Икона - Фредерик Форсайт

Полковник Пётр Соломин был последним. Он смотрел в небо, возможно, видя в последний раз леса и воды, богатые дичью и рыбой, его родной земли. Когда он почувствовал прикосновение холодной стали к затылку, он выставил назад левую руку в сторону Гришина, стоявшего у стены. Средний палец твёрдо указывал вверх.

«Огонь!» — крикнул Гришин, и всё было кончено. Он распорядился похоронить их этой же ночью в безымянных могилах в подмосковном лесу. У семей никогда не будет места, куда они могли бы положить цветы.

Полковник Гришин подошёл к телу сибиряка, наклонился над ним на несколько секунд и, выпрямившись, ушёл прочь.

Когда он вернулся в свой кабинет, чтобы составить отчёт, на телефоне мигал красный огонёк. Звонил его коллега, с которым он был знаком, из следовательской группы Второго главного управления.

— Думаю, мы заканчиваем с четвёртым, — сказал знакомый. — Список ограничивается двоими. Оба полковники, оба в контрразведке, оба в Восточном Берлине. Мы следим за ними. Рано или поздно нам повезёт. Когда мы поймаем его, хотите, чтобы вам сообщили? Хотите присутствовать при аресте?

— Дайте мне двенадцать часов, — сказал Гришин, — всего двенадцать часов, и я буду там. Этот мне нужен; с этим личные счёты.

И следователь, и специалист по допросам знали, что закалённого офицера контрразведки труднее всего расколоть. После нескольких лет в управлении "К" он знает, как распознать контрразведку, когда она работает против него. Уж он не оставит невидимые чернила в свёрнутых носках, не купит квартиру на шальные деньги.

Раньше всё было просто. Если человека подозревали, его арестовывали и «поджаривали» до тех пор, пока не получали признание или доказательство ошибки. К 1990 году власти настояли на доказательстве виновности или по крайней мере на серьёзных уликах, прежде чем прибегнуть к допросу третьей степени. «Лайсандер» улик не оставит; его надо схватить на месте преступления. Для этого требуются осторожность и время.

Более того, Берлин — открытый город. Восточная зона практически оставалась советским сектором. Но Стена рухнула. Если спугнуть, виновный может легко сбежать — быстро промчаться по улицам к яркому свету Западного Берлина и спасению. Тогда будет слишком поздно.

Глава 10

Состав рабочего комитета ограничивался пятью членами. В него входили председатель геополитической группы, председатель стратегического комитета и председатель экономической группы. Плюс Сол Натансон — по его личной просьбе — и Найджел Ирвин. В основном председательствовал Ирвин, а остальные задавали вопросы.

— Давайте с самого начала выясним одну вещь, — начал Ральф Брук из экономического комитета. — Вы рассматриваете вопрос об убийстве этого Комарова?

— Нет.

— Почему нет?

— Потому что такие убийства редко удаются, а в данном случае, даже если оно совершится, это проблему не решит.

— Почему этого нельзя сделать, Найджел?

— Я не сказал «нельзя». Просто чрезвычайно трудно. Этого человека исключительно хорошо охраняют. Его личный телохранитель и командир охраны не дурак.

— Но даже если это получится, это не поможет?

— Нет. Из него сделают мученика. Другой займёт его место и уничтожит страну. Вероятно, будет осуществлять ту же программу — наследие погибшего лидера.

— Тогда что же?

— Все действующие политики подвержены дестабилизации. Американская идея, по-моему.

На нескольких лицах промелькнули грустные улыбки. В своё время государственный департамент и ЦРУ пытались дестабилизировать нескольких левых лидеров других стран.

— Что для этого потребуется?

— Финансы.

— Нет проблемы, — сказал Соя Натансон. — Назовите сколько.

— Благодарю вас. Потом.

— И?…

— Некоторая техническая поддержка. В основном это можно купить. И человек.

— Что за человек?

— Человек, который поедет в Россию, чтобы сделать определённую работу. Очень хороший человек.

— Это ваша область. Если — и я говорю «если» в порядке обсуждения — Комарова можно дискредитировать, он потеряет народную поддержку. И что тогда, Найджел?

— Честно говоря, — ответил Ирвин, — в этом вся проблема. Комаров не просто шарлатан. Он обладает ловкостью, страстностью и харизмой. Он понимает и импонирует инстинктам русского народа. Он — икона.

— Он… что?

— Икона. Не религиозная картина, а символ. Он занимает нишу. Все нации нуждаются в чём-то, в какой-то личности или символе, в который они могли бы верить, который дал бы отчаявшимся массам людей чувство самосознания и отсюда — единства. Без объединяющего символа люди вовлекаются в межнациональные войны. Россия огромна, в ней много различных этнических групп. Коммунизм при всей своей жестокости обеспечивал единство. Единство по принуждению. Точно так же, как в Югославии. Мы видели, что произошло, когда отменили единство по принуждению. Для достижения единства по доброй воле необходим символ. У вас есть ваш государственный флаг, ваша слава, у нас — наша монархия. В настоящее время Игорь Комаров — их икона, и только нам известно, насколько она порочна и фальшива.

— И какова его стратегия?

— Как все демагоги, он будет играть на надеждах людей, их чаяниях, любви и ненависти, но главным образом на их страхе. Так он завоюет их сердца. Затем он сможет использовать свою власть для создания машины, которая осуществит цели «Чёрного манифеста».

— Но если его уничтожить? Возврат к хаосу? Даже к гражданской войне?

— Вероятно. Если только не ввести в это уравнение ещё одну, более привлекательную, икону. Достойную преданности русских людей.

— Такого человека нет, И никогда не было.

— О, такой был, — возразил Найджел Ирвин. — Когда-то давно. Он назывался царём Всея Руси.

Полковник Туркин, агент «Лайсандер», прислал срочное сообщение лично Джейсону Монку. Картинка на открытке изображала открытую террасу «Опера-кафе» в Восточном Берлине. Сообщение было коротким и невинным: «Надеюсь на новую встречу, с наилучшими пожеланиями, Хосе Мария». Открытка пришла в особый почтовый ящик ЦРУ в Бонне, а штамп указывал, что её опустили в Западном Берлине.

В Бонне сотрудники ЦРУ знали только то, что она предназначена Джейсону Монку, который находится в Лэнгли. Туда её и переслали. То, что она отправлена из Западного Берлина, ни о чём не говорило. Туркин просто бросил открытку со штампами в окно машины с западноберлинским номером, возвращавшейся на Запад. Он пробормотал «битте» удивлённому водителю и пошёл дальше. Когда его «хвост» завернул за угол, они ничего не увидели. Любезный берлинец отослал открытку из своей части города.

Небрежно написанная над текстом открытки дата казалась странной. Какая-то ошибка. Открытка отправлена восьмого сентября, и немец или испанец написали бы так: 8/9/90 — сначала день, затем месяц и гол. Но дата на открытке была написана по-американски: 9/23/90. Для Джейсона это значило: мне нужна встреча в 9.00 в сентябре 23-го числа. Цифры следовало читать наоборот. А подпись с испанским именем говорила: это важно и срочно.

Местом встречи, совершенно очевидно, назначалось «Опера-кафе» в Восточном Берлине.

На третье октября было назначено воссоединение секторов Берлина и всей Германии. Власти СССР придёт конец: на территорию бывшего социалистического города войдёт полиция Западного Берлина и возьмёт все в свои руки. Деятельность КГБ должна ограничиться намного меньшим отделом внутри советского посольства на Унтер-ден-Линден. Некоторым крупным оперативным отделам придётся вернуться в Москву. Туркин может уехать с ними. Если он хотел сбежать, то это время настало, но его жена и сын находились в Москве. В школах только что начался учебный год.

Ему надо было что-то передать, и он хотел сказать это лично своему другу. Срочно. В отличие от Туркина Монк знал об исчезновении «Делфи», «Ориона» и «Пегаса». И пока тянулись эти дни, Монк чувствовал себя больным от беспокойства.

Когда уехали все гости, кроме одного, копии всех документов, за исключением экземпляров, принадлежащих лично сэру Найджелу, сожгли под строгим наблюдением, пока не остался только пепел, разносимый ветром.

Ирвин улетел вместе с Натансоном, признательный последнему за полёт на его «Граммане» до Вашингтона. По непрослушиваемой системе телефонной связи он с самолёта позвонил в O.K. — округ Колумбия и договорился со старым другом позавтракать вместе, после чего удобно устроился в глубоком кожаном кресле напротив хозяина ранчо.

— Знаю, мы не должны задавать больше вопросов, — произнёс Сол Натансон, разливая по бокалам превосходное «Шардоннэ». — Но можно задать личный вопрос?

— Дорогой мой, конечно. Хотя не могу гарантировать, что отвечу на него.

— Я все равно спрошу. Вы приехали в Вайоминг с надеждой, что совет санкционирует какое-то действие, не так ли?