Мюнхен - Франтишек Кубка

Ян рассказал им, что еще вчера вечером был в Праге. Никто не спросил, что там нового. Объявлена мобилизация, и этим все сказано! Об этом им стало известно сегодня утром от четника, выполняющего роль связного между ними и подразделением, расположенным сзади в укреплении.

— Пойду с вами на патрулирование, ротмистр Малек тоже!

Отправились уже в сумерках, когда с вырубки потянулись туманы, окутывая ветви букового леса. Лес был по-осеннему молчалив. При свете луны серебристым бисером выступила на паутинке роса.

Еще вчера в это время Ян прощался с Таней, Еничеком и с родителями. Уезжал на поезде из столицы, погрузившейся в темноту. А теперь он уже на передовой. Насколько мала чешская земля!

— Вы видите их? — спросил шепотом солдат, в окоп которого соскочил Ян.

Сначала он ничего не увидел. Но потом начал различать в тумане передвигающиеся серые тени. Генлейновцы шли осторожно, часто припадая к земле.

Над головой засвистели пули. Ян пригнулся, а солдат рядом улыбнулся:

— Перелет, пан поручик…

Открыли огонь и чехословацкие солдаты. Где-то слева застучал пулемет и повел непрерывный огонь длинными очередями. Довольно близко в кустарнике на вырубке послышались разрывы ручных гранат.

— Это рвутся наши гранаты!

Ян стрелял из пистолета на вспышки огня. Пулемет прочесывал серебристый туман. Над облаками на стороне Австрии виднелся серпок убывающего месяца. Все это продолжалось несколько минут, а возможно, и около часа. Четырнадцать солдат, усиленных ротмистром и поручиком, наделали из винтовок и пулемета столько шума, словно вела огонь целая рота. Вырубку затянуло белым дымом. Запахло порохом, как на стрельбище.

Над головой Яна свистели пули, трещали сбитые веточки бука. Ян услышал голос четаржа: «Огонь! Огонь! Огонь!» Туман на вырубке стал гуще. А потом на землю опустилась тоскливая тишина…

Днем они выехали на другую таможню. Там находилось двадцать солдат во главе с прапорщиком и два таможенных служащих.

Ночью опять была перестрелка. Ян расстрелял весь свой запас патронов и попросил винтовку. Ему так нравилось быть среди этих парней на границе, что назад в штаб и не тянуло.

В течение трех дней в светлое время он переезжал с места на место, а ночью вел наблюдение и стрелял из окопов. В течение этих трех дней он узнал немало людей в военной форме.

Некоторые из них оказались забытыми в лесах. У них не было даже кухни, запасы продовольствия кончились. Поэтому пришлось вскрывать лавки, стоявшие заколоченными в деревнях, и брать оттуда продуктовые запасы. Консервами не будешь вечно питаться, но люди не роптали.

В других местах позади таможенных пунктов днем дымили походные кухни, отчего на сердце было веселее.

Во флягах осталось несколько капель рому, а повар готовил кнедлики. Армия оставалась армией, здесь был свой собственный мир.

63

В городе было не так весело, как четыре дня назад. Флаги еще развевались, но к колонне святой Троицы свежих цветов уже не приносили.

Полковник Эвальд выслушал доклад Яна о положении на границе. Ян с восторгом рассказывал о солдатах, поведал об их заботах.

Эвальд махнул рукой:

— Гитлер выступил с речью в Берлинском дворце спорта и бранился как сапожник. Наши газеты не напечатали речь, просто назвав ее «бешеным выпадом». Но Гитлер говорил не только о немцах, которых он хочет присоединить к себе вместе с пограничной территорией, но и о поляках и венграх, чьи интересы якобы тоже должны быть приняты во внимание. Он хочет все эти вопросы решить сейчас, и немедленно! Отдавайте, мол, или начну войну! Кричал как сумасшедший. Я слушал его… Слушали все, кто имел радиоприемники. Весь город слушал. Солдаты тоже. Этот старый лавочник Чемберлен заявил, что Англия не может вступить в войну за народ, о котором в Англии ничего не знают. Будто англичане не могут проливать кровь за такой народ. За более возвышенную цель могли бы, а вот за независимость Чехословакии… А у нас все замалчивают. Самое главное, молчат о России, которая сама, хотя мы не просили, пригрозила Польше расторжением договора о ненападении, если та не оставит в покое вопрос о Тешинской области… Однако наши паны не хотят помощи России…

Ян просмотрел газеты. Ничего не сообщалось о боях и перестрелках на границах. Между строк можно было догадаться, что район Хеба уже оккупирован генлейновцами. Над Карловыми Варами неизвестные лица подняли флаг со свастикой. Четники его убрали.

— Но укрепления остаются укреплениями, и в них находятся наши войска!

— Да… пока… — вздохнул Эвальд.

— Пойдем просить милостыню! — говорили между собой офицеры за обедом. — Зачем содержать армию в государстве, существование которого будет зависеть от произвола Гитлера? Имеет силу англо-французский диктат об отторжении пограничных районов или нет? Отдаем мы укрепления или не отдаем? Почему нам морочат головы?

Вечером Ян выступал перед офицерами и ротмистрами гарнизона с докладом о Советском Союзе — верном союзнике, который неизменно выступал на их стороне. Его не призывали принять участие в дипломатических переговорах, начатых в результате согласия правительства на миссию Ренсимена, но он все равно выступает за нас, за наши государственные интересы.

— Скажите, пан поручик, как вы думаете, окажет ли нам Москва военную помощь?

— Согласно договору, который мы сами предложили заключить, она окажет нам помощь, если это сделает Франция.

— А если Франция этого не сделает?

— Тогда мы объявим Гитлера через Лигу Наций агрессором. В этом случае Москва окажет нам помощь в борьбе против агрессии на основе устава Лиги Наций.

— А если Лига Наций не поддержит нас?

— Тогда Москва придет к нам на помощь, если мы обратимся с такой просьбой…

— А обратимся ли мы?

Все сидели, понурив головы.

Приехавшие из Праги рассказывали, что столица превращается в новый Мадрид.

Как и в Мадриде, жители оклеивают оконные стекла лентами бумаги, чтобы они уцелели при бомбежке. Покупают противогазы. Выезжают в сельские районы старики и дети. Люди ведут себя спокойно, с выдержкой. Последние речи Гитлера немного переполошили народ. Подобного не слышали раньше, даже от Гитлера. Но сейчас и в Лондоне раздают противогазы и роют убежища и траншеи. Чемберлен направил в Берлин к Гитлеру Вильсона с письмом, в котором якобы просит не прибегать к насилию. Все равно, мол, он получит все без боя… Чемберлен послал письмо также Муссолини, в котором просил его посодействовать мирному решению чехословацкой проблемы. Со своей стороны он якобы дал гарантию, что обещания пражского правительства будут выполнены… Под «обещаниями» имелось в виду принятие англо-французского диктата.

— Господа, да все это курам на смет… Дело теперь лишь в условиях передачи! Мы уже четвертованы…

— Армия пограничные районы не отдаст!

— Не отдаст!

Часы ползли, часы убегали. По радио передавали заявление о верности и решительности. Предлогом для этого послужил день святого Вацлава. Папа римский тоже вспомнил об этом чешском князе и помолился за мир. Но народ охотнее представлял себе древнего князя с мечом на боку и с копьем в правой руке на поле битвы.

Часы уходили. Прошел целый день. Словно не произошло ничего особенного, по радио передали короткое сообщение: «Завтра, в четверг, в Мюнхене состоится конференция с участием Гитлера, Муссолини, Чемберлена и Даладье».

Гитлер созывал конференцию по призыву Муссолини, который попросил его отложить свою акцию. Муссолини предпринял такой шаг, прочитав послание от Чемберлена. Приглашение от Гитлера вручили Чемберлену в тот момент, когда он выступал в парламенте. На его лице засияла улыбка. Он сказал:

— Кризис вновь отведен. Я еду в Мюнхен, чтобы узнать, что я могу еще предпринять…

Таково было заявление, сделанное мистером Невилем Чемберленом. Говорят, что все депутаты палаты общин в этот момент встали со своих мест и бурными аплодисментами приветствовали премьера.

По радио это ужасное известие было передано после полуночи.

— Ян, — сказал полковник Эвальд, — поезжай с ротмистром Малеком на его мотоцикле в Прагу. Посмотри, что там творится. У тебя есть знакомые и в Граде. Расскажи там, если надо, что наши солдаты уже умирают за неприкосновенность границ нашей страны и с радостью пойдут на смерть, если начнется настоящая война. Чтобы вас не задержала по дороге полевая жандармерия, я дам тебе документ с приказом привезти от кадровиков секретную документацию. Малек оставит тебя в Праге, а сам съездит в Бероун. Затем он заберет тебя, и завтра вы снова будете здесь. Если в это время что-нибудь произойдет, тогда встретимся лишь на том свете. Ну, будь здоров и делай, что сумеешь. Я ничего не умею, кроме как служить, поэтому остаюсь тут. С богом!!!