Мэгги и Джастина - Джуди Кэролайн

Хорошо еще, что Джимси был дома. Проверив отары овец, он вместе с еще одним овчаром вернулся домой, чтобы проверить все для предстоящей стрижки.

Когда Мэгги попросила его свозить ее в Джиленбоун, он охотно согласился. И спустя час, в начале десятого, Мэгги уже была возле церкви в Джилли.

Мэгги даже не предполагала, что такое небольшое путешествие по окрестностям Дрохеды так может изменить ее настроение. Она поняла, что должна хранить свое достоинство и гордо нести выпавший ей в жизни крест. Дарованная ей жизнь была даром с небес, счастливым сочетанием естественных законов. А они повелевали ей жить и утверждать жизнь вокруг себя. Одиночество среди бескрайних полей и пастбищ лучше всякого страха сохраняет достоинство. Только сейчас Мэгги поняла, что у нее не больше шансов погасить собственную жизнь, чем у диких собак динго, летучих мышей и змей, населявших Дрохеду.

Единственный способ выглядеть царицей, когда нет ни царств, ни сердец, которыми можно повелевать, это делать вид, что царства тобой утрачены — и Мэгги решила, что она должна поступать именно так. На овцеводческой ферме она должна держаться так, чтобы видевшие ее начинали думать о дворцах, в которых сама она никогда и не бывала. Может быть, дворцом ей следовало считать тот, более обширный, чем все созданные человеческими руками, — на открытых полях Дрохеды. Она поняла, что так же, как ее огромные владения в летнюю пору, она должна стать живым воплощением парадоксальной формулы: «населенное одиночество». Пусть внешне она останется молчаливой, сдержанной, спокойной, на самом деле ей нужно просто найти занятие, которое вернуло бы ее к жизни.

В свои немолодые годы Мэгги испытывала одно-единственное величайшее желание — быть любимой до безумия. В любви она видела единственный возбудитель, способный прогнать снедающую скуку одиночества. Она всегда жаждала любви. Но ее настоящий возлюбленный всегда был так далеко от нее, что она при коротких встречах с ним наслаждалась тем, что называется страстной любовью.

Иногда Фиона в ее глазах могла прочесть горький упрек, но он был обращен скорее не к людям, а к созданиям ее собственной фантазии и больше всего — к судьбе, чье вмешательство — в этом она была совершенно уверена — повинно в том, что любовь лишь на миг давалась ей в руки и что всякая любовь, которую Мэгги могла завоевать, неизбежно ускользала вместе со струйкой в песочных часах. Чем чаще она думала об этом, тем больше в ней утверждалось сознание жестокости такого миропорядка, постоянно толкавшего ее на опрометчивые поступки и пренебрежение условностями, к решимости урвать год, неделю, даже час любви, где только было можно и пока еще было можно. Именно поэтому она считала самыми счастливыми часами своей жизни то время, которое она провела вместе с Ральфом, когда зачала от него Дэна. Следовавшие за этим периоды уединения еще больше разжигали ее мечты. Даже самые редкие и скупые поцелуи доставались Мэгги дорого, как кусок хлеба в голодный год. А где ей еще можно было найти губы, достойные коснуться ее губ?

Верность ради самой верности не имела в ее глазах той цены, которую придает ей большинство женщин. Но верность сердца, безраздельно захваченного любовью, Мэгги ценила высоко. Ей казалось — пусть будет яркая вспышка, а потом мрак. Это лучше, чем тусклый огонек в фонаре, которого хватит на долгие годы. В мыслях она постоянно бродила вокруг любви, пересчитывала ее башни, заглядывала в ее дворцы и приходила к выводу, постоянно подтверждавшемуся, что любовь — это весьма горькая радость. И все же она жаждала ее, как блуждающий в пустыне жаждет хотя бы глотка солоноватой воды, поэтому и бросилась в объятия Дика, увидев в нем свою последнюю надежду на счастье, но не получилось и с ним. А теперь у нее нет и Дика… но жажда любви осталась, и недолгая совместная жизнь с Диком только обострила ее.

26

Она часто молилась — не в положенные для того часы, но как искренне верующий, тогда, когда ей этого хотелось. Молитва ее всегда выливалась прямо из сердца и часто звучала так: «О Боже, изгони из моего сердца этот ужасный мрак и одиночество. Пошли мне хотя бы минуту наслаждения любовью, иначе я умру».

Такие взгляды на жизнь и любовь были в какой-то мере результатом воздействия окружения на ее натуру. Жить на огромных зеленых пространствах, не вдумываясь в то, что они могут тебе сказать, это почти то же, что выйти замуж за иностранца, не изучив его языка. Но Мэгги поняла это только сейчас. Тонкие красоты Дрохеды в последнее время оставались для нее незамеченными, она видела только утренние туманы и испепеляющее все вокруг солнце. А ведь такие красоты могли бы сделать поэтом счастливую женщину, монахиней — женщину страдающую, а женщину набожную — псалмопевцем. Мэгги же была на распутье. Она потеряла уверенность в том, что мы можем делать все, что хотим. Но взамен ее не усвоила и мирного стремления делать только то, что можем.

Одно можно сказать наверняка: даже претерпев разочарование, гордый ум Мэгги не пошел на компромисс. Необходимо расстаться с душевной подавленностью, пусть даже таким простым способом, как долгие прогулки вокруг усадьбы.

Именно об этом она хотела спросить совета у Бога, когда переступала порог католической церкви в Джиленбоуне.

Начиналась полуденная служба. В церкви было около двух десятков человек, которые толпились в середине церкви.

Высокая деревянная дверь мягко захлопнулась за Мэгги. Ее охватило какое-то непонятное внутреннее тепло. Яркий свет и звуки песнопений неслись ей навстречу.

Увидев, что свободные места в храме есть только сбоку, она решила пройти к одному из боковых алтарей. Однако добраться туда было довольно трудно. Повсюду путь ей преграждали широкие спины джиленбоунских мужчин.

Мэгги вначале терпеливо продвигалась вперед, но затем, наткнувшись на особенно плотное скопление народа, отказалась от мысли пройти дальше и села на первый попавшийся ей свободный стул. Половина клироса была скрыта от нее колонной.

Смирившись с тем, что придется присутствовать на службе в таком неудобном месте, она уже через несколько мгновений позабыла о неудобствах и начала слушать хоралы.

Пение продолжалось. Мощный голос хора зазвучал на нисходящих тонах. Время от времени звонкие дисканты нескольких детей, певших на клиросе, врывались в тягучий размеренный ритм хорала.

Поскольку происходящего на клиросе ей было в основном не видно, ее взгляд принялся рассеянно скользить по низкому потолку, разделенному на деревянные резные панно, по приземистым колоннам и круглым аркам, с которых свешивались люстры. Ей была немного видна кафедра из резного дуба. Поверх волнующихся голов, колеблемых бурями песнопений, ее взгляд проникал до самых темных углов боковых приделов, до чуть видных, мерцающих золотом часовен, до расположенного возле главного входа баптистерия, отгороженного решеткой.