Ночь Седьмой тьмы - Дэниел Истерман

Позади нее глухо стукнули чьи-то шаги. Она резко обернулась, подавив крик. Из кухни вышел высокий человек, В одной руке он держал тяжелый пистолет; к стволу был присоединен длинный глушитель.

– Вы не слушаетесь, миссис Хаммел, – произнес он. – Мы посылаем вам предупреждения, но вы не слушаетесь. Мы сказали вам, чтобы вы возвращались домой на Гаити, забыли все это, но вы остаетесь здесь и смеетесь над нами. – Его голос звучал ровно, дыхание было тихим и спокойным. Она заглянула в его глаза, ища утешения, но они были пусты. Он говорил о Гаити, о возвращении домой, но она знала, что теперь для нее не может быть никакого возвращения, никакого путешествия назад по темным водам – только зимняя ночь в Бруклине, тяжелый ветер между каменными стенами зданий и ее палач, возвышающийся над нею с печалью в глазах.

– Лейтенант Абрамс уже не сможет вам помочь, – продолжал он. – Теперь вы одна. Вы знаете, что мне нужно. Я не причиню вам никакого вреда, если вы скажете мне, где это находится.

Она поняла, что он принял Дэнни за Рубена. Маленькая ошибка, но она ухватилась за нее, как человек с петлей на шее пытается ухватиться за воздух.

Мужчина двинулся к ней медленно, с нарочитой неторопливостью, он сознавал свою силу, был взвинчен, зорко следил за каждым ее движением. Один его рост уже вызывал в ней робость.

Она отступила в комнату; трясясь от страха. Ее глаза не отрываясь смотрели на его лицо, она отчаянно пыталась выиграть время, отчаянно надеялась, что Рубен вернется. И в этот момент мысль ударила ее, словно ладонью по лицу: а что, если Рубен уже вернулся? Что, если он лежит сейчас мертвым в другой комнате?

Она запаниковала и повернулась, уворачиваясь от своего преследователя, как зверек, загнанный в угол. На глаза ей попалась полупустая бутылка «Гленфиддиша» – она стояла на том самом месте, где ее оставил Дэнни. Не раздумывая, она схватила ее за горлышко и ударила о край стола. Брызги виски и стекла полетели на ковер.

Анжелина подняла длинное горлышко с торчащими острыми краями и полоснула воздух, стараясь удержать его на расстоянии. Ужас даст ей достаточно мужества, чтобы воспользоваться своим оружием, она знала это.

– Не приближайтесь! – крикнула она. – Не приближайтесь, или вам будет хуже.

Человек лишь улыбнулся и осторожно вступил в комнату: мысль о том, что она в состоянии серьезно его ранить, внушала ему презрение, однако на улице ему не раз доводилось видеть, что способна сделать «розочка» даже в руке до полусмерти испуганного человека. Разумеется, он мог просто пристрелить ее, но он предпочитал не идти на такой риск: если она умрет, они, возможно, никогда не найдут то, что ищут. Он убрал револьвер в кобуру.

Теперь их разделяло всего несколько футов, он преследовал ее по комнате, как собака овцу, загоняя в угол. Она споткнулась о низкий табурет, но удержалась на ногах и бешено рассекла воздух разбитым горлышком. Мужчина отшатнулся, на короткое мгновение потеряв равновесие. Воспользовавшись этим, она метнулась вперед и ткнула его в лицо. Острый край вспорол ему щеку чуть ниже левого глаза, срезав полоску кожи, вскрыв щеку до кости.

Кровь брызнула на ковер. Незнакомец покачнулся и вскрикнул от боли; но когда Анжелина отвела руку, чтобы ударить снова, он перехватил ее за кисть, завел руку вниз и потряс ее, выдернув горлышко из онемевших пальцев. Потом он навалился на нее всей тяжестью своего тела, повалил на пол и прижал к нему. Не обращая внимания на острую боль в ране, он схватил ее обеими руками за горло и сильно сдавил. Кровь текла широкой лентой из располосованной щеки, горячие капли падали ей на глаза, в открытый рот.

Она забилась в животном ужасе, кричала, плевалась, молотила его кулаками по груди. Он не выпустил ее, сжимая горло все сильнее и сильнее стальными обручами своих пальцев. Удары стали слабеть, они становились все менее и менее точными, вот они превратились в простое постукивание, вот прекратились совсем. Бездонная чернота распустилась в ее голове огромным цветком, прочерченная короткими яркими вспышками молний, потом пришла боль, дыхание остановилось, и дальше – пустота, пустота, пустота.

Он отпустил ее, и ее голова с глухим стуком ударилась об пол. Ее лицо и шея были залиты кровью. Дрожа всем телом, он поднялся на ноги и посмотрел на нее.

– А теперь, – прошептал он, скрежетнув зубами от боли, – теперь приступим.

29

Рубен подъехал к обочине и заглушил двигатель. В тот же миг ночь наполнилась ревом ветра. Он выключил двигатель и посмотрел в темноту. Прозрачные облака с нервной стремительностью проплывали перед водянистой, испуганной луной. Он положил голову на руль. Пластмасса была прохладной, но облегчения не принесла. Он чувствовал себя выжатым. Не просто уставшим, а выжатым досуха, словно его "я" выдавили из опустевшего тела. Руки и ноги были тяжелыми, словно их погрузили в бетон. Голова пульсировала от боли.

Другой шофер привез его сюда почти два часа назад на частном автомобиле, черном «линкольне» с вашингтонскими номерами, и высадил перед дверью его квартиры. Новый водитель оказался не разговорчивее первого. Темные поля, потом яркие огни скоростного шоссе на Лонг-Айленде до Бруклина.

Рубен подождал, пока «линкольн» скроется из вида, затем взял свою машину и поехал в участок. За столом дежурного сидел Крюгер. Хоть тут, по крайней мере, повезло – Крюгер был не из тех, кто со всех ног бежали докладывать Коннелли о поздних визитах.

Рубен спустился в архивный отдел в надежде обнаружить что-нибудь, что придаст смысл происходящему. Час спустя он сидел и неподвижно смотрел в голую стену, чувствуя, как спина покрывается гусиной кожей, а на ладонях рук выступает холодный пот. Папок не было. Абсолютно ничего, что имело бы отношение к делу. Никаких отчетов об эксгумации. Ни единого документа по расследованиям, затрагивавшим организованную преступность с гаитянскими связями. Ничего по Ричарду Хаммелу. Ничего по Филиусу Нарсису. Ничего по Обену Мондезиру.

Потом он позвонил Салли, воспользовавшись номером, который она ему дала. Никто не подошел к телефону.

Он сидел в машине, тупо глядя через ветровое стекло на улицу, такую же пустую, как и он сам. Выше ветви деревьев сердито набрасывались на тьму, немилосердно хлеща ее, разрывая ночь в клочья. Он чувствовал холод, слабость и голод; все, чего он хотел сейчас, – это лечь и заснуть.

Сделав над собой усилие, он выбрался из машины. Через мгновение он стал просто еще одним обломком, подгоняемым бурей. Он запер машину и повернулся к дому. Поворачиваясь, он поднял глаза.

Что-то было не так. Его неповоротливый мозг отчаянно пытался расшифровать то предупреждение, которое уловили его глаза. Он стоял, опершись спиной о машину, и смотрел на окна квартиры, борясь с усталостью.