?

— Нет-нет… Мы справимся сами…

Пауза. Голос Генриха:

— Я хотел бы… Где ваш фужер? (Плеск, звон, гул голосов.) Я хотел бы поднять этот тост за здоровье Его Королевского Величества!..

— С удовольствием.

Несколько секунд гула, щелчок. Запись кончилась.

По соседней улице он стал подниматься вверх. Воздух как печь, накалялся жарой. Марк снял пиджак, перекинул через руку. Двое мальчишек на пыльной мостовой пинали ногами тряпичный мяч, стараясь забить его в ворота, сооруженные из кирпичей. С перил ржавых балконов как потрепанные флаги свешивалось белье.

Он снова вышел к Агриппас, остановился возле лотка с газетами. На первой странице «Джерузалем пост» — крупными жирными буквами: «Раскрыта террористическая сеть». И ниже — сообщение об аресте группы террористов во главе с Руди Полаком и Ребеккой Ковнер.

Он взял газету в руки, перечитал… Итак, Ребекка. Ребекка! Он стоял, невидяще глядя в газетный лист… швырнул газету на прилавок, вышел по проулку на Яффо… Ни у Руди, ни у Ребекки не проведены даже обыски. Ниточка над косяком двери… Да… Все чисто, все в порядке… Возвращайтесь, дорогие, ваши гнездышки вас ждут! Для отвода глаз побудьте немного в тюрьме… А потом мы вам устроим показательный побег!

Только его не арестовывают… Всех взяли — только он один на свободе… Не удалось уничтожить во время операции, чтобы замести следы… А теперь, выходит, он — предатель?! Вот как, предатель! И никого не будут интересовать его подозрения и логические выводы… Операция провалилась, люди погибли. Ответственный должен быть найден. И искать его долго не надо! Вот он!.. Боже мой, боже мой, вот что они ему готовят! Едва передвигая ноги, он побрел по Невиим — остановился… Он стоял возле ворот, покрытых струпьями синей краски, с подъятым над ними железным крестом.

Война закончилась — так же неожиданно, как и началась, оставив горький осадок потерь и упущенных возможностей. В ресторане в прикухонной каптерке уже не орет весь день по-арабски радио, а Махмуд Фаяд и Али ходят подавленные и злые. Видно, их тоже не устроили результаты войны. Али не кричит, как обычно, «шалом, шомер!», а Фаяд молчаливо и угрюмо сгребает во дворе вечерний мусор и сухие, опавшие от зноя листья.

Вчера, остановившись передо мной, он проговорил, глядя куда-то вбок:

— Погибло более тысячи человек. Это запомнят надолго… Еще через двадцать лет будут вспоминать.

— Да… — сказал я задумчиво.

— А какие страшные разрушения! Надо восстанавливать полстраны!

— Ну, да…

— Ты понимаешь, что это значит?! — выкрикнул он, и глаза его сверкнули.

Я пожал плечами.

— Если так, то это значит… что по меньшей мере лет десять не будет новой войны.

Он ничего не ответил. Постоял, глядя на меня округлившимися от ненависти глазами, сжимая побелевшими пальцами черенок метлы… Склонив голову, снова принялся мести двор, шепча под нос арабские ругательства.

Что ж, может быть, я ошибся, и война, действительно, выиграна нами?… После таких потерь они не скоро отважутся на новую авантюру.

А между тем над рестораном витает дух перемен: Стенли решил продать его — тащить этот воз ему уже не под силу. И нашелся покупатель, подруливший к моим воротам на мотоцикле — мощном, сверкающем никелем «Бьюике». Покупателя зовут Сами. Он худощав, высок, стремителен. Одет в вылинявшую майку, волосы завязаны крысиным хвостиком. Сами приехал из Тель-Авива и, как рассказали мне официанты, намеревается превратить наше старомодное заведение в шумный и раскованный тель-авивский ресторан. Он даже хочет работать по субботам, по-видимому, не подозревая, какие его трудности ждут — ведь улица Невиим расположена на границе светского и религиозного квартала. В последнее время религиозные стали вести себя все агрессивней, совершая по субботам набеги на соседний квартал и прилегающую к нему Яффо — с криками «шабес, шабес!» носятся их черно-сюртучные толпы, угрожая расправой всякому, кто осмелится нарушить святость субботнего дня.

Лена исчезла еще до появления Сами, а в первые послевоенные дни я встретил ее случайно на рынке Механе Иегуда — в голубом ситцевом платьице, туго натянутом на выпирающий живот. Круглое, бледное, пустое лицо… Рядом шел белобрысый — в майке и с золотой цепью на голой шее. Руками, сплошь покрытыми татуировкой, сжимал две увесистые сумки.

Ах, Лена-Лена, нагуляла-таки живот, набегалась, наскакалась! Надо ли было уезжать из замечательного города Саки, что в Крыму, и добираться до Иерусалима, чтобы забеременеть от вот такого, с золотой цепью на шее! Верно, очень большая нехватка этих ребят в городе Саки. А где все эти хлипкие французы и кипастые американцы? Где жилистые сабры — неутомимые любовники? Наконец, какой-нибудь старикашка, готовый за твою молодость заложить душу дьяволу? Ай-яй-яй!

Скончался Руди. Я узнал об этом, когда вечером вернулся из больницы и включил телевизор. Передавали репортаж с похорон, на которых присутствовали президент и премьер-министр. Говорил сын — высокий, худой, с астеничным лицом и резкими угловатыми движениями. «Папа, — говорил он, выбрасывая руку вперед, в направлении покрытого темно-синим ковром катафалка, — как бы я хотел хоть немного обладать твоей огромной жизненной силой! Когда ты перестал дышать, я прикоснулся к твоему плечу… И мне показалось, что твоя сила перетекла в меня. Ты до последнего мгновенья боролся, сопротивлялся болезни…. Но она оказалась сильней! Как нам будет нехватать тебя!.. Нам всем — твоим родным и близким, твоему любимому Иерусалиму, который ты создавал в течение десятилетий, превратив его в современный прекрасный город!»