Икона - Фредерик Форсайт

Почему вы продаёте меня, как уличную девку, в руки иностранцев и чужаков, которые терзают моё страдающее тело, словно чёрные вороны?…"

Экран, установленный в зале большого коттеджа, был самым большим из всех найденных. У задней стены зала стоял проектор.

Сорок пар глаз не отрываясь смотрели на изображение человека, обращавшегося к массовому митингу в Тучкове в начале этого лета. Выразительно, то поднимаясь, то понижаясь, звучал по-русски голос оратора, а записанный на звуковой дорожке перевод в противоположность ему был приглушён.

«Да, братья, да, сестры, мы можем услышать её. Люди в Москве, в своих шубах и со своей верой, не могут слышать её. Иностранцы и преступный сброд, пирующие на её теле, не слышат её. Но мы слышим, как наша мать зовёт нас в своих страданиях, потому что мы — люди великой страны».

Молодой режиссёр Литвинов выполнил свою работу блестяще. В фильм были вставлены трогательные кадры: молодая светловолосая мать, прижимающая ребёнка к груди, с обожанием поднявшая глаза к подиуму; невероятно красивый солдат с бегущими по щекам слезами; морщинистый крестьянин с серпом — годы тяжёлого труда отпечатались на его лице.

Никто не мог знать, что вставленные кадры снимались отдельно с участием актёров. Но толпа не была поддельной: съёмка с высоты запечатлела на плёнке тысяч десять сторонников, ряд за рядом; по бокам стояли одетые в форму молодые боевики-черногвардейцы, дирижирующие приветственными и прочими криками толпы.

Игорь Комаров перешёл от громкого рыка почти к шёпоту, но микрофоны уловили его и голос разнесли по стадиону.

"Неужели никто не отзовётся? Неужели никто не сделает шаг вперёд, чтобы сказать: довольно, больше этого не будет? Терпение, мои русские братья, подождите совсем немного, дочери Родины…

— Его голос снова взлетел от шёпота до крика. —

Потому что я иду, дорогая мать, да, я, Игорь, твой сын, иду…"

Последние слова почти утонули в разученном дружном скандировании: «КО-МА-РОВ! КО-МА-РОВ!»

Проектор выключили, и изображение исчезло. Наступило молчание, а затем все разом выдохнули.

Когда вспыхнул свет, Найджел Ирвин подошёл к торцу длинного обеденного прямоугольного стола из вайомингской сосны.

— Думаю, вы поняли, кого только что видели, — тихо произнёс он. — Да, это был Игорь Алексеевич Комаров, лидер Союза патриотических сил — партии, которая, весьма вероятно, победит на выборах в январе и выдвинет Комарова в президенты. Как вы могли видеть, он оратор редкой силы и страстности, обладающий громадной харизмой. Вам известно, что в России восемьдесят процентов реальной власти находится в руках президента. Со времён Ельцина контроль и ограничения этой власти, существующие в нашем обществе, отменены. Сегодня русский президент может управлять более или менее так, как ему хочется, и вводить посредством указов любой закон, который ему нравится. Сюда может входить и восстановление однопартийного государства.

— Но при том состоянии, в котором они находятся в данный момент, разве это так уж плохо? — спросила бывший посол при Организации Объединённых Наций.

— Может быть, и нет, мэм, — сказал Ирвин. — Однако я не просил ставить на обсуждение возможное развитие событий после избрания Игоря Комарова, а предпочёл ознакомить совет с теми материалами, которые убедительно показывают, каким будет это развитие. Из Англии я привёз два доклада и здесь, в Вайоминге, сделал тридцать девять копий каждого.

— А я удивлялся, зачем мне надо было привозить так много бумаги, — заметил с улыбкой их хозяин, Сол Натансон.

— Простите, что злоупотребил вашей машиной, Сол. Я просто не хотел везти сорок копий каждого документа через Атлантику. Я не прошу вас читать сейчас, но возьмите по одному экземпляру и ознакомьтесь с документами каждый у себя в комнате. Пожалуйста, сначала прочитайте доклад с пометкой «подлинность подтверждена», а затем «Чёрный манифест». И последнее: я должен сообщить вам, что три человека уже погибли из-за того, что вы прочитаете сегодня вечером. Оба документа являются настолько глубоко засекреченными, что я вынужден просить вас вернуть их, чтобы они были сожжены, прежде чем я уеду отсюда.

Хорошее настроение покинуло членов совета Линкольна, когда они, взяв доклады, удалились в свои комнаты. К удивлению поваров, на ужин никто не явился. Все попросили, чтобы еду им принесли в домики.

Информация, поступавшая из отделений ЦРУ внутри советского блока, была плохой и становилась всё хуже. В июле стало ясно, что с «Орионом», охотником, что-то случилось. На предыдущей неделе полковник Соломин не явился на обычную «короткую встречу», чего никогда не допускал ранее.

Короткая встреча — это простая уловка, которая в обычных условиях никого не компрометирует. В определённый, заранее обусловленный момент один из участников идёт по улице. За ним могут следить, но могут и не следить. Неожиданно он сворачивает в сторону и входит в кафе или ресторан. Любое место, где много народа, годится. Как раз перед его приходом другой человек платит по счёту, встаёт и направляется к двери. Даже не взглянув друг на друга, они проходят, почти не коснувшись. Рука опускает пакетик не более спичечной коробки в боковой карман партнёра. Каждый идёт в своём направлении — один в ресторан, а другой из него. Если был хвост, то к тому времени, когда следящие входят в дверь, смотреть уже не на что.

Кроме того, «Орион» не заглянул в тайники, невзирая на чёткие метки мелом, предупреждающие, что для него там что-то есть. Единственным выводом отсюда было, что он вышел из игры или его кто-то вывел. Но опять сигнал тревоги по системе «признаки жизни» не использовался. Что-то произошло неожиданно, без предупреждения. Сердечный приступ, автокатастрофа или арест.

Более того, из Западного Берлина пришло известие, что обязательное ежемесячное письмо в надёжный дом в Восточном Берлине от «Пегаса» не поступило. Ничего не появилось и в русском журнале по собаководству, как было условлено.

В связи с возросшей возможностью ездить по России, особенно не удаляясь от Арзамаса-16. Монк предложил Блинову посылать раз в месяц письмо абсолютно невинного содержания по адресу в Восточном Берлине. В нём не было никакого тайного текста, смысловую нагрузку несла лишь подпись «Юрий». Блинову достаточно было опустить письмо в любой почтовый ящик за пределами закрытого города, и никто уже не мог проследить, откуда оно. Поскольку Берлинская стена лежала в руинах, в старом способе пересылки писем на Запад теперь не было необходимости.

Плюс к этому Блинову посоветовали приобрести пару спаниелей. Это получило полное одобрение в Арзамасе-16, потому как что могло быть безобиднее для вдовствующего профессора, чем разведение спаниелей? Каждый месяц, имея на то основание, он мог посылать коротенькое объявление в московский еженедельник по собаководству с извещением, что продаются щенки, отъёмыши, новорождённые или ожидаемые. Обычное ежемесячное объявление не появилось.

К этому времени Монк пребывал в полной растерянности. Он сообщил руководству о своих подозрениях, но ему сказали, что он слишком быстро поддался панике. Ему следует набраться терпения — контакт, без сомнения, будет восстановлен. Но Монк не мог оставаться невозмутимым. Он начал посылать докладные записки, утверждая, что, по его мнению, глубоко, в самом центре Лэнгли, происходит утечка информации.

Два человека, которые приняли бы его всерьёз, Кэри Джордан и Гас Хатауэй, ушли в отставку. Новое руководство, пришедшее со стороны после зимы 1985 года, Монк просто раздражал. В другой части здания официальная охота на «кротов», начатая ещё весной 1986 года, потихоньку продолжилась.

— Мне трудно в это поверить, — заявил бывший генеральный прокурор США, когда после завтрака на пленарном заседании началась дискуссия.

— А у меня проблема в том, что мне трудно не поверить, — ответил экс-госсекретарь Джеймс Бейкер. — Это направлено обоим правительствам, Найджел?

— Да.

— И они ничего не собираются предпринять?

Остальные тридцать девять членов совета, столпившиеся вокруг стола заседаний, не сводили глаз с бывшего шефа британской разведки, словно ожидая от него заверения, что неё.по ночной кошмар, мрачный плод воображения, который исчезнет сам собой.

— Здравый смысл, — сказал Ирвин, — считают они, в том, что официально сделать ничего нельзя. Половина того, что содержится в «Чёрном манифесте», может получить поддержку едва ли не большинства русских. Предполагается, что Запад вообще не может о нём знать. Комаров объявит его фальшивкой. Результат может даже усилить его позиции.

Последовало мрачное молчание.

— Можно мне сказать? — спросил Сол Натансон. — Не как вашему хозяину, а как рядовому члену совета. Когда-то у меня был сын. Он погиб на войне в Персидском заливе. — Несколько человек с мрачным видом кивнули. Двенадцать из присутствующих играли ведущую роль в создании многонациональной коалиции, которая сражалась в Персидском заливе. С противоположного края стола генерал Колин Пауэлл пристально смотрел на финансиста. Благодаря известности отца он лично получил извещение о том, что лейтенант Тим Натансон, ВВС США, сбит в последние часы сражения. — И если я могу хоть как-то смириться с этой потерей, — сказал Натансон, — то лишь потому, что знаю: он умер, сражаясь против истинного зла. — Сол замолчал, подыскивая слова. — Я достаточно стар, чтобы поверить в концепцию зла. И в то, что зло иногда может воплощаться в человеке. Я не участвовал во второй мировой войне. Мне было восемь, когда она закончилась. Мне известно, что некоторые из присутствующих здесь были на той войне. Но конечно, позднее я много узнал о ней. Я уверен, что Адольф Гитлер — это зло, и то, что он делал, — тоже зло. — Стояла полная тишина. Государственные деятели, политики, промышленники, банкиры, финансисты, дипломаты, администраторы, привыкшие иметь дело с практической стороной жизни, понимали, что слушают глубоко личное признание. Сол Натансон, наклонившись, постучал пальцем по «Чёрному манифесту». — Этот документ — тоже зло. Человек, написавший его, — зло. Неужели мы позволим этому случиться снова?