Пуговица - Галина Артемьева

Тут маме крыть было нечем. И у Натки порой возникали большие сомнения насчет того, что богатство приносит счастье. Оно, конечно, приносит что-то. Например, можно хоть каждый год менять машины. Можно путешествовать сколько угодно. Можно захотеть что-то — и сразу же купить. Да!

Но в целом богатство лишает свободы. И очень расслабляет. Лишает каких-то нужных сил для борьбы.

Может быть, это рассуждение касалось не самого только что разбогатевшего человека, но его детей уже вполне. Им-то уже многое нельзя было делать по собственной воле. И простая дружба оказывалась невозможной, потому что все время полагалось сначала подумать: а что этому человеку, который рвется с тобой общаться, собственно, от тебя нужно?.. Ну, и всегда находились самые черные мысли, подсказывавшие, что там за тайные мотивы могут иметься у потенциального друга.

У Натки было все, чтобы чувствовать себя счастливой. Однако чувство счастья было ей неведомо.

Странно, если порассуждать… Вот нет сказок про вечно плачущую крестьянскую девушку, зато про Царевну-Несмеяну есть. Причем, у каждого народа. Всякие невзгоды случаются с царевнами, принцессами, а не с батрачками. Видно, последним совсем нечего терять. Вот они и веселятся, в то время как запуганные с детства высокопоставленные барышни страдают от всего, даже от маленькой горошины под девятью перинами.

Натка даже о любви боялась мечтать.

Мама не раз ей толковала о том, как подонки женятся по расчету на девочках из богатых семей. Какие они до свадьбы все бескорыстные и внимательные, любящие какие! А потом, как по мановению волшебной палочки, взмах — и вместо любящего человека рядом монстр и настоящая падаль.

Вообще дома почему-то обстановка по мере увеличения богатства не делалась благостнее, напротив, атмосфера накалялась. Натка мечтала скорее зажить своей жизнью, тем более такая возможность ей была обещана еще в детстве. Мол, вырастешь, поступишь в университет, тогда уж конечно. Тогда ты будешь достаточно умной и серьезной, чтобы жить одной и принимать решения самостоятельно.

Так почти и получилось.

Она поступила в университет. Потом получила права и сразу машину в подарок, именно такую, какую хотела. Очень просто. Папа принес каталог:

— Покажи, какая машинка на тебя смотрит.

Натка полистала и показала:

— Вот эта.

Папа обрадовался:

— Ого! У тебя губа не дура! Выбрала самую-самую. По всем показателям.

Выбранная дочкой «машинка» оказалась еще и самой дорогой.

На следующий день папочка уже вручал дочке ключи и документы от той красоты, что она выбрала.

— Выгляни в окошко, вон твоя подружка новая стоит, — велел папа.

Натка выглянула и ахнула: «подружка» ее оказалась в жизни куда шикарней, чем в каталоге. Все в ней было прекрасно: и запах кожи в салоне, и все ее навороты и возможности, и мягкий ход, и чуткость…

Натка тут же объявила, что переселяется в свою московскую квартиру, что казалось абсолютно логичным: в университет по пробкам из загорода ездить она не собиралась.

Делать нечего. Родители согласились.

В университете Натка скучала. Она еще на вступительных поняла, что нет среди абитуриентов парня ее мечты. Такого… Мужественного, уверенного в себе, не комплексующего из-за чужого благосостояния… Ни один не подходил. Хотя подкатывались многие. Она не отказывалась общаться. Говорила, улыбалась, приветливо здоровалась… Но… все это было явное не то. И времени становилось жалко.

Потом еще случился один эпизод… Диво дивное, как Ната сама для себя его обозначила.

Она хоть и обозначила, что живет теперь в своей квартире на полном самообеспечении, но часто забегала в соседний подъезд, в родительские апартаменты, если у нее кончался стиральный порошок, или шампунь, или жрачка. У родителей в закромах всегда имелось все необходимое. То ли они специально заботились о дочери и закупались, учитывая ее нужды, то ли для своего удобства обеспечивались выше крыши — какая, в принципе, разница. Главное, это было быстрее и удобнее, чем ехать в какой-нибудь супермаркет, если хватишься случайно того, чего на данный момент нет.

Ну и вот… Дело было как раз в конце ноября, темно, слякотно, промозгло. И ужасно скучно. Беспросветная какая-то жизнь в конце ноября случается. Натке не хотелось сидеть одной дома. И тусоваться тоже не привлекало. Она от скуки позвала к себе пару-тройку приятелей с курса. Приехали, огляделись.

— А пожрать у тебя будет что? — спросили чуть ли не хором.

Пожрать особо не было.

— Ждите тут, через десять минут натащу такого — обожремся все, — пообещала Натка и быстренько побежала в «закрома родины».

Она вытащила из холодильника палку сырокопченой колбасы, огромный кус буженины, консервированный перец, огурчики, помидорки, круг душистого итальянского сыра. Нашелся свежий хлеб (кто все это покупает? — впрочем, это совсем не важно). Прихватила сливочное масло, бутылку рейнского вина (у отца целый погреб забит лучшими сортами вин со всего мира). В считаные минуты набрала две объемные пластиковые сумки провизии и побежала с ними в прихожую.

Вот бы и умчаться дальше, к своим гостям. Но Натке почему-то захотелось пройтись по родному дому. Она же здесь выросла. Вдруг почувствовала, что ей тут хорошо, тепло. Стены словно сами согревали, звали: «Останься». Вот она и на пару минут задержалась. Тихонько шла из комнаты в комнату, как во сне.

Из родительской спальни доносились какие-то звуки. Как слабые стоны, что ли. Натка поначалу решила: почудилось. Дверь все равно была полуоткрыта. Натка глянула в нее, не таясь.

На папиной и маминой кровати спинами к ней занимались любовью два мужика.

Она это сразу почему-то поняла, и что любовью, и что мужики, хотя никогда ничего подобного не видела.

— Ну, давай уже, что ты тянешь, — капризно и требовательно проговорил один из них.

Натка бесшумно отпрянула, проскользнула на цыпочках в прихожую, подхватила сумки и туфли, в которых пришла домой за продуктами, неслышно закрыла дверь и побежала вниз по лестнице.

Обулась она только в пролете между первым и вторым этажом. И именно там, почувствовав себя в безопасности, позволила себе понять, что один из участников любовного дуэта — ее собственный отец, богатый, могущественный, справедливый, любящий ее и постоянно доказывающий ей свою любовь.

«Нравится — пусть», — сказала вслух Натка и пошла кормить своих гостей.

И вроде ничего не изменилось. Но изменилось все.

У нее как будто кусок души, в котором хранилась любовь к папе и полное к нему доверие, сожгли. И там, в спаленном месте, не было теперь ничего. Зияла пустота.