Стихотворения - Михаил Лермонтов

Моряк

O'er the glad waters of the dark blue sea,

Our thoughts as boundless, and our souls as free,

Far as the breeze can bear, the billows foam,

Survey our empire, and behold our home.[280]

«The Corsair» L. Byron.

В семье безвестной я родилсяПод небом северной страны,И рано, рано приучилсяСмирять усилия волны!О детстве говорить не стану.Я подарен был океану,Как лишний в мире, в те годаНам все равно, земля иль море,Родимый или чуждый дом;Когда без радости поем,И, как раба, мы топчем горе,Когда мы ради все отдать,Чтоб вольным воздухом дышать.

Я волен был в моей темнице,В полуживой тюрьме моей;Я все имел, что надо птице:Гнездо на мачте меж снастей!Как я могущ себе казался,Когда на воздухе качался,Держась упругою рукойЗа парус иль канат сырой;Я был меж небом и волнами,На облака и вниз глядел,И не смущался, не робел,

И, все окинувши очами,Я мчался выше — о! тогдаЯ счастлив был, да, счастлив, да!

Найдите счастье мне другое!Родными был оставлен я;Мои кров стал — небо голубое,Корабль стал — родина моя:Я с ним тогда не расставался,Я, как цепей, земли боялся;Не ведал счету я друзьям:Они всегда теснились к нам,Катились следом, забегали,Шумя, толкаяся, вперед,И нам нестись по лону вод,Казалось, запретить желали;Но это шутка лишь была,Они не делали нам зла.

Я их угадывал движенья,Я понимал их разговор,Живой и полный выраженья;В нем были ласки и укор,И был звучней тот звук чудесный,Чем ветра вой и шум древесный!И каждый вечер предо мнойОни в одежде парчевой,Как люди, гордые являлись;Обворожен, я начал имМолиться, как богам морским,И чувства прежние умчалисьС непостижимой быстротойПред этой новою мечтой!..Мир обольстительный и странный,Мир небывалый, но живой,Блестящий вместе и туманный,Тогда открылся предо мной;Все оживилось: без значеньяМеж тучек не было движенья,И в море каждая волнаБыла душой одарена;Безумны были эти лета!Но что ж? ужели был смешнейЯ тех неопытных людей,Которые, в пустыне светаБлуждая, думают найтиЛюбовь и душу на пути?

Все чувства тайной мукой полны;И всякий плакал, кто любил:Любил ли он морские волны,Иль сердце женщинам дарил!Покрывшись пеною рядами,Как серебром и жемчугами,Несется гордая волна,Толпою слуг окружена;Так точно дева молодаяИдет, гордясь, между рабов,Их скромных просьб, их нежных словНе слушая, не понимая!Но вянут девы в тишине,А волны, волны все одне.Я обожатель их свободы!Как я в душе любил всегдаИх бесконечные походыБог весть откуда и куда;И в час заката молчаливыйИх раззолоченные гривы,И бесполезный этот шум,И эту жизнь без дел и дум,Без родины и без могилы,Без наслажденья и без мук;Однообразный этот звук,И, наконец, все эти силы,Употребленные на то,Чтоб малость обращать в ничто!

Как я люблю их дерзкий шепотПеред летучим кораблем;Их дикий плеск, упрямый ропот,Когда утес, склонись челом,Все их усилья презирает,Не им грозит, не им внимает;Люблю их рев, и тишину,И эту вечную войнуС другой стихией, с облаками,С дождем и вихрем! Сколько разНа корабле, в опасный час,Когда летала смерть над нами,Я в ужасе творца молил,Чтоб океан мой победил!

Измаил-Бей

Восточная повесть

Опять явилось вдохновеньеДуше безжизненной моейИ превращает в песнопеньеТоску, развалину страстей.Так, посреди чужих степей,.Подруг внимательных не зная,Прекрасный путник, птичка раяСидит на дереве сухом,Блестя лазоревым крылом;Пускай ревет, бушует вьюга…Она поет лишь об одном,Она поет о солнце юга!..

Часть первая

So moved on earth Circassia's daughter

The loveliest bird of Franguestan![281]

«The Giaour» Byron.

Приветствую тебя, Кавказ седой!Твоим горам я путник не чужой:И к небесам пустыни приучили.И долго мне мечталось с этих порВсе небо юга да утесы гор.Прекрасен ты, суровый край свободы,И вы, престолы вечные природы,Когда, как дым синея, облакаПод вечер к вам летят издалека,Над вами вьются, шепчутся как тени,Как над главой огромных привиденийКолеблемые перья, — и лунаПо синим сводам странствует одна.

Как я любил, Кавказ мой величавый,Твоих сынов воинственные нравы,Твоих небес прозрачную лазурьИ чудный вой мгновенных, громких бурь,Когда пещеры и холмы крутыеКак стражи окликаются ночные;И вдруг проглянет солнце, и потокОзолотится, и степной цветок,Душистую головку поднимая,Блистает, как цветы небес и рая…В вечерний час дождливых облаковЯ наблюдал разодранный покров;Лиловые, с багряными краями,Одни еще грозят, и над скаламиВолшебный замок, чудо древних дней,Растет в минуту; но еще скорейЕго рассеет ветра дуновенье!Так прерывает резкий звук цепейПреступного страдальца сновиденье,Когда он зрит холмы своих полей…Меж тем белей, чем горы снеговые,Идут на запад облака другиеИ, проводивши день, теснятся в ряд,Друг через друга светлые глядятТак весело, так пышно и беспечно,Как будто жить и нравиться им вечно!..

И дики тех ущелий племена,Им бог — свобода, их закон — война,Они растут среди разбоев тайных,Жестоких дел и дел необычайных;Там в колыбели пеови матерейПугают русским именем детей;Там поразить врага не преступленье;Верна там дружба, но вернее мщенье;Там за добро — добро, и кровь — за кровь,И ненависть безмерна, как любовь.

Темны преданья их. Старик чеченец,Хребтов Казбека бедный уроженец,Когда меня чрез горы провожал,Про старину мне повесть рассказал.Хвалил людей минувшего он века,Водил меня под камень Росламбека,Повисший над извилистым путем,Как будто бы удержанный аллоюНа воздухе в падении своем,Он весь оброс зеленою травою;И не боясь, что камень упадет,В его тени, храним от непогод,Пленительней, чем голубые очиУ нежных дев ледяной полуночи,Склоняясь в жар на длинный стебелек,Растет воспоминания цветок!..И под столетней мшистою скалоюСидел чечен однажды предо мною;Как серая скала, седой старик,Задумавшись, главой своей поник…Быть может, он о родине молился!И, странник чуждый, я прервать страшилсяЕго молчанье и молчанье скал:Я их в тот час почти не различал!

Его рассказ, то буйный, то печальный,Я вздумал перенесть на север дальный:Пусть будет странен в нашем он краю,Как слышал, так его передаю!Я не хочу, незнаемый толпою,Чтобы как тайна он погиб со мною;Пускай ему не внемлют, до концаЯ доскажу! Кто с гордою душоюРодился, тот не требует венца;Любовь и песни — вот вся жизнь певца;Без них она пуста, бедна, уныла,Как небеса без туч и без светила!..

Давным-давно, у чистых вод,Где по кремням Подкумок мчится,Где за Машуком день встает,А за крутым Бешту садится,[282]Близ рубежа чужой землиАулы мирные цвели,Гордились дружбою взаимной;Там каждый путник находилНочлег и пир гостеприимный;Черкес счастлив и волен был.Красою чудной за горамиИзвестны были девы их,И старцы с белыми власамиСудили распри молодых,Весельем песни их дышали!Они тогда еще не зналиНи золота, ни русской стали!

Не все судьба голубит нас —Всему свой день, всему свой час.Однажды, — солнце закатилось,Туман белел уж под горой,Но в эту ночь аулы, мнилось,Не знали тишины ночной.Стада теснились и шумели,Арбы тяжелые скрыпели,Трепеща, жены близ мужейДержали плачущих детей,Отцы их, бурками одеты,Садились молча на коней,И заряжали пистолеты,И на костре высоком жгли,Что взять с собою не могли!Когда же день новорожденныйЗаветный озарил курган,И мокрый утренний туманРассеял ветер пробужденный,Он обнажил подошвы гор,Пустой аул, пустое поле,Едва дымящийся костерИ свежий след колес — не боле.

Но что могло заставить ихПокинуть прах отцов своихИ добровольное изгнаньеИскать среди пустынь чужих?Гнев Магомета? Прорицанье?О нет! Примчалась как-то весть,Что к ним подходит враг опасный,Неумолимый и ужасный,Что все громам его подвластно,Что сил его нельзя и счесть.Черкес удалый в битве правойУмеет умереть со славой,И у жены его младойСпаситель есть — кинжал двойной;И страх насильства и могилыНе мог бы из родных степейИх удалить: позор цепейНесли к ним вражеские силы!Мила черкесу тишина,Мила родная сторона,Но вольность, вольность для герояМилей отчизны и покоя.«В насмешку русским и в укорОставим мы утесы гор;Пусть на тебя, Бешту суровый,Попробуют надеть оковы», —Так думал каждый; и БештуТеперь их мысли понимает,На русских злобно юн взирает,Иль облаками одеваетВершин кудрявых красоту.

Меж тем летят за годом годы,Готовят мщение народы,И пятый год уж настает,А кровь джяуров не течет.В необитаемой пустынеЧеркес бродящий отдохнул,Построен новый был аул(Его следов не видно ныне).Старик и воин молодойКипят отвагой и враждой.Уж Росламбек с брегов.Кубани Князей союзных поджидал;Лезгинец, слыша голос брани,Готовит стрелы и кинжал;Скопилась месть их роковаяВ тиши над дремлющим — врагом:Так летом глыба снеговая,Цветами радуги блистая,Висит, прохладу обещая,Над беззаботным табуном…

В тот самый год, осенним днем,Между Железной и Змеиной,[283]Где чуть приметный путь лежал,Цветущей, узкою долинойТихонько всадник проезжал.Кругом, налево и направо,Как бы остатки пирамид,Подъемлясь к небу величаво,Гора из-за горы глядит;И дале царь их пятиглавый,Туманный, сизо-голубой,Пугает чудной вышиной.

Еще небесное светилоРосистый луг не обсушило.Со скал гранитных над путемСклонился дикий виноградник,Его серебряным дождемОсыпан часто конь и всадник.Но вот остановился он.Как новой мыслью поражен,Смущенный взгляд кругом обводит,Чего-то, мнится, не находит;То пустит он коня стремглав,То остановит и, приставНа стремена, дрожит, пылает.Все пусто! Он с коня слезает,К земле сырой главу склоняетИ слышит только шелест трав.Все одичало, онемело.Тоскою грудь его полна…Скажу ль? За кровлю сакли белойЗа близкий топот табунаТогда он мир бы отдал целый!..

Кто ж этот путник? русский? нет.На нем чекмень, простой бешмет,Чело под шапкою косматой;Ножны кинжала, пистолетБлестят насечкой небогатой;И перетянут он ремнем,И шашка чуть звенит на нем;Ружье, мотаясь за плечами,Белеет в шерстяном чехле;И как же горца на седлеНе различить мне с казаками?Я не ошибся — он черкес!Но смуглый цвет почти исчезС его ланит; снега и вьюгаИ холод северных небес,Конечно, смыли краску юга,Но видно все, что он черкес!Густые брови, взгляд орлиный,Ресницы длинны и черны,Движенья быстры и вольны;Отвергнул он обряд чужбины,Не сбрил бородки и усов,И блещет белый ряд зубов,Как брызги пены у брегов;Он, сколько мог, привычек, правилСвоей отчизны не оставил…Но горе, горе, если он,Храня людей суровых мненья,Развратом, ядом просвещеньяВ Европе душной заражен!Старик для чувств и наслажденья,Без седины между волос,Зачем в страну, где все так живо,Так неспокойно, так игриво,Он сердце мертвое принес?..

Как наши юноши, он молол.И хладен блеск его очей.Поверхность темную морейТак покрывает ранний холодКорой ледяною своейДо первой бури. Чувства, страсти,В очах навеки догорев,Таятся, как в пещере лев,Глубоко в сердце; но их властиОно никак не избежит.Пусть будет это сердце камень —Их пробужденный адский пламеньИ камень углем раскалит!

И все прошедшее явилось,Как тень умершего, ему;Все с этих пор переменилось,Бог весть и как и почему!Он в поле выехал пустое,Вдруг слышит выстрел — что такое?Как будто на смех, звук один,Жилец ущелий и стремнин,Трикраты отзыв повторяет.Кинжал свой путник вынимает,И вот, с винтовкой без штыкаВ кустах он видит казака;Пред ним фазан окровавленный,Росою с листьев окропленный,Блистая радужным хвостом,Лежал в тразе пробит свинцом.И ближе путник подъезжаетИ чистым русским языком:«Казак, скажи мне, — вопрошает, —Давно ли пусто здесь кругом?»«С тех пор, как русских устрашилсяНеустрашимый твой народ!В чужих горах от нас он скрылся.Тому сегодня пятый год».

Казак умолк, но что с тобою,Черкес? зачем твоя рукаПодъята с шашкой роковою?Прости улыбку казака!Увы! свершилось наказанье…В крови, без чувства, без дыханья,Лежит насмешливый казак.Черкес глядит на лик холодный,В нем пробудился дух природный —Он пощадить не мог никак,Он удержать не мог удара.Как в тучах зарево пожара,Как лава Этны по полям,Больной румянец по щекамЕго разлился; и блисталиКак лезвее кровавой сталиГлаза его, и в этот мигДуша и ад — все было в них.Оборотясь, с улыбкой злобнойЧеркес на север кинул взгляд;Ничто, ничто смертельный ядПеред улыбкою подобной!Волною, поднялася грудь,Хотел он и не мог вздохнуть,Холодный пот с чела крутогоКатился, — но из уст ни слова!

И вдруг очнулся он, вздрогнул,К луке припал, коня толкнул.Одно мгновенье на курганеОн черной птицею мелькнул,И скоро скрылся весь в тумане.Чрез камни конь его несет,Он не глядит и не боится;Так быстро скачет только тот,За кем раскаяние мчится!..

Куда черкес направил путь?Где отдохнет младая грудь,И усмирится дум волненье?Черкес не хочет отдохнуть —Ужели отдыхает мщенье?Аул, где детство он провел,Мечети, кровы мирных сел —Все уничтожил русский воин.Нет, нет, не будет он спокоен,Пока из белых их костейВекам грядущим в поученьеОн не воздвигнет мавзолейИ так отметит за униженьеЛюбезной родины своей.«Я знаю вас, — он шепчет, — знаю,И вы узнаете меня;Давно уж вас я презираю;Но вашу кровь пролить желаюЯ только с нынешнего дня!»Он бьет и дергает коня,И конь летит, как ветер степи;Надулись ноздри, блещет взор,И уж в виду зубчаты цепиКремнистых бесконечных гор,И Шат подъемлется за нимиС двумя главами снеговыми,И путник мнит: «Недалеко,В час прискачу я к ним легко!»

Пред ним, с оттенкой голубою,Полувоздушною стеноюНагие тянутся хребты;Неверны, странны как мечты,То разойдутся — то сольются…Уж час прошел, и двух уж нет!Они над путником смеются,Они едва меняют цвет!Бледнеет путник от досады,Конь непривычный устает;Уж солнце к западу идет,И больше в воздухе прохлады,А все пустынные громады,Хотя и выше и темней,Еще загадка для очей.

Но вот его, подобно туче,Встречает крайняя гора;Пестрей восточного ковраХолмы кругом, все выше, круче;Покрытый пеной до ушей,Здесь начал конь дышать вольней.И детских лет воспоминаньяПеред черкесом пронеслись,В груди проснулися желанья,Во взорах слезы родились.Погасла ненависть на время,И дум неотразимых бремяОт сердца, мнилось, отлегло;Он поднял светлое чело,Смотрел и внутренне гордился,Что он черкес, что здесь родилсяМеж скал незыблемых один,Забыл он жизни скоротечность,Он, в мыслях мира властелин,Присвоить бы желал их вечность.Забыл он все, что испытал,Друзей, врагов, тоску изгнаньяИ, как невесту в час свиданья,Душой природу обнимал!..

Краснеют сизые вершины,Лучом зари освещены;Давно расселины темны;Катясь чрез узкие долины,Туманы сонные легли,И только топот лошадиный,Звуча, теряется вдали.Погас, бледнея, день осенний;Свернув душистые листы,Вкушают сон без сновиденийПолузавядшие цветы;И в час урочный молчаливоИз-под камней ползет змея,Играет, нежится лениво,И серебрится чешуяНад перегибистой спиною:Так сталь кольчуги иль копья(Когда забыты после боюОни на поле роковом),В кустах найденная луною,Блистает в сумраке ночном.

Уж поздно, путник одинокойОделся буркою широкой.За дубом низким и густымДорога скрылась, ветер дует;Конь спотыкается под ним,Храпит, как будто гибель чует,И встал!.. Дивится, слез седокИ видит пропасть пред собою,А там, на дне ее, потокВо мраке бешеной волноюШумит. (Слыхал я этот шум,В пустыне ветром разнесенный,И много пробуждал он думВ груди, тоской опустошенной.)В недоуменье над скалойОстался странник утомленный;Вдруг видит он, в дали пустойТрепещет огонек, и сноваСадится на коня лихого;И через силу скачет коньТуда, где светится огонь.

Не дух коварства и обманаМанил трепещущим огнем,Не очи злобного шайтанаСветилися в ущелье том:Две сакли белые, простые,Таятся мирно за холмом,Чернеют крыши земляные,С краев ряды травы густойВисят зеленой бахромой,А ветер осени сыройПоет им песни неземные;Широкий окружает дворИз кольев и ветвей забор,Уже нагнутый, обветшалый;Все в мертвый сон погружено —Одно лишь светится окно!..Заржал черкеса конь усталый,Ударил о землю ногой,И отвечал ему другой…Из сакли кто-то выбегает,Идет — великий МагометК нам гостя, верно, посылает.«Кто здесь?» — «Я странник!» — был ответ»И больше спрашивать не хочет,Обычай прадедов храня,Хозяин скромный. Вкруг коняОн сам заботится, хлопочет,Он сам снимает весь приборИ сам ведет его на двор.

Меж тем приветно в сакле дымнойПриезжий встречен стариком;Сажая гостя пред огнем,Он руку жмет гостеприимно.Блистает по стенам кругомБогатство горца: ружья, стрелы,Кинжалы с набожным стихом,В углу башлык убийцы белыйИ плеть меж буркой и седлом.Они заводят речь — о воле,О прежних днях, о бранном поле;Кипит, кипит беседа их,И носятся в мечтах живыхОни к грядущему, к былому;Проходит неприметно час —Они сидят! и в первый раз,Внимая странника рассказ,Старик дивится молодому.

Он сам лезгинец; уж давно(Так было небом суждено)Не зрел отечества. Три сынаИ дочь младая с ним живут.При них молчит еще кручина,И бедный мил ему приют.Когда горят ночные звезды,Тогда пускаются в разъездыЕго лихие сыновья:Живет добычей вся семья!Они повсюду страх приносят:Украсть, отнять — им все равно;Чихирь и мед кинжалом просятИ пулей платят за пшено,Из табуна ли, из станицыЛюбого уведут коня;Они боятся только дня,И их владеньям нет границы!Сегодня дома лишь одинЕго любимый старший сын.Но слов хозяина не слышитПришелец! он почти не дышит,Остановился быстрый взор,Как в миг паденья метеор:Пред ним, под видом девы гор,Создание земли и рая,Стояла пери молодая!

И кто б, ее увидев, молвил: нет!Кто прелести небес иль даже следНебесного, рассеянный лучамиВ улыбке уст, в движенье черных глаз,Все, что так дружно с первыми мечтами,Все, что встречаем в жизни только раз,Не отличит от красоты ничтожной,От красоты земной, нередко ложной?И кто, кто скажет, совесть заглуша:Прелестный лик, но хладная душа!Когда он вдруг увидит пред собоюТо, что сперва почел бы он душою,Освобожденной от земных цепей,Слетевшей в мир, чтоб утешать людей!Пусть, подойдя, лезгинку он узнает;В ее чертах земная жизнь играет,Восточная видна в ланитах кровь;Но только удалился образ милый —Он станет сомневаться в том, что было.И заблужденью он поверит вновь!

Нежна — как пери молодая,Создание земли и рая,Мила — как нам в краю чужомМеж звуков языка чужогоЗнакомый звук, родных два слова!Так утешительно мила,Как древле узнику былаНа сумрачном окне темницыПростая песня вольной птицы,Стояла Зара у огня!Чело немножко на клоня,Она стояла гордо, ловко;В ее наряде простота —Но также вкус! Ее головкаПлатком прилежно обвита;Из-под него до груди нежнойДве косы темные небрежноБегут; уж, верно, час онаИх расплетала, заплетала!Она понравиться желала:Как в этом женщина видна!

Рукой дрожащей, торопливойОна поставила стыдливоСмиренный ужин пред отцомИ улыбнулась; и потомУйти хотела; и не знала,Идти ли? Грудь ее поройПокров приметно поднимала;Она послушать бы желала,Что скажет путник молодой.Но он молчит, блуждают взоры:Их привлекает лезвееКинжала, ратные уборы;Но взгляд последний на нееБыл устремлен! смутилась дева,Но, не боясь отцова гнева,Она осталась, — и опятьРешилась путнику внимать…И что-то ум его тревожит;Своих неконченых речейОн оторвать от уст не может,Смеется — но больших очейДавно не обращает к ней;Смеется, шутит он, — но хладный,Печальный смех нейдет к нему.Замолкнет он — ей вновь досадно»Сама не знает почему.Черкес ловил сначала жадноДвиженье глаз ее живых;И, наконец, остановилисьГлаза, которые резвились,Ответа ждут, к нему склонились,А он забыл, забыл о них!Довольно! этого удараВторично дева не снесет:Ему мешает, видно, Зара?Она уйдет! Она уйдет!..

Кто много странствовал по свету,Кто наблюдать его привык,Кто затвердил страстей примету,Кому известен их язык,Кто рано брошен был судьбоюМеж образованных людейИ, как они, с своей рукоюНе отдавал души своей, —Тот пылкой женщины пристрастьеНе почитает уж за счастье,Тот с сердцем диким и простымИ с чувством некогда святымШутить боится. Он улыбкойСлезу старается встречать,Улыбке хладно отвечать;Коль обласкает — так ошибкой!Притворством вечным утомлен,Уж и себе не верит он;Душе высокой недовольноОстатков юности своей.Вообразить еще ей больно,Что для огня нет пищи в ней.Такие люди в жизни светскойПочти всегда причина зла,Какой-то робостию детскойИх отзываются дела:И обольстить они не смеютИ вовсе кинуть не умеют!И часто думают они,Что их излечит край далекий,Пустыня, вид горы высокойИль тень долины одинокой,Где юности промчались дни;Но ожиданье их напрасно:Душе все внешнее подвластно!

Уж милой Зары в сакле нет.Черкес глядит ей долго вследИ мыслит: «Нежное созданье!Едва из детских вышла лет,А есть уж слезы и желанья!Бессильный, светлый луч зари,На темной туче не гори:На ней твой блеск лишь помрачится,Ей ждать нельзя, она умчится!

Еще не знаешь ты, кто я.Утешься! Нет, не мирной доле,Но битвам, родине и волеОбречена судьба моя.Я б мог нежнейшею любовьюТебя любить; но над тобойХранитель, верно, неземной:Рука, обрызганная кровью,Должна твою ли руку жать?Тебя ли греть моим объятьям?Тебя ли станут целоватьУста, привыкшие к проклятьям?»· · · · · ·

Пора! Яснеет уж восток,Черкес проснулся, в путь готовый.На пепелище огонекЕще синел. Старик суровыйЕго раздул, пшено сварил,Сказал, где лучшая дорога,И сам до ветхого порогаРадушно гостя проводил.И странник медленно выходит,Печалью тайной угнетен;О юной деве мыслит он…И кто ж коня ему подводит?

Уныло Зара перед нимКоня походного держалаИ тихим голосом своим,Подняв глаза к нему, сказала:«Твой конь готов! моей рукойНадета бранная уздечка,И серебристой чешуейБлестит кубанская насечка,И бурку черную ремнемЯ привязала за седлом;Мне это дело ведь не ново;Любезный странник, все готово!Твой конь прекрасен; не страшнаЕму утесов крутизна,Хоть вырос он в краю далеком;В нем дикость гордая видна,И лоснится его спина,Как камень, сглаженный потоком;Как уголь, взор его блестит,Лишь наклонись — он полетит;Его я гладила, ласкала,Чтобы тебя он, путник, спасОт вражей шашки и кинжалаВ степи глухой, в недобрый час!

Но погоди в стальное стремяСтупать поспешною ногой;Послушай, странник молодой,Как знать? быть может, будет время,И ты на милой сторонеСлучайно вспомнишь обо мне;И если чаша пированьяКипит, блестит в руке твоей,То не ласкай воспоминанья,Гони от сердца поскорей;Но если эта мысль родится,Но если образ мой приснитсяТебе в страдальческую ночь:Услышь, услышь мое моленье!Не презирай то сновиденье,Не отгоняй те мысли прочь!

Приют наш мал, зато спокоен;Его не тронет русский воин, —И что им взять? — пять-шесть конейДа наши грубые одежды?Поверь ты скромности моей,Откройся мне: куда надеждыТебя коварные влекут?Чего искать? — останься тут,Останься с нами, добрый странник!Я вижу ясно — ты изгнанник,Ты от земли своей отвык,Ты позабыл ее язык.Зачем спешишь к родному краю,И что там ждет тебя? — не знаю.Пусть мой отец твердит порой,Что без малейшей укоризныДолжны мы жертвовать собойДля непризкательной отчизны:По мне отчизна только там,Где любят нас, где верят нам!

Еще туман белеет в поле,Опасен ранний хлад вершин…Хоть день один, хоть час один,Послушай, час один, не боле,Пробудь, жестокий, близ меня?Я покормлю еще коня,Моя рука его отвяжет,Он отдохнет, напьется, ляжет,А ты у сакли здесь, в тени,Главу мне на руку склони:Твоих речей услышать звукиЕще желала б я хоть раз:Не удержу ведь счастья час,Не прогоню ведь час разлуки?…»И Зара с трепетом в ответЖдала напрасно два-три слова:Скрывать печали силы нет,Слеза с ресниц упасть готова,Увы! молчание храня,Садится путник на коня.Уж ехать он приготовлялся,Но обернулся — испугался,И, состраданьем увлечен,Хотел ее утешить он:

«Не обвиняй меня так строго!Скажи, чего ты хочешь? — слез?Я их имел когда-то много:Их мир из зависти унес!Но не решусь судьбы мятежнойЯ разделять с душою нежной;Свободный, раб иль властелин,Пускай погибну я один.Все, что меня хоть малость любят,За мною вслед увлечено;Мое дыханье радость губит,Щадить — мне власти не дано!И не простого человека(Хотя в одежде я простой),Утешься! Зара! пред собойТы видишь брата Росламбека!Я в жертву счастье должен принести…О! не жалей о том! — прости, прости!..»

Сказал, махнул рукой, и звук подковРаздался, в отдаленье умирая.Едва дыша, без слез, без дум, без словОна стоит, бесчувственно внимая,Как будто этот дальний звук подковВсю будущность ее унес с собою.Зара, Зара! краткою мечтоюТы дорожила; где ж твоя мечта?Как очи полны, как душа пуста!Одно мгновенье тяжелей другого,Все, что прошло, ты оживляешь снова!..По целым дням она глядит туда,Где скрылася любви ее звезда,Везде, везде она его находит:В вечерних тучах милый образ бродит;Услышав ночью топот, с ложа снаВскочив, дрожит и ждет его она,И, постепенно ветром разносимый,Все ближе, ближе топот — и все мимо!Так метеор порой летит на нас,И ждешь — и близок он — и вдруг погас!

Часть вторая