Стихотворения - Михаил Лермонтов

Часть третья

She told nor whence, nor why she left behind

Her all for one whoseem'd but little kind.

Why did she love him? Curious fool! — be still —

Is human love the growth of human will?..[286]

«Lara» L. Byron.

Какие степи, горы и моряОружию славян сопротивлялись?И где веленью русского царяИзмена и вражда не покорялись?Смирись, черкес! и запад и восток,Быть может, скоро твой разделят рок.Настанет час — и скажешь сам надменно:Пускай я раб, но раб царя вселенной!Настанет час — и новый грозный РимУкрасит Север Августом другим!

Горят аулы; нет у них защиты,Врагом сыны отечества разбиты,И зарево, как вечный метеор,Играя в облаках, пугает взор.Как хищный зверь, в смиренную обительВрывается штыками победитель;Он убивает старцев и детей,Невинных дев и юных матерейЛаскает он кровавою рукою,Но жены гор не с женскою душою!За поцелуем вслед звучит кинжал,Отпрянул русский — захрипел — и пал!«Отмсти, товарищ!» — и в одно мгновенье(Достойное за смерть убийцы мщенье!)Простая сакля, веселя их взор,Горит — черкесской вольности костер!..

В ауле дальнем Росламбек угрюмыйСокрылся вновь, не ужасом объят;Но у него коварные есть думы,Им помешать теперь не может брат.Где ж Измаил? — безвестными горамиБлуждает он, дерется с казаками,И, заманив полки их за собой,Пустыню усыпает их костями,И манит новых по дороге той.За ним устали русские гоняться,На крепости природные взбираться;Но отдохнуть черкесы не дают;То скроются, то снова нападут.Они, как тень, как дымное виденье,И далеко и близко в то ж мгновенье.

Но в бурях битв не думал ИзмаилСыскать самозабвенья и покоя.Не за отчизну, за друзей он мстил —И не пленялся именем героя;Он ведал цену почестей и слов,Изобретенных только для глупцов!Недолгий жар погас! душой усталый,Его бы не желал он воскресить;И не родной аул — родные скалыРешился он от русских защитить!

Садится день, одетый мглою,Как за прозрачной пеленою…Ни ветра на земле, ни тучНа бледном своде! чуть приметноОрла на вышине бесцветной;Меж скал блуждая, желтый лучВ пещеру дикую прокралсяИ гладкий череп озарил,И сам на жителе могилПеред кончиной разыгрался,И по разбросанным костям,Травой поросшим, здесь и тамСкользнул огнистой полосою,Дивясь их вечному покою.Но прежде встретил он двоихНедвижных также, но живых…И, как немые жертвы гроба,Они беспечны были оба!

Один… так точно! — Измаил!Безвестной думой угнетаем,Он солнце тусклое следил,Как мы нередко провождаемГостей докучливых; на немЧеркесский панцирь и шелом,И пятна крови омрачалиМестами блеск военной стали.Младую голову СелимВождю склоняет на колени;Он всюду следует за ним,Хранительной подобно тени;Никто ни ропота, ни пениНе слышал на его устах…Боится он или устанет,На Измаила только взглянет —И весел труд ему и страх!

Он спит — и длинные ресницыЗакрыли очи под собой;В ланитах кровь, как у девицы,Играет розовой струей;И на кольчуге боевойЕму не жестко. С сожаленьемНа эти нежные чертыВзирает витязь, и мечтыЕго исполнены мученьем:«Так светлой каплею роса,Оставя край свой, небеса,На лист увядший упадает;Блистая райским жемчугом,Она покоится на нем,И, беззаботная, не знает,Что скоро лист увядший тотПожнет коса иль конь сомнет!»

С полуоткрытыми устами,Прохладой вечера дыша,Он спит; но мирная душаВзволнована! полусловамиОн с кем-то говорит во сне!Услышал князь и удивился;К устам Селима в тишинеПрилежным ухом он склонился:Быть может, через этот сонЕго судьбу узнает он…«Ты мог забыть? — любви не нужноОдной лишь нежности наружной…Оставь же!» — сонный говорил.«Кого оставить?» — князь спросил.Селим умолк, но на мгновенье;Он продолжал: «К чему сомненье?На всем лежит его презренье…Увы! что значат перед нимПростая дева иль Селим?Так будет вечно между нами…Зачем бесценными устамиОн это имя освятил?»«Не я ль?» — подумал Измаил.И, погодя, он слышит снова:«Ужасно, боже! для детейПроклятие отца родного,Когда на склоне поздних днейОставлен ими… но страшнейЕго слеза!..» Еще два словаСелим сказал, и слабый стонВдруг поднял грудь, как стон прощанья,И улетел. Из состраданьяКнязь прерывает тяжкий сон.

И вздрогнув, юноша проснулся,Взглянул вокруг и улыбнулся,Когда он ясно увидал,Что на коленях друга спал.Но, покрасневши, сновиденьеПересказать стыдился он,Как будто бы лукавый сонИмел с судьбой его сношенье.Не отвечая на вопрос(Примета явная печали),Щипал он листья диких роз,И, наконец, две капли слезВ очах склоненных заблистали;И, с быстротой отворотясь,Он слезы осушил рукою…Все примечал, все видел князь;Но не смутился он душою,И приписал он простоте,Затеям детским слезы те.Конечно, сам давно не знал онПечалей сладостных любви?И сам давно не предавал онСлезам страдания свои?

Не знаю!.. но в других он чувстваСудить отвык уж по своим.Не раз личиною искусства,Слезой и сердцем ледяным,Когда обманов сам чуждался,Обманут был он; и боялсяОн верить, только потому,Что верил некогда всему!И презирал он этот мир ничтожный,Где жизнь — измен взаимных вечный ряд,Где радость и печаль — все призрак ложныйГде память о добре и зле — все яд!Где льстит нам зло, но более тревожит;Где сердца утешать добро не может;И где они, покорствуя страстям,Раскаянье одно приносят нам…

Селим встает, на гору всходит.Сребристый стелется ковыльВокруг пещеры; сумрак бродитВдали… вот топот! вот и пыль,Желтея, поднялась в лощине!И крик черкесов по зареГудит, теряяся в пустыне!Селим все слышал на горе;Стремглав в пещеру он вбегает:«Они! они!» — он восклицает,И князя нежною рукойВлечет он быстро за собой.Вот первый всадник показался,Он, мнилось, из земли рождался,Когда въезжал на холм крутой;За ним другой, еще другой,И вереницею тянулисьОни по узкому пути:Там, если б два коня столкнулись,Назад бы оба не вернулисьИ не могли б вперед идти.

Толпа джигитов[287] удалая,Перед горой остановись,С коней измученных слезая,Шумит. Но к ним подходит князь,И все утихло! уваженьеВ их выразительных чертах;Но уважение — не страх;Не власть его основа — мненье!«Какие вести?» — «Русский станПришел к Оссаевскому полю,Им льстит и бедность наших стран!Их много!» — «Кто не любит волю?»Молчат. «Так дайте ж отдохнутьСвоим коням; с зарею в путь.В бою мы ради лечь костями;Чего <же> лучшего нам ждать?Но в цвете жизни умирать…Селим, ты не поедешь с нами!..»

Бледнеет юноша, и взорПонятно выразил укор.«Нет, — говорит он, — я повсюду,В изгнанье, в битве спутник твой;Нет, клятвы я не позабуду —Угаснуть или жить с тобой!Нe робок я под свистом пули,Ты видел это, Измаил;Меня враги не ужаснули,Когда ты, князь, со мною был!И с твоего чела не я лиСмывал так часто пыль и кровь?Когда друзья твои бежали,Чьи речи, ласки прогонялиСуровый мрак твоей печали?Мои слова! моя любовь!Возьми, возьми меня с собою!Ты знаешь, я владеть стрелоюМогу… И что мне смерть? — о нет!Красой и счастьем юных летМоя душа не дорожила;Все, все оставлю, жизнь и свет,Но не оставлю Измаила!»

Взглянул на небо молча князь,И наконец, отворотясь,Он протянул Селиму руку;И крепко тот ее пожалЗа то, что смерть, а не разлукуПечальный знак сей обещал!И долго витязь так стоял;И под нависшими бровямиБлеснуло что-то; и слезамиЯ мог бы этот блеск назвать,Когда б не скрылся он опять!..

По косогору ходят кони;Колчаны, ружья, седла, брониВ пещеру на ночь снесены;Огни у входа зажжены;На князе яркая кольчугаБлестит, краснея; погруженВ мечтанье горестное он;И от страстей, как от недуга,Бежит спокойствие и сон.И говорит Селим: «Наверно,Тебя терзает дух пещерный!Дан песню я тебе спою;Нередко дева молодаяЕе поет в моем краю,На битву друга отпуская!Она печальна; но другойЯ не слыхал в стране родной.Ее певала мать роднаяНад колыбелию моей,Ты, слушая, забудешь муки,И на глаза навеют звукиВсе сновиденья детских дней!»Селим запел, и ночь кругом внимает,И песню ей пустыня повторяет.

Месяц плыветИ тих и спокоен:А юноша-воинНа битву идет.Ружье заряжает джигит,И дева ему говорит:

«Мой милый, смелееВверяйся ты року,Молися востоку,Будь верен пророку,Любви будь вернее!

Всегда награжден,Кто любит до гроба,Ни зависть, ни злобаЕму не закон;Пускай его смерть и погубит;Один не погибнет, кто любит!

Любви изменившийИзменой кровавой.Врага не сразивши,Погибнет без славы;Дожди его ран не обмоют,И звери костей нс зароют!»

Месяц плыветИ тих и спокоен;А юноша-воинНа битву идет!

«Прочь эту песню! — как безумныйВоскликнул князь, — зачем упрек?..Тебя ль послушает пророк?..Там, облит кровью, в битве шумнойТвои слова я заглушуИ разорву ее оковы…И память в сердце удушу!..Вставайте! — как? — вы не готовы?Прочь песни! — крови мне!.. пора!..Друзья! коней!.. вы не слыхали…Удары, топот, визг ядра,И крик, и треск разбитой стали?..Я слышал!.. О, не пой, не пой!Тронь сердце, как дрожит, и что же?Ты недовольна?.. боже! боже!..Зачем казнить ее рукой?..»Так речь его оторваласяОт бледных уст и пронесласяНевнятно, как далекий гром.Неровным, трепетным огнемДо половины освещенный,Ужасен, с шашкой обнаженнойСтоял недвижим Измаил,Как призрак злой, от сна могилВолшебным словом пробужденный;Он взор всей силой устремилВ пустую степь, грозил рукою,Чему-то страшному грозил:Иначе, как бы ИзмаилСмутиться твердой мог душою?И понял, наконец, Селим,Что витязь говорил не с ним!Неосторожный! он коснулсяДушевных струн, — и звук проснулся,Расторгнув хладную тюрьму…И сам искусству своемуСелим невольно ужаснулся!

Толпа садится на коней;При свете гаснущих огнейМелькают сумрачные лица.Так опоздавшая станицаПустынных белых журавлейВдруг поднимается с полей…Смех, клики, ропот, стук и ржанье!Все дышит буйством и войной!Во всем приличия незнанье,Отвага дерзости слепой.

Светлеет небо полосами;Заря меж синими рядамиРевнивых туч уж занялась.Вдоль по лощине едет князь,За ним черкесы цепью длинной.Признаться: конь по седоку!Бежит, и будто ветр пустынный,Скользящий шумно по песку,Крутится, вьется на скаку;Он бел, как снег: во мраке ночиЕго заметить могут очи.С колчаном звонким за спиной,Отягощен своим нарядом,Селим проворный едет рядомНа кобылице вороной.Так белый облак, в полдень знойный,Плывет отважно и спокойно,И вдруг по тверди голубойОтрывок тучи громовой,Грозы дыханием гонимый,Как черный лоскут мчится мимо;Но как ни бейся, в вышинеОн с тем не станет наравне!

Уж близко роковое поле.Кому-то пасть решит судьба?Вдруг им послышалась стрельба;И каждый миг все боле, боле,И пушки голос громовойРаздался скоро за горой.И вспыхнул князь, махнул рукою.«Вперед! — воскликнул он, — за мною!»Сказал и бросил повода.Нет! так прекрасен никогдаОн не казался! Повелитель,Герой по взорам и речам,Летел к опасным он врагам,Летел, как ангел-истребитель;И в этот миг, скажи, Селим,Кто б не последовал за ним?

Меж тем с беспечною отвагойОтряд могучих казаковГнался за малою ватагойНеустрашимых удальцов;Всю эту ночь они блуждалиВкруг неприязненных шатров;Их часовые увидали,И пушка грянула по ним,И казаки спешат навстречу!Едва с отчаяньем немымОни поддерживали сечу,Стыдясь и в бегстве показать,Что смерть их может испугать.Их круг тесней уж становился;Один под саблею свалился,Другой, пробитый в грудь свинцом,Был в поле унесен конем,И, мертвый, на седле все бился!..Оружье брось, надежды нет.Черкес! читай свои молитвы!В крови твой шелковый бешмет,Тебе другой не видеть битвы!Вдруг пыль! и крик! — он им знаком:То крик родной, не бесполезный!Глядят и видят: над холмомСтоит их князь в броне железной!..

Недолго Измаил стоял:Вздохнуть коню он только дал,Взглянул, и ринулся, и смялВрагов, и путь за ним кровавыйМеж их рядами виден стал!Везде, налево и направо,Чертя по воздуху круги,Удары шашки упадают;Не видят блеск ее врагиИ беззащитно умирают!Как юный лев, разгорячась,В средину их врубился князь;Кругом свистят и реют пули;Но что ж? его хранит пророк!Шелом удары не согнули,И худо метится стрелок.За ним, погибель рассыпая,Вломилась шайка удалая,И чрез минуту шумный бойРассыпался в долине той…

Далеко от сраженья, меж кустов,Питомец смелый трамских табунов,Расседланный, хладея постепенно,Лежал издохший конь; и перед ним,Участием исполненный живым,Стоял черкес, соратника лишенный;Крестом сжав руки и кидая взглядЗавистливый туда, на поле боя,Он проклинать судьбу свою был рад,Его печаль была печаль героя!И весь в поту, усталостью томим,К нему в испуге подскакал Селим(Он лук не напрягал еще, и стрелыВсе до одной в колчане были целы).

«Беда! — сказал он, — князя не видать!Куда он скрылся?» — «Если хочешь знать.Взгляни туда, где бранный дым краснее,Где гуще пыль и смерти крик сильнее,Где кровью облит мертвый и живой,Где в бегстве нет надежды никакой:Он там! — смотри: летит как с неба пламя;Его шишак и конь — вот наше знамя!Он там! — как дух, разит и невредим,И все бежит иль падает пред ним!» —Так отвечал Селиму сын природы —А лесть была чужда степей свободы!..

Кто этот русский? с саблею в руке,В фуражке белой? страха он не знает!Он между всех отличен вдалеке,И казаков примером ободряет;Он ищет Измаила — и нашел,И вынул пистолет свой, и навел,И выстрелил! — напрасно! — обманулсяЕго свинец! — но выстрел роковойУслышал князь, и мигом обернулся,И задрожал. «Ты вновь передо мной!Свидетель бог: не я тому виной!..» —Воскликнул он, и шашка зазвенела,И, отделясь от трепетного тела,Как зрелый плод от ветки молодой,Скатилась голова; и конь ретивый,Встав на дыбы, заржал, мотая гривой,И скоро обезглавленный седокСвалился на растоптанный песок.Не долго это сердце увядало,И мир ему! — в единый миг оноЛюбить и ненавидеть перестало:Не всем такое счастье суждено!

Все жарче бой; главы валятсяПод взмахом княжеской руки;Спасая дни свои, теснятся,Бегут в расстройстве казаки!Как злые духи, горцы мчатсяС победным воем им вослед,И никому пощады нет!Но что ж! победа изменила!Раздался вдруг нежданный гром,Все в дыме скрылося густом,И пред глазами ИзмаилаНа землю с бешеных конейКровавой грудою костейСвалился ряд его друзей.Как град посыпалась картеча;Пальбу услышав издалеча,Направя синие штыки,Спешат ширванские полки.Навстречу гибельному строюОдин, с отчаянной душою,Хотел пуститься Измаил;Но за повод коня схватилЧеркес и в горы за собою,Как ни противился седок,Коня могучего увлек.И ни малейшего движеньяСреди всеобщего смятеньяНе упустил младой Селим;Он бегство князя примечает!Удар судьбы благословляетИ быстро следует за ним.Не стыд — но горькая досадаГероя медленно грызет:Жизнь побежденным не награда!Он на друзей не кинул взглядаИ, мнится, их не узнает.

Чем реже нас балует счастьеТем слаще предаваться намПредположеньям и мечтам.Родится ль тайное пристрастьеК другому миру, хоть и тамСудьбы приметно самовластьеМы все свободнее даримЕму надежды и желанья;И украшаем, как хотим,Свои воздушные созданья!Когда забота и печальПокой душевный возмущают,Мы забываем свет, и вдальДуша и мысли улетают,И ловят сны, в которых нетСледов и теней прежних лет.Но ум, сомненьем охлажденныйИ спорить с роком приученный,Не усладить, не позабытьСвои страдания желает;И если иногда мечтает,То он мечтает победить!И, зная собственную силу,Пока не сбросит прах в могилу,Он не оставит гордых дум…Такой непобедимый умПриродой дан был Измаилу!

Он ранен, кровь его течет;А он не чувствует, не слышит;В опасный путь его несетРетивый конь, храпит и пышет!Один Селим не отстает.За гриву ухватясь руками,Едва сидит он на седле;Боязни бледность на челе;Он очи, полные слезами,Порой кидает на того,Кто все на свете для него,Кому надежду жизни милойГотов он в жертву принести,И чье последнее «прости»Его бы с жизнью разлучило!Будь перед миром он злодей,Что для любви слова людей?Что ей небес определенье?Нет! охладить любовь гоненьеЕще ни разу не могло;Она сама свое добро и зло!

Умолк докучный крик погони;Дымясь и в пене скачут кониМежду провалом и горой,Кремнистой, тесною тропой;Они дорогу знают самиИ презирают седока,И бесполезная рукаУж не владеет поводами.Направо темные кустыВисят, за шапки задеваяИ с неприступной высотыНа новых путников взирая;Чернеет серна молодая;Налево — пропасть; по краямРяд красных камней, здесь и тамВсегда обрушиться готовый.Никем не ведомый потокВнизу, свиреп и одинок,Как тигр Америки суровой,Бежит гремучею волной;То блещет бахромой перловой,То изумрудною каймой;Как две семьи — враждебный гений,Два гребня разделяет он.Вдали на синий небосклонНагих, бесплодных гор ступениВедут желание и взглядСквозь облака, которых тениПо ним мелькают и спешат;Сменяя в зависти друг друга,Они бегут вперед, назад,И мнится, что под солнцем югаВ них страсти южные кипят!

Уж полдень. Измаил слабеет;Пылает солнце высоко.Но есть надежда! дым синеет,Родной аул недалеко…Там, где кустарником покрыты,Встают красивые гранитыКаким-то пасмурным венцом,Есть поворот и путь, прорытыйАрбы скрипучим колесом.Оттуда кровы земляные,Мечеть, белеющий забор,Аргуны воды голубые,Как под ногами, встретит взор!Достигнут поворот желанный;Вот и венец горы туманной;Вот слышен речки рев глухой;И белый конь сильней рванулся…Но вдруг переднею ногойОн оступился, спотыкнулсяИ на скаку, между камней,Упал всей тягостью своей.

И всадник, кровью истекая,Лежал без чувства на земле;В устах недвижность гробовая,И бледность муки на челе;Казалось, час его кончиныЖдал знак условный в небесах,Чтобы слететь, и в миг единыйИз человека сделать — прах!Ужель степная лишь могилаНичтожный в мире будет следТого, чье сердце столько летМысль о ничтожестве томила?Нет! нет! ведь здесь еще Селим…Склонясь в отчаянье над ним,Как в бурю ива молодаяНад падшим гнется алтарем,Снимал он панцирь и шелом;Но сердце к сердцу прижимая,Не слышит жизни ни в одном!И если б страшное мгновеньеВсе мысли не убило в нем,Судиться стал бы он с творцомИ проклинал бы провиденье!..

Встает, глядит кругом Селим:Все неподвижно перед ним!Зовет — и тучка дождеваяЛетит на зов его одна,По ветру крылья простирая,Как смерть, темна и холодна.Вот, наконец, сырым покровомОдела путников она,И юноша в испуге новом!Прижавшись к другу с быстротой:«О, пощади его!.. постой! —Воскликнул он, — я вижу ясно,Что ты пришла меня лишитьТого, кого люблю так страстно,Кого слабей нельзя любить!Ступай! Ищи других по свету…Все жертвы бога твоего!Ужель меня несчастней нету?И нет виновнее его?»

Меж тем, подобно дымной тени,Хотя не понял он молений,Угрюмый облак пролетел.Когда ж Селим взглянуть посмел,Он был далеко! ОсвеженныйЕго прохладою мгновенной,Очнулся бледный Измаил,Вздохнул, потом глаза открыл.Он слаб: другую ищет рукуЕго дрожащая рука;И каждому внимая звуку,Он пьет дыханье ветерка,И все, что близко, отдаленно,Пред ним яснеет постепенно…Где ж друг последний? Где Селим?Глядит! — и что же перед ним?Глядит — уста оледенели,И мысли зреньем овладели…Не мог бы описать подобный мигНи ангельский, ни демонский язык!

Селим… и кто теперь не отгадает?На нем мохнатой шапки больше нет,Раскрылась грудь; на шелковый бешметВолна кудрей, чернея, ниспадает,В печали женщин лучший их убор!Молитва стихла на устах!.. а взор…О небо! небо! есть ли в кущах раяГлаза, где слезы, робость и печальОставить страшно, уничтожить жаль?Скажи мне, есть ли Зара молодаяМеж дев твоих? и плачет ли она,И любит ли? но понял я молчанье!Не встретить мне подобное созданье:На небе неуместно подражанье,А Зара на земле была одна.

Узнал, узнал он образ позабытыйСреди душевных бурь и бурь войны;Поцеловал он нежные ланиты —И краски жизни им возвращены.Она чело на грудь ему склонила,Смущают Зару ласки Измаила,Но сердцу как ума не соблазнить?И как любви стыда не победить?Их речи — пламень! вечная пустыняВосторгом и блаженством их полна.Любовь для неба и земли святыня,И только для людей порок она!Во всей природе дышит сладострастье;И только люди покупают счастье!

Прошло два года, все кипит война;Бесплодного Кавказа племенаПитаются разбоем и обманом,И в знойный день и под ночным туманомОтважность их для русского страшна.Казалося, двух братьев помирилаСлепая месть и к родине любовь;Везде, где враг бежит и льется кровь,Видна рука и шашка Измаила.Но отчего ни Зара, ни СелимТеперь уже не следуют за ним?Куда лезгинка нежная сокрылась?Какой удар ту грудь оледенил,Где для любви такое сердце билось,Каким владеть он не достоин был?Измена ли причина их разлуки?Жива ль она, иль спит последним сном?Родные ль в гроб ее сложили руки?Последнее «прости» с слезами мукиСказали ль ей на языке родном?И если смерть щадит ее поныне —Между каких людей, в какой пустыне?Кто б Измаила смел спросить о том?

Однажды, в час, когда лучи закатаПо облакам кидали искры злата,Задумчив на кургане ИзмаилСидел: еще ребенком он любилПрироды дикой пышные картины,Разлив зари и льдистые вершины,Блестящие на небе голубом;Не изменилось только это в нем!Четыре горца близ него стоялиИ мысли по лицу узнать желали:Но кто проникнет в глубину морейИ в сердце, где тоска, — но нет страстей?О чем бы он ни думал, — запад дальныйНе привлекал мечты его печальной;Другие вспоминанья и другой,Другой предмет владел его душой.

Но что за выстрел? — дым взвился, белея.Верна рука, и верен глаз злодея!С свинцом в груди, простертый на земле,С печатью смерти на крутом челе,Друзьями окружен, любимец браниЛежал, навеки нем для их призваний!Последний луч зари еще игралНа пасмурных чертах и придавалЕго лицу румянец; и казалось,Что в нем от жизни что-то оставалось,Что мысль, которой угнетен был ум,Последняя его тяжелых дум,Когда душа отторгнулась от тела,Его лица оставить не успела!Небесный суд да будет над тобой,Жестокий брат, завистник вероломный!Ты сам наметил выстрел роковой,Ты не нашел в горах руки наемной!

Гремучий ключ катился невдали.К его струям черкесы принеслиКровавый труп; расстегнут их рукоюЧекмень, пробитый пулей роковою;И грудь обмыть они уже хотят…Но почему их омрачился взгляд?Чего они так явно ужаснулись?Зачем, вскочив, так хладно отвернулись?Зачем? — какой-то локон золотой(Конечно, талисман земли чужой),Под грубою одеждою измятой,И белый крест на ленте полосатойБлистали на груди у мертвеца!..«И кто бы отгадал? Джяур проклятый!Нет, ты не стоил лучшего конца;Нет, мусульманин, верный Измаилу,Отступнику не выроет могилу!Того, кто презирал людей и рок,Кто смертию играл так своенравно,Лишь ты низвергнуть смел, святой пророк!Пусть, не оплакан, он сгниет бесславно,Пусть кончит жизнь, как начал — одинок».

Литвинка