Мюнхен - Франтишек Кубка

— Демократические силы на западе Европы свергнут свои правительства и поспешат нам на помощь!

— Позор капитулянтам!

— Дайте нам оружие, мы заплатили за него!

Где-то раздались крики:

— На Град! На Град!

Ян находился в толпе, которая шла на Градчаны но Нерудовой улице.

— На Тгуновской улице английское посольство! — раздавались голоса.

— Оставьте посольство в покое! — отвечали другие голоса. — На Град! На Град!

Стало темно, когда передние ряды достигли Градчанской площади. Там уже гудела другая толпа людей, пришедшая с красными знаменами с Велеславина и белогорских предместий. Они без конца пели «Песню труда». Во время пауз выкрикивали хором:

— Мы хотим оружия! Дайте нам наше оружие!

На флагштоках перед Матиашовыми воротами развевались два огромных бело-красно-голубых флага. Над крышей Града на ветру трепетал шелковый президентский флаг.

— Бенеш дома! Пошли к Бенешу!

За закрытыми решетчатыми воротами на первом дворе стоял отряд конной полиции. Охрана Града не показывалась, хотя она находилась в состоянии готовности. Она состояла из одного взвода солдат, облаченных во французское обмундирование.

Из Нерудовой улицы к площади выливались тысячные, десятитысячные волны людей. Шли от Погоржельце.

— К Бенешу! Пусть ответит на наши вопросы!

Кто-то стоял на каменной ограде и командовал:

— Раз, два — взяли!

Решетчатые ворота рухнули. Люди растекались по двору. Конные полицейские под крики толпы пятились назад. Лампы на первом и втором дворе погасли.

Ян шел впереди. Он шел с человеком, которого до сих пор ни разу в жизни не видел, но который стал ему чрезвычайно близким. Они шли рядом, шаг за шагом. Идти было тяжело: на них давили сзади, спереди, с обоих боков. Но шедший рядом все равно торопился. Был он в коротком пиджачке, взъерошенный, без кепки. И все время повторял:

— Это невозможно! Нет, это невозможно!

Да, это невозможно! Все, во что верили, рухнуло.

Многие годы Ян служил ради этого. Годами писал.

Сочинял стихи. Стоял перед судом! Годами находился в кабале у Лаубе, который накануне удрал. Ради этого скитался в чужих краях, вдали от родины. Надолго лишился жены и сына. Многие годы все это было источником его веры… «Не может этого быть, мой взлохмаченный, запыхавшийся дружище!»

Тем не менее это была правда; изменой пахло повсюду, и не издалека, а вблизи, вот здесь, в Граде. С дребезжащим скрипом, трусливо гундося и бормоча, раздавался звон измены, звон измены!

— Давите ее! — закричал Ян, и в глазах у него потемнело.

Человек в коротком пиджачке, взлохмаченный, запыхавшийся, подхватил его.

— Это головокружение! — произнес он.

Придерживая Яна за руку, он шепотом успокаивал:

— Ничего, ничего… Нам всем тяжело… Это головокружение. Вот бы выворотить эти камни из мостовой да покидать бы их хоть разок… сразу бы нам стало полегче!

Тысячи, десятки тысяч людей запели хорал о божьих воинах — гуситах.

«Помни о хорале!» — написал в те минуты один поэт. Поэта звали Франтишек Галас.

И люди помнили. Пели хорал, заглушая звон измены.

Песня перешла в единый могучий крик:

— Да здравствует наша армия!

Они уже расхотели идти к президенту и верили только войскам и силе оружия.

Увидев на длинном дворе строй солдат, люди остановились у Матиашовых ворот. Достаточно было бы сказать слово, и солдаты их пропустили бы. Ведь это были родные братья, братья по крови и по духу!

Но никто не стал просить. Армия священна и неприкосновенна.

— Да здравствуют наши воины!

Даже в темноте было видно, как под касками заиграли улыбки на лицах солдат. Толпы народу повернули п с песнями направились в Дейвицы, к министерству национальной обороны.

— Оружия! Оружия! Оружия! — гремел тысячеголосый хор над площадью.

Эти крики раздавались еще долго после полуночи.

На Ганспаулце и у Матея уже запели петухи. Во всю ширину темных улиц к своим близким и далеким очагам шагало до полумиллиона людей.

61

Но утром Вацлавская площадь была вновь полна народу. Главным образом это были рабочие, которые прекратили работу. Они еще не знали того, что Чемберлен, не договорившись в Годесберге с Гитлером, возвратился в Кёнигсвинтер и написал фюреру письмо в примирительном духе. А в сообщении, переданном для печати, рекомендовал всем партиям содействовать тому, чтобы «местные условия в Чехословакии не приобрели такого характера, который мог бы каким-то образом повредить успеху годесбергских переговоров». Под этой замысловатой формулировкой скрывалось отнюдь не осуждение действий генлейновских штурмовых отрядов, которые проникли с территории Германии и бывшей Австрии в Чехию, Моравию и Силезию и убивали таможенников и полицейских в Вальдхейме, в Розвадове, в Варнсдорфе, во Франтишкови-Лазне, в Яворнике и Микуловице. Мистера Чемберлена выводили из себя манифестации в Праге. Его предупреждение касалось Праги!

Рабочие, начавшие всеобщую стачку, не знали об этих заботах Чемберлена и не очень беспокоились. Они решили свергнуть правительство капитулянтов. Какое им дело до того, что Чемберлен не может договориться с Гитлером о «процедуре передачи чехословацкой территории»! Гитлер грозит Чемберлену немедленно ввести войска в Чехословакию. Чемберлен против немедленной оккупации чехословацких пограничных районов германскими войсками. Спор идет о сроках…

Народ же, вышедший снова на улицы, не думал ни о передачах, ни о сроках.

Народ ничего Гитлеру не отдавал и не собирался отдавать. Правительство нарушило самую основную статью конституции: уступило территорию! Правительство изменило народу. Поэтому оно должно уйти!

Народ требовал: «Мы хотим новое правительство, народное, военное! Конец переговорам о нас без нас!»

«Годжа подал в отставку!»

«Слава! Слава! Да здравствует правительство национальной обороны!»

Перед дворцом «Звезда» выступал оратор:

— Совесть англичан пробуждается. Лейбористы идут с нами. Во время отъезда в Годесберг простые люди кричали Чемберлену: «Стойте на стороне чехов!» Раздавались выкрики: «Долой Чемберлена!» Франция начала мобилизацию. Будем же стоять твердо, все изменится к лучшему!

— Только не сдаваться!

— К парламенту! К парламенту!

Народ собрался перед парламентом, украшенном флагами. В нем заседал Постоянный комитет. Проходили совещания во фракциях депутатов. К ним шли и шли делегации от собравшихся на площади.

Сотни тысяч людей стояли и терпеливо ждали, твердо веря в то, что нет на свете такой силы, которая могла бы им, непобежденным, навязать четвертование страны, сдачу укреплений и расторжение союзнических договоров.

— Только через наши трупы! Они не пройдут! К нам они не пройдут! — кричал народ, вспоминая Мадрид.

— Испанцы воюют! Абиссинцы воевали. И мы будем воевать!

— Для чего у нас армия? Зачем же производили винтовки, пушки, самолеты, танки? Мы их делали до мозолей на руках! Они принадлежат нам! Надо их пустить в дело!

— Гуситы! Врагов не пугайтесь, число их не считайте!

— Да здравствует Советский Союз!

— Слава! Слава! Слава!

Такие призывы гремели над площадью, пока народ ожидал ответов на свои требования в этот солнечный исторический день.

Вот на балкон вышли депутаты. Стоя между двумя государственными флагами, они начали произносить речи на чешском и словацком языках. Говорили социал-демократы, социалисты, легионеры, коммунисты.

Слово взял Клемент Готвальд.

Он сказал то, что люди давно ждали:

— Лозунг, под которым мы вышли на улицы, стал действительностью. Правительство подало в отставку. Создается новое правительство решительной защиты республики. Создается новое правительство, которое будет опираться на народ, на армию, на честных демократов из числа всех политических партий… Народ позаботится о том, чтобы не отдать республику захватчику!

Сколько было восторга! Национальные и красные знамена развевались на ветру в честь нового правительства. Красных знамен было немало…

— Да здравствует коммунистическая партия! Слава! Слава!

— Слава Советскому Союзу!

— Народ Лондона и Парижа, как и Красная Армия Советского Союза, с нами, и весь демократический мир нам говорит: «Держитесь и не сдавайтесь!» — закончил свою речь Клемент Готвальд.

Сотни тысяч сжатых кулаков взметнулись над головами.

62

Перед Табором начало светать. Из окна вагона Ян Мартину увидел, как из тумана вынырнули очертания хотовинского костела. Ян был еще не в форме, хотя его уже призвали. В кармане пиджака лежал конверт, присланный еще в редакцию три недели назад. Внутри конверта находился еще один конверт меньшего размера с надписью: «Вскрыть при объявлении мобилизации!»