Анна. Роман в стихах - Александр Дольский

     подслушанных или выслушанных историй.                       

     Но автору попадались уникумы. Они знали                     

     особые слова и их труднодоступные сочетания.                

     Таксидермист Антон Бузов признавался, что в трезвом         

     состоянии он стихов на дух не переносил.                    

     Но когда мировоззрение перекашивалось,                      

     он просто зверел. Садился за стол, брал                     

     тетрадь и ручку и писал нечто такое,                        

     что мог расшифровать только при                             

     следующем запое. Многое терялось                            

     в туалете или уносилось ветрами улиц и переулков.           

     7. Антон Бузов. Философия науки                            

     Сардинелла с пульчинеллой танцевали тарантеллу,             

     фибула по альвеоле забренчала в фарандоле,                  

     амальгама в радиоле, мелодрама в карманьоле,                

     дети в школе на виоле заскрипели в баркаролле,              

     макузани с гурджаани в хиндустани пили пани,                

     а громила жрал чернила, зацепившись за стропила,            

     смелый белый какавелла пузырился изабеллой,                 

     кока-кола альвеолу затопила, как крамола,                   

     сабадилла и хандрилла спиртом били по бацилле,              

     прихлебало вышибала пил пиалу среди зала,                   

     меломаны из карманов доставали ятаганы,                     

     интриганы бонвиваны прихватили чистоганы,                   

     пенни прыгнули на пони, причесали чичероне,                 

     шаривари, лори-тори, харакири, априори,                     

     хиппи хапнули богему, апофегма парадигму,                   

     в полудреме теорема засолила догму в сигме,                 

     прозевали сидни будни, проплясали бредни блудни,            

     референдум-бивни, плавни, меморандум-дровни, ставни...      

     8. Антон Бузов. Я и Сен-Симон                               

     Когда-то, что-то, может быть, зачем-то где-то там,          

     тогда, наверно, не забыть уже ни вам, ни нам.               

     И даже вовсе никому и просто ни за что,                     

     и уж, конечно, потому, что именно никто.                    

     Четыре времени в часах и два у нас в груди,                 

     пять измерений в небесах и очень впереди.                   

     Когда никто, тогда нигде ни в ком, ни в вас, ни в нас,      

     а если, может быть, везде, ещё бы и как раз.                

     А перемножь-ка Да и Нет, и вычти Ну и Ну,                   

     и раздели на восемь лет Пять Суток и Луну,                  

     и рассмотри издалека Пожалуй и Чуть-Чуть,                   

     недавно, может и пока, с Ума Сойти и Жуть.                  

     Всё это нонсенс и Сен-Санс и с ним Зулус-Лотрек,            

     и Авиценна и цена, Бетховен и хавбек.                       

     И Аполлоном полон дом -- бемоли и бомонд,                   

     Махатма и тьма хамов в нём и синий Сен-Симон.               

     Конечно, это не для всех. Ещё бы -- вас из дас!             

     Оф коз, но может быть, успех тому, кто вас издаст.          

     9. Антон Бузов. Философия наслаждения                       

     Забубенные бубнилы забивали болт в болванку,                

     и зубастые зубрилы забухтели в барабан,                     

     а барон бубей губастый заболел, забытый в банке,            

     и бараны за баранкой забодали кегельбан.                    

     Раз ха-ха, два ха-ха, вот такая чепуха,                     

     а иная чепуха подороже, чем меха.                           

     Журавлей журили жабы живо, нежно и желанно,                 

     и жукастые жоржетки дрожжи выжали в жилет,                  

     а железные жизели зажевали джин жеманно                     

     жёлтым жёлудем дрожащим в замороженном желе.                

     Раз ха-ха, два ха-ха, в шапке варится уха,                  

     дyхи делают духи и меняют на грехи.                         

     В целлофане целовались цепеллины с пацанами,                

     цубербиллер цикнул циклом целочисленный процесс,            

     а цианистые цыпки зацепились за цунами,                     

     и цукаты танцевали целомудренный эксцесс.                   

     Раз ха-ха, два ха-ха, кто у нас за лопуха?                  

     Лопухи без чепухи к окружающим глухи.                       

     10. А. Кольцов. Эстетика самоотречения                      

     Моё лицо упало на пол,                                      

     я сам рассыпался на части,                                  

     потом куда-то долго капал!                                  

     Все говорили -- "Вот несчастье,                            

     такой красивый был мужчина --                               

     не лысый и не бородатый,                                    

     и в чём, помилуйте, причина,                                

     что он укапал весь куда-то?"                               

     А я всё капал, капал, капал                                 

     и испарялся понемножку,                                     

     потом росой ложился на пол                                  

     и изморозью на окошко...                                    

     И ты пришла и пальцем тёплым                                

     так непосредственно и мило                                  

     вдруг вывела на потных стёклах                              

     слова -- "А я тебя любила!"

     Я твоего коснулся тела.                                     

     Ты мною тут же запотела.                                    

     11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20                      

     . . . . . . . . . . . . . . . .                                  

     21. Коля Ветров.                                            

     Воспоминания о первой любви                                 

     Вся улица позаросла травою,                                 

     и тополиный пух мешал дышать.                               

     Я шёл домой с дурманной головою,                            

     в любви не понимая не шиша.                                 

     Вообще я понимал, что поцелуи,                              

     коленки, губы и туманный взгляд,                            

     и -- как ещё там девочки балуют --                          

     свободы джентельмену не сулят.                              

     И, честно говоря, сама свобода                              

     казалась мне девчоночкой шальной,                           

     далёкой от народа и завода                                  

     под необобществлённою Луной.                                

     Был закат или рассвет,                                      

     был вопрос или ответ...                                     

     Было мне от сигарет горько.                                 

     Было ей шестнадцать лет,                                    

     и она сказала -- "Нет!                                     

     Не печалься и привет, Колька".                             

     22                                                          

     А девочка другая из подвала,                                

     где жили хулиганы и жульё,                                  

     мне сердце беззаветно отдавала.                             

     Но я не знал, что я люблю её.                               

     А папа её злой и неумытый,                                  

     со шрамами на будке и руках,                                

     и вор и душегубец знаменитый,                               

     в ту пору оказался не в бегах.