Мэгги и Джастина - Джуди Кэролайн

Поскольку происходящего на клиросе ей было в основном не видно, ее взгляд принялся рассеянно скользить по низкому потолку, разделенному на деревянные резные панно, по приземистым колоннам и круглым аркам, с которых свешивались люстры. Ей была немного видна кафедра из резного дуба. Поверх волнующихся голов, колеблемых бурями песнопений, ее взгляд проникал до самых темных углов боковых приделов, до чуть видных, мерцающих золотом часовен, до расположенного возле главного входа баптистерия, отгороженного решеткой.

Потом спины прихожан немного раздвинулись, и Мэгги смогла бросить взор на великолепие клироса, расписанного яркими красками, блистающего позолотой. Хрустальная люстра спускалась с потолка. В огромных канделябрах ступенчатыми рядами горели свечи, пронизывая дождем симметричных звезд глубины царившего в церкви мрака, озаряя блеском главный алтарь, похожий на большой букет из цветов и листьев.

Наверху, среди множества роз, Дева Мария в жемчужном венце, одетая в атлас и кружева, держала на руках младенца Иисуса, облаченного в длинные одеяния. Мэгги созерцала окруженную цветами богоматерь с божественным трепетом. Нежные голоса певших на клиросе детей, казалось, веяли легкими дуновениями, заставляя кровь приливать к лицу в божественном внимании.

Голоса певчих, звучавшие в десятке метров от нее, не позволяли размышлять ни о чем ином, кроме Бога. Мэгги отдалась баюкающему ритму песнопений, ощущая набожно-сладостное чувство, которого никогда раньше не испытывала в церкви.

Хор наконец замолк, орган простонал и остановился. В церкви наступило сосредоточенное молчание. На кафедру взошел священник. По рядам молящихся пронесся трепет.

Устремив пристальный взгляд на священника, которого она видела едва ли не в профиль, Мэгги вдруг поймала себя на мысли, что теперь в каждом служителе церкви видит либо Дэна, либо Ральфа — в зависимости от того, был ли этот служитель молод или в почтенном возрасте.

Прикрыв глаза рукой, Мэгги опустилась и, вспоминая так безвременно ушедшего от нее сына и последовавшего за ним Ральфа, краем уха слышала доносившуюся с кафедры проповедь. Ее слуха достигали лишь отдельные фразы, доносившийся сверху проникновенный голос, говоривший:

— То была неизъяснимая минута, когда Мария, склонив голову, ответила: «Се раба господня…»

О, она будет мужественной. Все ее благоразумие вернулось к ней, она еще насладится счастьем и заставит всех вокруг поверить в то, что она способна на это. Она чувствовала, что душевный мир с самой собой может быть достигнут только таким решительным образом. Она будет жить, хотя жизнь уже не один раз сурово наказывала ее за острое желание любить и чувствовать.

В пятьдесят пять лет еще не все закончено. Она будет смотреть на мир новым взглядом.

Она снова здесь! Она вернулась на вечную и грешную землю из своего заточения, из мрака одиночества и пустоты. Она снова живет.

Эта мысль наполняла ее ощущением вечности. Церковь вокруг нее стала дружественной и благодатной. Священник говорил:

— Ангел исчез, и Мария, осиянная светом и любовью, погрузилась в созерцание божественного таинства, в ней совершавшегося.

Мэгги подумала, что этот священник прекрасно говорит. И он еще совсем молодой, ему, похоже, было не больше тридцати. Наверняка таким же сейчас был бы Дэн, если бы не этот нелепый случай.

Мэгги даже не знала, что сейчас у нее было блаженное улыбающееся лицо. Она выглядела как человек, жмурящийся от взгляда на солнце, которого он был лишен несколько долгих лет, будучи заключенным в темницу.

Да пробудут души Дэна и Ральфа в мире с Господом. Если же Бог не хочет забирать ее, Мэгги Джоунс, к себе, значит, он хочет, чтобы она жила, и жила так, как живут все люди — радуясь, веселясь, наслаждаясь тем, что даровал им наш Создатель.

Раздался шум — молящиеся отодвигали стулья, сморкались, кашляли. Священник сошел с кафедры, бросив толпе прихожан последний возглас:

— О, расширьте вашу любовь, благочестивые христианские души. Бог предал себя вам. Ваши сердца исполнены его присутствия, ваша душа — вместилище его благодати.

В ту же секунду загудел орган, понеслись ввысь посвященные Деве Марии литании, дышащие страстной нежностью. Из боковых приделов, из сумрака часовен доносился далекий приглушенный напев, словно сама она отвечала ангельским голосам певших детей. Будто легчайшее дуновение веяло над головами, удлиняя прямое пламя свечей. А богоматерь, стоявшая над пышными букетами роз, окруженная цветами, страдальчески испускавшими последний аромат, казалось, склонила голову, чтобы улыбнуться сыну.

Влажными глазами, словно унесенная потоком любви, струившимся в литаниях, Мэгги созерцала алтарь. Ей казалось, что розы множатся и падают дождем.

Звучавшая под сводами церкви песнь во славу Девы Марии показалась Мэгги твердым залогом глубокого успокоения, возбуждавшим в ней любовь к жизни и приближавшим ее к счастью, исполненному терпения.

После этого совершился обряд благословения: над молящимися, наклонившими головы к земле, медленно поднялась и проплыла подобная солнцу дароносица. Мэгги тоже преклонила колени в блаженном оцепенении. Когда обряд благословения закончился, Мэгги вдруг услышала за своей спиной голоса.

— Ты никогда не бывала в театре?

— Разве там еще красивее?

Мэгги обернулась и увидела двух молодых прихожанок, которые с улыбками на лицах поднимались с колен. Тем временем мимо них проходил молодой священник в стихаре. Когда он отошел на несколько шагов, одна из молодых соседок Мэгги громко сказала:

— Какое прекрасное лицо!

Эта фраза, прозвучала столь громко посреди царившего вокруг шарканья и покашливания, что на молодых прихожанок посмотрела едва ли не половина присутствовавших в церкви.

Тем временем Мэгги поднялась и направилась к выходу, медленно двигаясь среди двух десятков прихожан, исполненная нежности и непонятной для себя самой усталости.

Спустя несколько минут Мэгги услышала голос, доносившийся с тротуара рядом с храмом:

— О, миссис Джоунс, как давно я не имела счастья видеть вас.

Голос был какой-то надломленный, скрипучий и жалобный.

— Купите у меня свечи, миссис Джоунс.

Это была старая миссис Джексон, которая знавала Мэгги еще ребенком. Казалось, она жила в Джиленбоуне еще с незапамятных времен, приторговывая свечами и прочей церковной утварью на тротуаре напротив церкви.

— Как ваше здоровье, миссис Джоунс?

Среди бесчисленных складок ее лица, сморщенного, как лежалое яблоко, маленькие глазки старухи, беспокойные и слезившиеся, словно говорили одно — у меня нет ни гроша.