Маньчжурская принцесса - Жюльетта Бенцони

– – И... значит.. куда стало быть... везти?

– Авеню Веласкес! Только быстро, прошу вас... Нужно побыстрее убираться отсюда... Я хорошо заплачу!

Оглянувшись назад, Орхидея удостоверилась, что ее преследователи понемногу приходят в себя и что им помогает некто третий – очевидно, тот, кто поджидал их в экипаже. Но тут ее кучер с присущей ему ловкостью сделал крутой поворот и лихо понесся по набережной в направлении бульвара Сен-Жермен. А наша героиня – ибо она действительно чувствовала себя героиней – постепенно расслабляясь, вновь ощутила спазм страха, сдавивший ей горло, отчаянное биение сердца, дрожь во всем теле. Да и было чего испугаться!

Кто же они, эти бандиты, столь нагло напавшие на нее. Если бы они были азиатами, то она ни минуты не сомневалась бы, что за ними стоит Пион. Но они были белыми, а их акцент напомнил ей произношение, которое ей доводилось слышать на юге Франции. Кому же тогда они подчинялись?.. И еще, может быть, между нападением на нее и загадочным отравлением ее кухарки существует какая-то связь? Она, правда, такая же белая, как и эти двое, ну и что из того? И тут она вспомнила историю, которую слышала от Ланжевена. Будто в ту ночь, когда был убит Эдуард, служанка из соседнего дома, проснувшись от нестерпимой зубной боли, вышла на улицу и заметила двоих мужчин, которые, угрожая, велели ей вернуться в дом. Быть может, это те же самые люди?

Мысли беспорядочно роились в ее голове. Она вспомнила последние слова Гертруды. Кто этот человек, которому «отойдет все»? Неужели они настолько любят этого неизвестного, что ради него с легкостью согласились пожертвовать жизнью Эдуарда, а затем подставить его жену под обвинение в убийстве?..

Ответ на этот вопрос напрашивался сам собой. Этим человеком был его брат, Этьен, которого она успела заметить в церкви. Чета Муре всю жизнь прослужила в семьей родителей мужа, стало быть, они были привязаны исключительно к сыну Аделаиды? Но, быть может, они служили кому-то другому, какому-то богачу, который хорошо заплатил им за ложь и настолько ненавидел Эдуарда, что хотел его смерти. Тогда, быть может, организатором убийства была Пион или кто-то из ее сообщников?.. Но зачем она подставила Люсьена? Ведь, по словам комиссара, это убийство было делом его рук?

Вся эта головоломка показалась Орхидее настолько запутанной, что в конце концов она призналась себе в полной неспособности ее разрешить. Тем более что, несмотря на длительное проживание в Париже, она по-прежнему чувствовала себя маньчжуркой и не ориентировалась в хитросплетении мотивов, присущих западной психологии.

Когда она наконец добралась до своей квартиры и, зайдя в нее, ощутила едкий запах подпариваемой капусты, которую готовила на кухне Луизетта, ее первым импульсом было позвонить в полицию, сообщив о нападении, которому она только что подверглась. Но, подняв трубку, она тут же положила ее. Во-первых, комиссар Ланжевен наверняка еще не вернулся из больницы, куда его вызвал Пенсон, и потом, она была вовсе не уверена в том, стоит ли ему вообще сообщать о случившемся. Ей пришла на ум максима великого Конфуция, которая гласила: «Требуй многого от себя и малого от других. Тогда ты избежишь больших огорчений».

Она одна без чьей-либо помощи смогла уложить на землю двоих здоровенных бандитов. Поэтому ей показалась соблазнительной мысль продолжать борьбу в одиночку... Во всяком случае, над этим вариантом стоило подумать...

Добравшись до своей спальни, она разделась, надела на себя одно из маньчжурских платьев, вымыла руки, чтобы очистить их от скверны всего того, к чему она прикасалась, а затем открыла покрытый лаком и инкрустированный самоцветами секретер, подаренный ей мужем. Дверцы распахнулись, и вот в углублении между двумя ящичками ее взгляду предстала статуэтка Кван-Ийна из зеленого нефрита, перед которой располагалась бронзовая купель.

Из одного ящичка Орхидея достала ароматные палочки, зажгла их и, держа в руке, опустилась на колени перед изображением великой богини Милосердия. И по мере того как ароматный дым причудливыми клубами заполнял комнату, вытесняя из нее противный капустный запах, она обратилась со страстной молитвой к той, в которую продолжала верить, умоляя ее просветить разум и помочь ей избежать всех ловушек и козней известных и неизвестных богов.

– Приди мне на помощь, о пречистая Богиня! Направь мои поступки и позволь вернуться на родину с высоко поднятой головой после того как я уничтожу тех, кто встал на пути моего долга. Я любила своего мужа. Его убили. Ты знаешь, что я должна сделать. Итак, перед тем, как я снова смогу увидеть с умиротворенным сердцем священную землю наших предков, я прошу о твоей помощи...

Она еще Долго молилась, а тлеющие ароматные палочки все больше наполняли комнату пахучим дымом. Неожиданно вошедшая в комнату Луизетта решила, что начался пожар, и бросилась открывать окна, чтобы проветрить помещение от дыма.

– Кто разрешил входить в мою комнату без стука?– возмутилась Орхидея, крайне недовольная тем, что ей помешали.

– Я легонько постучалась, – оправдывалась служанка, густо покраснев от смущения, – но вы, мадам, не отвечали. А потом я учуяла запах дыма и решила, что мадам больна...

Орхидея подошла к окну и закрыла его, оставив все же маленькую щелку, чтобы впустить в комнату немного свежего воздуха.

– Ладно. Ничего страшного не случилось. Вы ведь хотели сделать, как лучше. Итак, какие проблемы?

– Там внизу полицейский. Мадам, наверно, не слышала, как звонили в дверь. Я впустила его, и он ждет в салоне. Что мне сказать ему?

– Пусть он подождет меня. Передайте, что я сейчас выйду.

Перед тем как отправиться к своему гостю, Орхидея еще на секунду застыла перед маленькой статуэткой богини, которая таинственно ей улыбалась. Что означает этот визит комиссара или, быть может, инспектора? Возможно, это ответ на ее молитву. С детства привыкнув доверять предзнаменованиям и предчувствиям, Орхидея готова была в это поверить.

Стоя в середине салона, заложив руки за спину, Ланжевен рассматривал портрет Орхидеи, написанный Антуаном Лораном и думал о том, что имеющий глаза всегда может многое узнать. Так, под непроницаемой на первый взгляд маской этого нежного лица проступали гордость, смелость, упорство в достижении цели и что-то еще, что не поддавалось определению. Ибо он так и не смог понять, что выражала эта легкая улыбка, слегка раздвинувшая ее губы.

Комиссар не впервые рассматривал этот портрет, репродукции которого появлялись в прессе, но чем больше он на него глядел, тем дальше чувствовал себя от разгадки, что невольно его раздражало. «Наверно, я не настолько разбираюсь в человеческой психологии, как мне это казалось раньше, – недовольно думал он. – Или же я просто старею...»