"Болваны" - Александр Галкин

Сколько сахару бросить? Тоже, наверно, ложек пять, чтоб не горчило. Птицын налил кофе в красную глиняную чашечку, хотел унести в комнату. Вспомнил, что забыл в ванной нож и половник. Быстро положил их на место - в мойку. Шкурку швырнул в стенной шкаф в коридоре. Унес кофе в комнату. Слава Богу, никто из родичей на кухню не вылез. Мелкими глотками Птицын выпил кофе, спрятал чашку в письменный стол. На редкость вкусный! Кто бы мог подумать, что пять ложек дают такой потрясающий вкус. Понятно, почему Бальзак так любил крепкий кофе! От него и умер.

Послышался звук открывающейся родительской двери. Птицын нырнул в кровать. Папина голова просунулась в проем двери. Папа принюхался, мечтательно пробормотал:

- Кофе пахнет! - и голова пропала.

Птицын внутренне рассмеялся, а потом вдруг подумал: "А что, если и врачи унюхают кофе?!." Он вскочил с постели, вспрыгнул на письменный стол, открыл форточку. Время уже поджимало. Уже минут двадцать прошло, приедут...

2.

Птицын опять залег в кровать. Оставалось только ждать. Он уже сделал почти все, что мог... Дело было за "Скорой"... Все-таки он затянул. Другие давно боролись с армией, а кое-кто ее победил.

Лунин лежал в психушке. Кукес недавно вышел из больницы, сделал себе эпилепсию. Пока, правда, диагноз до конца еще не подтвердили. Кукес должен был съездить в психдиспансер, встать на учет, и только после этого ему дадут освобождающую статью. Впрочем, это уже формальности. Архангельский, в девичестве Жора Бень, первый и единственный, кто уже месяц назад размахивал "белым билетом".

Архангельский рассказывал Кукесу, как он освободился от армии, а Кукес - Птицыну. Птицын поразился, как Архангельский все просчитал - до мелочей. Птицыну такое и не снилось. Это была многоходовая операция. Прежде всего, Архангельский связался со своим дальним родственником, генералом пожарной охраны. Тот через своего зама, полковника, сделал Архангельскому вызов в военкомат: если Архангельского забирают, Главный штаб пожарной охраны тут же отправляет запрос в призывную комиссию и Архангельский служит в Москве, в пожарной охране, под патронажем своего родича. Впрочем, родич его предупредил, что полностью от "дедовщины" он спасти его не сможет, так что Архангельскому лучше вовсе не служить.

Обеспечив таким образом тылы, Архангельский пошел к военкоматовскому врачу и настаивал, чтобы его послали на обследование по поводу сильнейшей аллергии. Тогда Архангельский еще не знал, что сама по себе аллергия от армии не освобождает, в лучшем случае статья по аллергии грозит стройбатом, что может быть хуже, чем строевые войска. Врач, не найдя в медицинской карте ни малейшего подтверждения аллергии Архангельского, наорала на него, обозвала симулянтом, не хотела давать направления на обследование, грозилась показать Архангельскому, где раки зимуют, то есть сию же минуту призвать в Вооруженные Силы. Архангельский кричал, в свою очередь, что в армии едят селедку, а он от нее падает в обморок и, кроме того, он филолог, журналист, у него пятнадцать печатных работ; вот почему она не имеет права загонять его в могилу. Одним словом, всё началось со скандала.

Архангельский ложится в больницу - у него берут анализ мочи, кала, делают спирометрию (заставляют дышать в трубочку). Диагноз: "практически здоров". Пора собирать белье, мыло и зубную щетку в вещмешок. К счастью для Архангельского, врачи написали в заключении: "рекомендуется обследование у аллерголога". В этой больнице аллерголога просто не было. Запись послужила зацепкой, которую Архангельский использовал. Надо сказать, у Архангельского на самом деле была аллергия на рыбу, орехи и яйца. Он отвез заключение в военкомат и, между прочим, упомянул, что недавно женился, взял фамилию жены, тогда как настоящая его фамилия - Бень. Докторша, по фамилии Вайнтрауб, на этот раз была в хорошем настроении, благосклонно выслушала Архангельского, хотя и не преминула строго сказать: "С этого надо было начинать!" - после чего выдала Архангельскому направление в аллергоцентр. Они заключили негласный джентльменский договор о том, что врач не беспокоит Архангельского бесконечными повестками, ну а он взамен сам вовремя привозит, без всяких понуканий и нажима с ее стороны, медицинские заключения. Архангельский ясно осознал: он должен вести себя по отношению к доктору как настоящий русский интеллигент - другими словами, быть честным, точным, пунктуальным, никогда не лгать, держаться с достоинством и выполнять все возложенные на себя обязательства.

В аллерогоцентре Архангельскому крупно повезло: у него оказалась очень нежная кожа, и, когда ему сделали надрезы на внутренней стороне локтя и капнули на ранки аллергены, рука распухла, образовались гигантские шишки. Врач аллергоцентра долго охала, глядя на локоть Архангельского, заподозрила у него астму, стала интересоваться, как он дышит и не было ли у него астматических приступов. Архангельский, у которого с горя обострилось чутье, моментально со всем соглашался: "Да дышу плохо!.. Набухает гортань... Ну, конечно, конечно... я задыхаюсь, но не знал, что это астма..." В результате врач дала выписку с подозрениями на астму, компоненты бронхита и рекомендацией обследоваться стационарно в институте Иммунологии.

Перед тем как залечь в институт Иммунологии, Архангельский изучил по медицинским справочникам симптомы астмы. Доктор Вайнтрауб на этот раз палок в колес Архангельскому не вставляла, а, наоборот, дала зеленую улицу. Институт Иммунологии - научный институт, поэтому там никто не подозревал в Архангельском симулянта.

Молодая врач, Фатима Шотоевна, ровесница Архангельского, отнеслась к нему как к брату. Ему опять ввели серию аллергенов, одновременно лечили: кололи в плечо, утром приносили по три таблетки и кефир. Архангельский аккуратно складывал таблетки в цилиндрическую коробочку: авось когда-нибудь сгодится. Кефир выливал в раковину.

Очень многое зависело от врачихи, и Архангельский стал плести любовную интригу. Первым делом он показал свою крайнюю заинтересованность проблемами мусульманства. Чутью Архангельского можно было бы позавидовать: он сразу попал на золотую жилу. Фатима Шотоевна втайне исповедовала ислам. Ее симпатия к Архангельскому росла день ото дня. Архангельский начал осторожно жаловаться на жену, особенно на ее фанатичное православие. Фатима Шотоевна ему сочувствовала. Архангельский пошел дальше: он сетовал на свою доверчивость и романтическое отношение к людям; будь он поопытней и порешительней, он не стал бы связывать свою судьбу с нынешней супругой. Как они духовно далеки друг от друга! Впервые за много лет Архангельский почувствовал духовное сродство - с Фатимой Шотоевной. Если она протянет ему руку помощи, то он сделает решительный шаг - и перейдет в мусульманство, тем более что он, как иудей по родителям, в детстве уже подвергся процедуре обрезания.

На выходные Архангельский, отпущенный Фатимой Шотоевной, съездил домой, чтобы, помимо крепких объятий Маши Архангельской, связаться с соседом по лестничной клетке - опытным врачом, крупным авторитетом по эндокринологии, директором института. Лет пять назад он лечил отца Архангельского от инсульта, хотя и безрезультатно, практиковал, в том числе и на дому; к нему не однажды приезжали консультироваться дети Хрущева. Когда Архангельский растолковал ему ситуацию, профессор Островский ударил себя по ляжкам, отругал Архангельского, что тот сразу не обратился к нему - он тут же положил бы его в институт Эндокринологии, и дело было бы в шляпе. Впрочем, не все еще потеряно. Островский покопался у себя в шкафчике на кухне, извлек бланки, печати, за десять минут написал ему выписку из истории болезни: будто бы Архангельский - наследственный инвалид, у него больные надпочечники, на почве чего и возникла эндокринологическая астма (отец его тоже умер от надпочечников), кроме того, он, Архангельский, дважды лежал в институте Эндокринологии, ему прописано ежедневно пить преднизалон. Он шлепнул печати, подмахнул подпись директора клиники, выдал бумаги Архангельскому. Напоследок сосед сказал: "Если будут трудности в институте Иммунологии, позвони мне, мы положим тебя ко мне... Я рассеку тебе кожу на локте, а потом зашью. Мы напишем, что ты перенес операцию по вживлению кристалла... Кристалл преднизалона... Страшно дорогой... он вживляется в тело, а потом постепенно рассасывается. В общем, ты живой инвалид. Какая там армия! До койки бы доползти!.."

Архангельский в понедельник с легким сердцем вернулся в институт Иммунологии. Его тылы еще больше укрепились; во время передышки он подтянул к окопам свежие силы из резерва и полевую кухню. Фатима Шотоевна, увидев выписку Архангельского об эндокринологической астме, испытала небольшой шок: до этого Архангельский ни разу не упомянул об этой своей тяжкой болезни; Архангельскому якобы подсказали, вот он и привез из клиники эти документы, если б не его рассеянность и занятость... ведь он с головой ушел в интеллектуальные проблемы структурной лингвистики.