Золотой ключ. Том 1 - Дженнифер Роберсон

— Бассда! Все, уходи… Мне надо работать. — И повернулся к холстам.

Сааведра не тронулась с места.

— Я пришла спросить не о работе вообще, а о картине, которую я сейчас пишу. Раньше у тебя были кое-какие мысли насчет моего объекта.

Сарио резко обернулся. Он понял. Это было видно по лицу. Он побагровел, и тут же краска сошла.

— Опять он?

— А почему бы нет? — Она улыбнулась. — Ты всегда считал, что я его не правильно вижу.

— Сааведра, не для меня же ты пишешь Алехандро до'Верраду…

— Как ты догадался?

— Ты давно к нему неравнодушна! Мердитто! Ведра, по-твоему, я слепой?

Успех! Он разозлился, а гнев честнее его обычного высокомерия.

— Я говорю как арртио, — сказала она беспечно. — Как художник, который хочет добросовестно сделать свое дело. А что тут такого? — Она указала на мольберт с картиной. — Ты пишешь Сарагосу Серрано забавы ради, а я пишу Алехандро на заказ.

— Только потому, что для него это единственный способ с тобой видеться? Ведра, если бы он просто гулял с чи'патро из рода Грихальва, злые языки его бы не пощадили. А теперь — чи'патро пишет его портрет. Все благопристойно.

— Так, значит, я недостаточно талантлива, чтобы его писать? — невинным тоном осведомилась она. Он метнул в нее яростный взгляд.

— Подначиваешь? Сааведра усмехнулась.

— Зачем? Я пишу его портрет. Мне с ним интересно. А сплетни… Не боюсь! Мало ли напраслины на нас возводят?

— Напраслины? — не поверил он. Она криво усмехнулась.

— Пока я пишу, он рассказывает о своих любовницах. Ты знаешь хоть одного мужчину, способного вести такие разговоры с женщиной, которую он хочет затащить в постель? Сам бы ты смог, а?

— Если не врешь, то он моронно, — твердо заявил Сарио. — О Матра, что за моронно!

— Друг, — сказала она, — и не более того. Да иначе и быть не могло.

Даже Сарио, лучше всех знавший Сааведру, не сумел проникнуть под ее маску и увидеть истину. И это радовало.

Глава 17

Четверо молодых бравое, сопровождавшие его, основательно поработали над своим обликом, чтобы выглядеть устрашающе. Каждый носил меч и два ножа: мясницкий тесак и длинный нож на правом боку в противовес мечу и симметрии ради. Впрочем, опасными они не были, разве что для своих кошельков; сам он в этом отношении был куда более осторожен, и не потому, что бедствовал, а просто считал неразумным без нужды сорить деньгами в каждой таверне, дабы не привлекать к себе излишнее внимание. Впрочем, так называемые бравое ничего другого и не желали, и он на это смотрел сквозь пальцы. Они добровольно сошли с колеи обыденности на заманчивую стежку веселых приключений и свободы.

А его свобода отличалась двуликостью. Он был намного богаче своих телохранителей, обладал немалой властью, и о таком будущем, как у него, они могли только мечтать. Но те же самые обстоятельства, возвышавшие его над другими, зачастую стесняли его.

Впрочем, он на это не пенял — ничто в жизни не дается бесплатно, а такое положение, как у него, дорогого стоит.

Пятеро молодых людей сидели в одной из лучших таверн города за широким столом, покрытым скатертью и уставленным кувшинами и оловянными пивными кружками. Четверо принадлежали к знатнейшим родам Мейа-Суэрты, а значит, и герцогства: до'Брендисиа, до'Альва, до'Эсквита и Серрано, один из бесчисленных кузенов Сарагосы.

Алехандро взялся за кружку, но ее путешествие ко рту было трагически прервано вторжением пышного женского тела — красотка, не скрывая своих намерений, плюхнулась наследнику на колени. Он поймал ее достаточно ловко, хоть и не без потерь: кружка брякнулась о пол, пиво расплескалось; стол зашатался — женский зад увлек за собой скатерть. Спутники Алехандро с возмущенными возгласами стали спасать кувшин и остальные кружки, иначе быть бы и им на полу. Скатерть промокла в один миг.

Телохранители осыпали девицу оскорблениями и сальными шуточками, только Алехандро промолчал. Пампушка весила немало, он с трудом удержал ее на коленях и сам удержался на стуле — для этого пришлось стиснуть ее крепче, чем хотелось. А ей только того и надо было — обвив руками его шею, она похотливо заерзала и расхохоталась.

Алехавдро скривился. Он давно, несколько лет назад, понял, что его чресла не всегда внемлют голосу рассудка. Вот сейчас, например, они приветствовали появление женщины. А рассудок — нет.

— Моментита, амика мейа…

Она прижалась к нему, уперлась щекой в его лоб, горячо задышала в ухо; от нее попахивало вином.

— Подруга? Только и всего? А ведь я гожусь не только в подруги, аморо мейо.

Вот чего она хочет. Вот чего добивается. Алехандро поморщился, затем изобразил слабое подобие улыбки, способной, по уверениям его друзей, любой бабенке раздвинуть ноги.

— Эйха, нисколько не сомневаюсь. Просто мне сейчас не до этого, уж не обессудь…

Это вызвало у друзей взрыв хохота, а умелая рука пампушки зашарила по его предательским чреслам.

— Погоди… — Он смущенно заерзал. — Матра Дольча! Женщина! Да что, у тебя стыда нет? Это же не кабак для черни, где что ни баба, то потаскуха! — Ну, тут он, пожалуй, загнул. — И я сам решаю, как расходовать мое время…

— И герцогское семя! — радостно подхватил Эрмальдо до'Брендисиа, записной похабник. — Или герцог снабдил тебя особым устройством, чтоб ты не слишком усердно осеменял плодородные поля?

Исидро до'Альва рассмеялся.

— Или ты боишься, что твое семя смешается с нашим, тогда поди разбери, кто отец? Так ведь ей только того и надо. Она с каждого из нас стребует деньжат на содержание ребенка.

— Исидро, неужели ты заплатишь? — ухмыльнулся Тасио до'Эсквита. — Ты ведь у нас такой скромняга, когда речь заходит о твоем кошельке.

До'Альва элегантно поднял и опустил плечо — этот жест был в моде при дворе, молодые щеголи подолгу его оттачивали.

— Пока завязан гульфик, не придется развязывать кошелек.

— Ха! — воскликнула женщина. — Меннинос, да на что мне ваши кошельки? Меня куда больше интересует то, что в гульфиках. — Рука зашарила энергичнее.

— Матра до'канна!

Алехандро не без труда поднялся и решительно отстранил женщину. Он даже не пытался выглядеть вежливым, хотелось лишь оказаться подальше от нее, и от спутников, и от таверны. А еще он вдруг понял, что ему опротивели пьянки, шлюхи и страшная головная боль по утрам. Он пресытился. Набил оскомину. Чувствовал себя старым, выжатым как лимон.

Он извлек из кошелька монету, бросил на испятнанную пивом скатерть.

— Это за всех. Гуляйте, пейте, а меня прошу извинить. Остальные возмущенно загомонили, пытались его усадить. Но Алехандро покачал головой и неторопливо высвободил эфес шпаги, зацепившийся за скатерть, когда он сгонял с колен девицу.