Пуговица - Галина Артемьева

Главное, решать проблему шаг за шагом, не позволяя мыслям толпиться и перескакивать с одной беды на другую.

Главное, определить, чего ты хочешь в конечном итоге. А потом понять, как этого желаемого добиться.

Все просто, когда беда случилась не с тобой.

Все очень просто, когда не испытываешь невыносимую боль.

И все-таки — сквозь боль, усталость, шок — надо думать.

Ну, давай, решай! Что ты хочешь?

— Я хочу, чтобы перестало болеть.

— Ну, это понятно. Сейчас болеть будет все равно. Свежая рана. На то, чтобы затянулась, потребуется время. Пока — терпи. Помогло бы как следует выспаться — это да. Но сейчас надо решить самое главное: что ты хочешь? Ты останешься с Петром? Или не сможешь после того, что узнала?

— Я не представляю себе жизни без него. Пока. Но… И с ним — тоже не представляю. Пока… Я бы хотела суметь остаться. С ним. Конечно, как раньше, уже не получится. Но все равно — остаться бы с ним хотела.

Уже хорошо. Кое-что сформировалось. Мысли начали строиться рядами, а не мотаться в полном хаосе, сталкиваясь и разбегаясь…

Рыся попыталась думать о хорошем.

Ну, вот, например. Сын… Ведь сначала-то, услышав о сыне, она — правда — почти что сдохла… Это был бы полный конец отношений. Ну, не смогла бы она тогда… Уж слишком круто поменялась бы ее судьба… Как жить, зная, что где-то есть у мужа еще ребенок… параллельный… Его надо видеть, приглашать домой… Нет, тяжко. Даже осознать такое не получается. Хотя… Рыся вспомнила собственного папу и этого его «параллельного» ребенка, ставшего теперь для отца самым лучшим и правильным, тогда как они, все пятеро, — плохие и злые. Так, по крайней мере, отец не раз говорил.

Как, однако, любопытно: неужели дочери повторяют судьбу матерей?

Рыся много про это читала, иногда даже ей казалось, что нечто в этом есть… Хотя — о чем это она? Нет никакого сына у Петра, кроме их Юрочки.

Надо надеяться, что нет…

Во всяком случае, у Элеоноры сын не от Петра. Это точно. Шантажистка поганая.

Сына нет. Но — запросто м о г бы быть.

Эту мысль Рыся отогнала, как шальную и никчемную.

Сына нет.

Это плюс.

Едем дальше.

Петр, безусловно, любит ее, Рысю. И не скрывает этого, и — мало того — в любви своей уверен. Даже если вдруг и случится разрыв их супружества.

Как хорошо он говорил о своей жене! Было в этот момент в нем такое… огромное мужское обаяние. Он, не зная, что жена его видит и слышит, произносил самые нужные и важные ей слова. Значит, в этом не лгал.

И это хорошо. Это надо постараться запомнить. Чтобы хорошее воспоминание в итоге перебило то, ужасное… «Избушка, избушка, повернись к лесу передом…» Фу, какое отвращение!

Нет, надо переключаться на хорошее, прекрасное! Надо вспомнить что-то еще… Какой-то сильный момент…

Вот. Незадолго до его отлета. Они просто болтали… Начали говорить про Петров пост. Смотрели, когда он должен наступить этим летом. Начинается Петров пост всегда по-разному, а заканчивается на Петра и Павла. Мужниными именинами. Вот с именин началось. А потом потихонечку заговорили о Петре Великом. О том, что и сколько он успел сделать для России за недлинную в любом случае человеческую жизнь.

И муж говорил:

— Вот собираются историки и начинают талдычить: это, мол, Петр Первый сделал правильно, это хорошо, а тут вот — неправильно, нехорошо… Тьфу… А сами-то что могут? Рассуждают, как Высший суд… Были бы хоть на тысячную долю так сильны, как он… Такого великана России Бог послал…

— Думаешь, он от Бога? — спросила тогда Рыся.

— Пушкин его хорошо понимал. Как равный равного. Ну да — два гения… Помнишь, как в «Полтаве»?

Тесним мы шведов рать за ратью;Темнеет слава их знамен,И бога браней благодатьюНаш каждый шаг запечатлен.Тогда-то свыше вдохновенныйРаздался звучный глас Петра:«За дело, с Богом!» Из шатра,Толпой любимцев окруженныйВыходит Петр. Его глазаСияют. Лик его ужасен.Движенья быстры. Он прекрасен.Он весь, как Божия гроза.Идет. Ему коня подводят.Ретив и смирен верный конь.Почуяв роковой огонь,Дрожит. Глазами косо водитИ мчится в прахе боевом,Гордясь могущим седоком…

Ах, как же муж ее читал эти строки! Знакомые и любимые стихи, которые и она знала наизусть… Но он читал так, что мурашки по коже побежали… Картина встала перед глазами, ясная, такая, какую только гений мог создать:

— Да, Пушкин и говорит «лик», «Божия гроза», — повторила она, соглашаясь с мужем.

— И видишь: в основе всего воля, сила идеи, желания, правда? — размышлял Петр.

— Он же «могущий»! Даже конь чувствует… Гордится… Даже у него — боевой дух, — откликалась Рыся, только сейчас так глубоко понимая правоту Пушкина и поразительную точность его формулы власти: «могущий» — тот, кто может, потому что хочет победы, уверен в ней, знает о своем предназначении, о роке своем, судьбе…

Побеждает ведь всегда сила духа, сила желания, сила стремления… Тогда и страху места нет.

Ах, как же хорошо было тогда — говорить, вдумываться, понимать. Вместе.

Будет ли у нее в жизни еще когда-нибудь наслаждение общения и родства, какое прежде бывало с мужем?

Боль опять пронзила ее. Еще более сильная, чем раньше.

Наверное, до этого действовал шоковый наркоз. Природа сама заботится о своих несчастных детях, в особо страшные минуты посылая им возможность пережить самое жуткое, не чувствуя боли.

И вот сейчас боль накрыла волной.

— За что же это мне? Вся жизнь в трудах… Вся жизнь — в других и ради других…

Стоп-стоп-стоп…

Именно о других надо сейчас думать. О другом. О самом главном и дорогом человеке, любовь к которому не пройдет никогда.

Сын. Юрочка.

Как он любит отца! Как гордится им! Как меняется его лицо, когда он обращается к Петру… Папа…

Что тут думать?

Что решать?

На что она имеет право? На то, чтобы у ребенка отца отнять? Осчастливить его таким образом? Кто ж ей это простит потом? И как она сама себе простит? И кому легче станет?

Может, только Элеоноре… Этой — точно! Но не дождется… Нет…

Ты, Элеонора, хамовитее, наглее — это безусловно. Но я — сильнее. И у меня с Петром сын.

Сын в последнее время вытянулся. Уже нельзя обращаться с ним как с малышом. А в сердце ее он такой маленький… Кроха. Как он играл в прятки: садился на диван, закрывал личико ладошками и кричал на весь дом:

— Мам! Где же мальчик? Где Юва?

И она «искала» — оглядывалась по сторонам, звала озабоченно: