Золотой ключ. Том 1 - Дженнифер Роберсон

— Возьми, Сарио, — повторил Раймон тверже. — Ты должен знать, что это не проверка и не наказание. Это отчаяние, не более того. А еще — единственный способ добиться, чтобы Отавио нам не помешал.

Сарио недоверчиво (а вдруг это все-таки проверка?) спросил:

— Что-то я не пойму, как может Отавио…

— Сарио! Номмо Чиева до'Сангва, делай что сказано! Сарио поджал губы и протянул руку. Золото звонким ручейком пролилось на ладонь. Металл еще хранил человеческое тепло. Проглотив комок в горле, юноша сомкнул пальцы на увесистой цепи, ни разу на его памяти не покидавшей шею Раймона.

А тот, бледный, с безучастным лицом, вдруг стал эстранхиеро, чужим. Сарио его совершенно не узнавал.

— Артурро умер. Нам предстоит выбрать нового Премио Фрато, и я опасаюсь, что им станет Отавио. Да какое там “опасаюсь”! Уверен, — Но ты ведь не ждешь, что я…

— Я жду, что ты придержишь язык и позволишь мне договорить. Сарио стиснул зубы. В его руке цепь с Ключом заметно потяжелела.

— Ты должен понять, — продолжал Раймон, — я бы сам это сделал, если бы верил в такую возможность. Но — увы. Это по силам только тебе.

В голове зароились вопросы. Сарио не высказал ни одного.

— Ты мне нужен. Таким, какой есть, с тем, что в тебе есть. Ты всем нам нужен, хотя другие этого ни за что не признают. Особенно Отавио. Только я это понимаю… И ты.

Сарио ждал. Теперь он не мог уйти — мир раскололся, вырвался из-под ног.

— Неоссо Иррадо, — сказал Раймон. — Да, дело в этом. И в твоем огне. В Луса до'Орро. В упрямстве, неутолимой гордыне и беспощадности. — Все его мышцы так напряглись, что по телу пробежала крупная дрожь.

— Ведь я мог быть таким, как ты.., когда-то. Я вырвал все это из себя. Ты правильно сказал, меня погасили.

— Нет, — с трудом вымолвил Сарио. — Я видел твои картины. В глазах Раймона мелькнула благодарность, признательность — мелькнула и тут же исчезла.

— Забудь все правила, — хрипло сказал он. — Забудь общепринятую компордотту. Ты должен стать Верховным иллюстратором.

— Вообще-то я надеюсь…

В голосе Раймона зазвенела сталь.

— Сарио, не надейся. Добейся.

Сарио ухватился за новую тему, наспех перебрал варианты выбора.

— Если это возможно…

— И слово “возможно” здесь не годится. Один лишь раз, один лишь раз поговори откровенно со своей душой. На компордотту не полагайся. — Он хотел улыбнуться, но получилась вымученная гримаса. — Я так и сделал, а потому говорю тебе — как мужчина, как Грихальва, как Одаренный: любым способом, во что бы то ни стало получи должность Верховного иллюстратора. — Темные страстные глаза пламенели в отблесках лампы. — У тебя в руке моя Чиева. Сейчас я не Вьехо Фрато. И мне нет дела до того, каким путем ты пойдешь к цели. — У него сбилось дыхание.

— Матра эй Фильхо, — вдруг осознал Сарио, — да вы и впрямь меня боитесь.

— Лишь тот не боится огня, кто ни разу не обжигался. — Раймон спустился на одну ступеньку, его ладонь легла на кулак, сжимающий Золотой Ключ. — Если найдешь такой путь, это и будет Чиева до'Сангаа.

Сарио вспомнил шатер, и старого тза'аба, и страницу Кита'аба — книги, которую в семье называют Фолио, — и обещанную силу. Волшебство тза'абов. Волшебство Грихальва. И та и другая магии вышли из одного источника, прячутся в крови, в огне, в застарелой ненависти и соперничестве.

"Верховный Иллюстратор”.

Новая вершина. Новая сила — доступная, покорная.

С годами он не утратил способности бояться, как и способности осмысливать каждый новый шаг, приближающий его к другому Сарио, совсем не такому, как прежде.

«Как знать, может, совсем не этого хотел мой отец, когда ложился с моей матерью, и мать, когда рожала меня девять месяцев спустя? Быть может, все это было предопределено свыше, даже моя встреча со стариком?»

Расколотый мир сложился воедино. Но это был уже совсем другой мир.

Вторая ладонь Сарио опустилась на руку Раймона, сжала ее.

— Номмо Чиева до'Орро, номмо Матра эй Фильхо, номмо Грихальва клянусь: я это сделаю.

Глава 16

Распахнутая настежь дверь так и манила, так и звала в укромное ателиерро, приютившееся в одном из крыльев Палассо Грихальва — самого большого здания в квартале художников. Сааведра никогда не отказывалась от таких приглашений. Она слишком давно дружила с Сарио.

Она коснулась ладонью двери и проскользнула в ателиерро. Студию заливал летний солнечный свет — комната выходила на север, несколько высоких окон не били забраны ставнями. Не комната, а мечта живописца, недозволенная роскошь для женщины, вдобавок не Одаренной. Да и мужчин сюда пускали не всех, а только Вьехос Фратос. Покой, уют, простор ателиерро располагали к творчеству, прямо-таки призывали взяться за кисть.

Узкая дверь в северной стене вела на маленький балкон, с него открывался вид на центральный внутренний двор и многоярусный фонтан. Сааведра часто находила Сарио на этом балконе; он сиживал дотемна и в лихорадочной спешке набрасывал эскизы. Часто он бывал и в самой комнате, не замечая времени, забывая о голоде, не внемля звону колоколов по всей столице, не видя даже Сааведру.

Сааведра улыбнулась. Он беззаветно предан своему делу и абсолютно равнодушен к чужим. Для Сарио совершенно естественно разыскать ее и позвать к себе по самому ничтожному поводу, — например, чтобы поискала ошибки в его недописанной картине, — но его невозможно убедить, что у нее тоже есть работа и от нее не всегда легко оторваться.

Но Сарио — это Сарио. Она его прощала — потому, быть может, что никто другой не прощал.

"Надо было отказаться… Надо было попросить, чтобы хоть разок дал спокойно поработать”.

Но она не отказалась. Ибо понимала великое нетерпение души, стремление выпустить опаляющий ее огонь на волю.

Без его присутствия, без страсти, излучаемой им, комната странным образом уменьшилась, стала походить на обычный чулан; это впечатление усугублялось из-за обилия загрунтованных холстов, прикрытых парчой картин с непросохшей краской, пропитанных олифой деревянных щитов подле стен, а также полок и столов с обшарпанными, заляпанными горшками с растворителями, масляными красками, воском, янтарем и сухой смолой акации, с закупоренными бутылками порошковых пигментов, со свитками бумаги, изготовленной из тряпья, и листами тонкого пергамента, заполненными простым или изящным письмом, с пыльными сосудами, содержащими неизвестно что, с россыпью кистей, мастихинов и шпателей, с крапинами ветоши по всей комнате, напоминающими о празднике Миррафлорес, когда дома украшают красным вьюнком.