Седьмая встреча - Хербьёрг Вассму

«I should have known better»[28], — пели «Битлз». Руфи казалось, что она чувствует запах скипидара.

Многие девочки из их группы спали с молодыми людьми, за которых надеялись выйти замуж. Руфь не собиралась выходить замуж за Уве. Но однажды после танцев, когда она уже убедилась в его популярности, Уве сказал ей, перекрикивая встречный ветер и несущийся в лицо снег:

— Летом мы поженимся!

Руфь не испытала никакой радости, ведь это само собой разумелось. Ее охватило чувство, похожее на усталость.

— Лучше подождем, пока закончим училище, — предложила она.

Он зашагал быстрее. Гораздо быстрее, словно не желая, чтобы она нагнала его.

— Не сердись, — сказала она, к собственному удивлению.

— А я и не сержусь. Я уже привык, что тебе плевать на меня.

Ее уверения, что она вовсе не плюет на него, ничего не изменили. Девушка, которая не хочет выйти за него замуж, плюет на него. Железная логика.

Целую неделю Руфь наблюдала, как девушки бегают за Уве.

Ей казалось, что по ее жилам вместе с кровью течет тонкая игла и царапает тонкую ткань сосудов. Каждый раз при виде того, как он стоит, склонившись над какой-нибудь девушкой, или смеется с другой, даже не глядя в ее сторону, игла протыкала одновременно все четыре отдела сердца. Руфи казалось, что она не дышит уже шесть дней. Она не могла рисовать, тем более — читать.

Сидя дома, она гадала, что сейчас делает Уве, а в училище пыталась не замечать того, что разворачивалось перед ее глазами. Из-за постоянной тревоги она сама себя не узнавала. Усталость от вечного напряжения мешала ей мыслить логично. Стоило ей выйти из дома, как ее тут же тянуло обратно. Дома же ее терзало желание куда-то бежать. Она совсем перестала есть.

Утром в субботу, когда они встретились в коридоре, Руфь сунула ему записку. «Мне надо с тобой поговорить», — было нацарапано на клочке бумаги. Он даже не остановился, с холодной улыбкой взял записку и проследовал дальше.

Однако, когда она вышла после занятий, он ждал ее. Взяв ее под руку, он прижал ее к себе у всех на глазах.

Уве понимал, что Руфь не может венчаться на Острове в той церкви, где случилась трагедия с Йоргеном. На сердце у нее стало тепло, когда он сказал ей об этом.

Свадьба предполагалась скромная, большая была ни к чему. Но отец Уве, его тетя с дядей и трое их детей должны были присутствовать, ведь они жили все вместе в одной усадьбе. Венчание должно было состояться в их местной церкви недалеко от города.

Мать и Эмиссара Руфь приглашать не собиралась. Это так поразило Уве, что он назвал ее бесчеловечной. Страшнее этого Уве ничего не знал. Все равно что убийство или еще хуже.

Руфь попыталась рассказать ему про мать и Эмиссара, но сама чувствовала, что ее слова звучат неубедительно. Кончилось тем, что они вместе написали ее родителям о предстоящей свадьбе. Уве приложил к письму свою фотографию, чтобы они с ним познакомились, сказал он.

Мать тут же ответила на письмо, она была рада за Руфь. Эмиссар же приписал несколько слов из Первой Книги Моисеевой о рабе Авраама, которого послали, чтобы он привел невесту для его сына Исаака. «Девица была прекрасна видом, дева, которой не познал муж. Она сошла к источнику, наполнила кувшин свой и пошла вверх», — писал Эмиссар.

Руфь почувствовала противный привкус во рту и вспомнила, как Эмиссар обозвал ее однажды в хлеву.

— Твой отец здорово пишет, — сказал Уве.

Родители Руфи приехали на свадьбу, которая должна была состояться в отчем доме Уве. Все было тихо и мирно. Уве разговаривал с ее матерью негромко и проникновенно, словно она была хрупким неземным существом. Спросил, удобно ли ей сидеть, не холодно ли и не поможет ли она ему завязать галстук.

Пека он стоял так близко от матери, Руфь думала: рядом эти двое представляют собой странную картину. Уве был узнаваем, но мать казалась совершенно незнакомой ей женщиной.

Эмиссар тоже был не такой, как дома. Таким, как на свадьбе, он бывал только на своих собраниях. Он по очереди поговорил с каждым гостем, держа его за руку и глядя прямо в глаза. Но не пытался никого спасать.

Все узнали, что Руфь всегда была его любимицей и ему приятно, что отныне она стала членом такой хорошей и почтенной семьи. Отец Уве совсем притих.

Свадьба длилась два дня и две ночи, потом все было кончено. Мать с Эмиссаром уехали на Остров, Руфь с Уве — в город.

Уве стал коммивояжером для одного книжного магазина, он ездил и продавал роскошное издание «Нравы и обычаи». Это должно было принести хорошие деньги. Текст рекламы он знал наизусть: «В этой замечательной, богато иллюстрированной книге рассказывается обо всем, что в самом широком смысле слова относится к нравам и обычаям, — основополагающие правила, касающиеся общения людей и отношений между ними, как в будни, так и в праздники, как дома, так и на людях. Эта книга незаменимый помощник для каждой семьи и ключ к успеху в жизни ваших детей. Всего 18 крон наличными, а потом ежемесячный взнос в размере 20 крон».

Руфь нашла себе работу в кафе. Это ее устроило. Ей было хорошо в городе. Или вернее: где еще ей могло бы быть хорошо?

Когда Уве осенью вернулся в город, в ее комнате сразу стало тесно.

Ему требовалось много места для себя и своих вещей. Продажа «Нравов и обычаев» не оправдала его ожиданий, так что у них не было средств снять еще одну комнату в том же коридоре, которая служила бы им спальней и местом для занятий.

Руфь не ожидала, что разница между жизнью одной и жизнью вдвоем будет столь значительна. Уве много ездил, но ведь его вещи были здесь. Так или иначе, делом Руфи было поддерживать порядок. Бабушка сказала бы: «А как же иначе!» Но бабушки больше не было, и поговорить с ней было уже невозможно.

Заниматься живописью Руфь не могла, даже когда Уве не было дома, хотя она и убрала его вещи и места для работы было достаточно. Она все время ждала, что он вот-вот явится.

Она написала короткое письмо Майклу и сообщила, что вышла замуж. Ответ от него она получила только через два месяца. Он поздравил ее и пожелал счастья. «Не забывай, что ты художник», — написал он в конце. Но именно это было сейчас как никогда далеко от нее.

Когда Уве был дома, они все время предавались любви. Кожа у Уве была теплая и круглый год пахла вереском. Бог не одобрял то, что ей порой хотелось, чтобы на месте Уве был другой. Руфь это знала. Если Эмиссар прав, она будет за это наказана. Однако тосковала она не по Майклу. Не по разговорам с ним. Не по его живописи.

Через равные промежутки времени Уве предлагал поехать на Остров, чтобы навестить мать и Эмиссара. Руфь не говорила ни «да», ни «нет», но ловко придумывала отговорки, чтобы отложить поездку.

«Надо же мне что-то делать», — твердил он постоянно. Это означало, что постоянно должно что-то происходить. Если ему казалось, что в их жизни почти ничего не происходит, он уходил из дома. Поскольку читал он быстро и внимательно, у него оставалось много свободного времени, чтобы бывать в городе.

Руфи надоело просыпаться от его звонков, когда он забывал ключи. Но, по-своему, ее радовало и это. Ведь он возвращался. Значит, он всегда помнит о ней, даже если его нет рядом.

А когда он бывал дома, казалось, что он прекрасно чувствует себя в ее комнате, даже лучше, чем она сама. Он поставил на письменный стол проигрыватель и никогда не убирал на место свой тренировочный костюм. Теперь комната как будто принадлежала ему. Он передвигал и переставлял вещи, которые ей и в голову бы не пришло тронуть.

Ей было приятно, что Уве так хорошо учится, и она сказала ему об этом. Что он думает о ней, она не знала, но он ни на что не жаловался.

Раньше она не понимала, как важна для мужчины популярность у девушек. Теперь поняла. Не раз ей случалось одной возвращаться домой с вечеринок. Сначала у нее было такое чувство, будто ей по сердцу провели колючей проволокой. Но постепенно она к этому привыкала.

— Тебе надо лучше присматривать за Уве, — сказала Анне, студентка из ее группы, когда они вместе возвращались из училища.

Руфь остановилась, но расспросить Анне не рискнула.

— Точно не знаю. Но девчонки болтают разное.

Вот оно что! Теперь Руфь поняла, о чем идет речь. Записка — «В девять часов?», выпавшая из тетради Уве при уборке. Другие мелочи, которые должны были показаться ей странными.

Уве любил курить, лежа на шкуре далматинца. Руфь скатала шкуру и убрала в чулан под лестницей. Когда Уве спросил, где шкура, она заплакала и устроила сцену. Не смогла удержаться. Уве все отрицал.

— Тебе среди бела дня мерещатся привидения! — с презрением бросил он, и они ни до чего не договорились.

Через полчаса они, несмотря на ранний час, уже лежали в постели. «Надо же чем-то заняться, чтобы тебе перестали мерещиться всякие глупости», — сказал он.