Чужая осень (сборник) - Валерий Смирнов

Для выяснения степени юмора собеседника я ответил, что готов заплатить зеленкой и через несколько минут Рябов поставил перед ним флакон, продающийся в аптеке. Боже, какой моноспектакль закатал Никольский, грозя повесить меня на собственных кишках, и банда его тут же закопошилась в своих карманах. Бенефис Никольского завершился буквально через минуту, после того, как мои гости увидели перед собой несколько автоматчиков. Тогда Никольский в запале заявил, что товар он мне не отдаст и будет лично пробиваться на международный рынок. Не знаю, удалось ли ему переправить туда часть награбленного, об этом мог бы поведать электрик теплохода «Советская Латвия», если бы Никольский круто не изменил его судьбу. Придя из рейса, этот моряк, подвыпив, повел совершенно ненужные разговоры с посторонними людьми. И тут Никольский, любящий театральные эффекты, совершил грубую ошибку.

Ну кого бы удивило, если в пьяной драке электрика ударили бы чем-то, что обязательно бы привело его к тому дню, когда о человеке говорят только хорошее? Но не тут-то было. Приходит на судно какой-то паренек, просит передать пакет этому моряку. Вахтенный пакет взял, а тут подошел к нему один любопытный и предложил: давай посмотрим, чего там нашему корешку принесли. Наверное, они даже удивиться не успели, после того как потянули узел; пакет взорвался, да так, что в морг везти можно было только три сильно обгоревших ботинка. Матроса, конечно, в тот же день убрали более прозаическим способом, но благодетели предупредили Никольского, чтобы он сидел тише мыши, и не вылазил до поры до времени. Вот и пришлось ему снова прибыть ко мне с приготовленным товаром. С Никольским пришла пора окончательно распрощаться, таких людей жизнь ничему не учит. Значит, и жить им незачем.

— Сережа, передашь ему, что я заболел, уехал, словом, ври, что хочешь. При расчете напомни ему о последней выходке и объяви: она ему будет стоить двадцать процентов. Но не это главное. Никольский стал лезть в рискованные игры, а такой сомнительный компаньон нам ни к чему. В прошлый раз я предупредил его. Ты меня понял?

— Нет, — коротко отвечает Сережа.

Все ясно, он парень простой: мне приказали — я сделал. Что ж, получай приказание.

— Знаешь, чем Никольский похож на пиво? И то, и другое хорошо на столе в холодном виде. Мы начинаем новое, очень крупное дело и обязаны устранить любую случайность. Никольский должен получить свои бабки и благополучно покинуть наш город. Хорошо, чтобы его отъезд чем-нибудь снова ознаменовался. Например, ЧП на КП или что-то в этом роде. Он должен отсюда уехать, но в свой город не добраться. Поэтому на сегодня ты свободен.

— Никольский не один.

— Не нужно элементарного «ушел и не вернулся». Лучше всего, чтобы они попали в автокатастрофу.

Сережа молча покидает меня, но в зеркальце над лобовым стеклом я прекрасно вижу, как пара гнедых, которые заботливо пасли меня в ресторане, бросаются к «Жигулям» и едут за моей «Волгой». Нажимаю на кассету, «Океан» проглатывает ее и из динамика раздается неслыханная мною доселе музыка. Что за чертовщина? Резко торможу возле девушки со скрипкой, гордо несущей свою грудь по направлению к консерватории, открываю соседнюю дверцу и обращаюсь к ней:

— Девушка, милая, что это такое здесь играет?

Бархатные глаза девушки явно говорят о том, что подобный вопрос мог бы задать только недоразвитый, и она с возмущением говорит:

— Это же Бетховен, стыдно не знать…

Ой, как мне стало стыдно. Я посмотрел ей вслед долгим взглядом, машинально пробормотал «какая задница» с явным оттенком восхищения и неожиданно для самого себя призывно махнул рукой. Из стоящих сзади «Жигулей» тут же выскочил молодой, но не хуже меня сложенный парень.

— Узнай, кто такая и сообщишь Сереже.

Столь же многословный, как и его шеф, парень медленно пошел за девушкой. Пусть тебе тоже будет стыдно, решил я, хотя это было не больше, чем ребячеством, и еще раз удивился свойству Рябова понимать все буквально. Интересно, когда он успел записать эту кассету, которую я с отвращением бросил на заднее сидение перед тем, как поехать к Роману Дубову.

6

Крутая винтовая лестница давалась под ноги легко, словно не взбирался я на чердак высокого дома, а сбегал вниз по широким удобным ступенькам; спасибо Рябову, следит за тем, чтобы я постоянно находился в форме. И совершенно не приходится переживать, что этот вояж окажется напрасным: в наши горячие дни Дубов несет ударную вахту по обеспечению отъезжающих произведениями искусства.

На мольберте, где несколько лет назад громоздились портреты колхозников или близилось к завершению историческое полотно с длинным названием «В. И. Ленин читает телеграмму М. В. Фрунзе с фронта», стояло нечто такое, что можно было повесить и боком, и вверх ногами без особого ущерба для содержания.

— Как называется этот шедевр? — спросил я после того, как Дубов защелкнул замок и для пущей верности хлопнул громадной задвижкой.

— «Бегемот», но еще нужно закончить, чего-то не хватает.

— Сейчас, Ромчик, закончим. Хотя ты не оригинален. В свое время «Бегемота» создал малоизвестный для твоей клиентуры Карл Фаберже; правда, он не такой роскошный, как этот, совсем крохотный, из нефрита, с золотыми подковами и рубиновыми глазками.

Смело беру кисть и, несмотря на слабое возражение Дубова, начинаю хаотично бросать точки и линии, добавлять жирные мазки в более-менее свободные от красок места.

— Вот и все, Рома, «Бегемот» готов идти за тобой в салон без намордника.

— Ты даешь, а в салон я не ходок, клиенты сами бегают.

С клиентами Дубову просто везение: штурмуют его мастерскую, как Зимний дворец — яростно и победоносно, а главное — со слабо предсказуемыми последствиями. Получают своих «Бегемотов», или вон в углу стоят еще два шедевра — «Звезда Давида» и «Мастер и Маргарита». Не хотят клиенты брать залежалые исторические полотна Дубова, так он им создает то, что по вкусу, небось на эту додикину звезду целый творческий день угрохал.

Клиентов Дубову исправно поставляет Горбунов; Веня таким образом обеспечивает постоянной работой нескольких художников и берет за это сущие крохи, учитывая его аппетиты — двадцать процентов. Так что Рома может, не теряя драгоценного времени, творить своих «бегемотов» и «мастеров», которых лохи разглядывают с таким видом, словно что-то в живописи понимают. В музей за всю жизнь его основному контингенту выбраться было некогда, а в мастерской стоят в задумчивых позах, голову набок свесив, рассуждают. Правда, на уровне того бородатого анекдота «Я не кубист, а педераст, но какие краски». А Рома рубит свою капусту или меняется по принципу: вы мне бывший в употреблении цветной «Электрон», а я вам — совершенно новый шедевр.

Дубов швырнул колонковую кисточку в склянку с водой, поставил на огонь турку в серебряной оправе и осведомился:

— Рассказывай, зачем зашел, ты ведь просто так, наверное, и в уборную не ходишь?

— Обижаешь, Рома, знаешь, что к тебе я прихожу, чтобы просто отдохнуть. Устал я от произведений искусства, а на кич этот посмотришь, аж глазам легче делается.

— А какая разница — кич или произведение искусства? То, что сегодня может быть выдающимся произведением, завтра назовут конъюнктурой. Или наоборот. Но раз люди платят деньги, значит работы хорошие. Мои работы, между прочим, в музеях висят.

— Ага, видел. Пара пейзажей, и очень неплохих. Это не «Бегемот» или «Группа маршалов на маневрах». Но, Ромчик, зачем ты делаешь вид, словно сам не знаешь, что давно загубил в себе художника, уж прости за откровенность.

— Так мне хоть было что в себе губить. А другие, которые в Союзе места захватили? Сколько пришлось всякой дряни малевать, пока они меня к своей кормушке допустили. Жить-то нужно было. Но теперь, все они — полпреды перестройки, снова в первых рядах, борцы за новые идеи в искусстве. А я уже устал. Мне надоело тратить жизнь, чтобы кому-то что-то доказывать. Так что художника в себе убил я сознательно, и ты мне не сказал ничего нового.

— Рома, ты не должен опускаться так низко. Ну, хорошо, продашь ты еще пару десятков этого дерьма, свал рано или поздно подойдет к финишу и эта кормушка накроется. Лучше тебе поработать на перспективу.

— Что ты имеешь в виду? Воспользоваться тем, что пока есть деньги, попробовать заняться настоящим делом — так у меня уже вряд ли получится, руки сбиты, чувство меры потеряно.

— Слышал я краем уха, что вскоре организуется клуб самодеятельных художников или что-то в этом роде. Там нужен толковый руководитель, Рома. А ведь ты можешь организовать это дело, пусть хоть твои нереализованные идеи получат продолжение в учениках. Сам понимаешь, что сегодняшние любители — это, в основном, завтрашние профессионалы. Да и в деньгах нуждаться не будешь.