Иосиф Сталин. Начало - Эдвард Радзинский

Над диваном, стоявшим у стены, Ильич велел установить конечно же портрет Карла Маркса плюс кого-нибудь из наших погибших героев-революционеров. Коба взял у Каменева бронзовый горельеф Халтурина, взорвавшего Зимний дворец. Поставили его рядом с Марксом. Вдвоем они представляли странноватую пару: бородач, похожий на Саваофа, и молодой красавец. Над ними висели постоянно убегавшие вперед часы.

На стол рядом с часами Ленин пристроил чугунную скульптурку — обезьяна, сидящая на стопке книг и насмешливо глядящая на человеческий череп. Она возвышалась над многочисленными календарями и карандашами, озадачивая собеседников Ильича. Он, не терпевший никаких украшений на рабочем месте, заботливо стирал пыль с этой загадочной композиции.

Справа от него стояло несколько телефонов. Телефоны, не так давно изобретенные, приводили в ужас людей из прошлого. Толстой даже предсказал: подождите, придет Чингисхан и будет управлять вами по телефону. Коба рассказывал, с какой усмешкой Ильич повторял эту фразу. Сам же он замечательно эффективно научился отдавать приказания по телефонам (говорят, царю это так и не удалось). В приемной постоянно слышался громкий ленинский голос, довольно однообразно распоряжавшийся: «Нет, батенька, не беседовать с ними, а расстреливать, как предателей…», «А вы им должны отвечать просто: позвольте поставить вас к стенке!..», «Наши революционные суды надо учить расстреливать. Иначе они не наши суды, а бог знает что!..», «В тюрьму его, голубчика, немедленно в тюрьму, а потом расстрелять!..».

Думаю, обезьяна на столе много хохотала: если бы все его распоряжения осуществлялись, у нас не осталось бы населения. Он это понял — и вскоре управляющий делами Совнаркома, мирный бородатый Бонч-Бруевич, создаст ЧК — Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем внутри страны. «Чрезвычайку» — на сленге того времени.

Коба остался в Смольном, где начало работать новое правительство (почти всех членов которого Коба впоследствии расстреляет). Все народные комиссары искали в Смольном комнаты для своих наркоматов. Кроме Кобы. Он нашел самое лучшее место — в кабинете у Ленина, в той самой комнате классной дамы. Ленин захотел, чтобы новый член правительства по-прежнему охранял его. Опасался, как все повернется. Уже пришло тревожное известие: к городу идут казаки, посланные бежавшим на фронт Керенским…

Меня Коба назначил своим помощником и выдал мне мандат: «Помощник Комиссара по делам национальностей товарищ Нодар Фудзи».

Впрочем, я недолго гостил в столице.

Агент всемирной революции

Я хочу еще раз вернуться к модному утверждению, будто мы, большевики, были платными агентами немцев. Это чушь! Да, мы брали у них деньги! Но мы просто пользовались ими, как и они — нами. Они — чтобы вывести Россию из войны, мы — чтобы захватить власть. Но с первого дня нашей власти Ильич и все мы мечтали о продолжении Революции, о великой всемирной Революции.

Ильич, как и все мы тогда, был уверен, что одни мы долго не протянем. Поэтому Революция в полуграмотной, крестьянской, столь не подходящей для социализма стране воспринималась нами лишь как первая ступенька. Трамплин в великое будущее человечества. Всемирный марш рабочих батальонов! «Даешь мировую Революцию!» — вот чем мы тогда жили…

Никогда не забуду, как в конце ноября меня вызвал Ильич. В кабинете у него сидел необычайно изящный, великолепно одетый, похожий на статуэтку гражданин. Точнее — господин.

Говорил гость:

— Скажите мне, как старому вашему товарищу… Зачем вы это начали? Ваша ставка на социализм — это утопия.

— Так могут думать только оголтелые кретины, скорбные главой идиоты…

— Вы все-таки брали бы полегче, Владимир Ильич. Эта ваша излюбленная манера уничтожать оппонента бесит! Впрочем, добро бы вы уничтожили меня, но вы уничтожаете сейчас целую страну! Ваша адская страсть разрушения…

Здесь Ленина понесло. Калмыцкие глазки стали еще уже, лицо покраснело, он вошел в раж. Закричал:

— Верно! Ломай! Бей! Разрушай! Это и есть Революция! Что сломается — то хлам, что уцелеет — то навечно! Но постараемся, чтобы от старого не уцелело ничего! Буржуазию в порошок! Все вдребезги. — Глаза яростно сверкали. — Мы уничтожим все! И на уничтоженном воздвигнем храм! Храм всемирного счастья! Отныне мы — первая в мире, невиданная страна социализма… Удивляетесь? Думаете, погибнем? Удивлю вас еще больше! Для нас дело не в России. На нее нам наплевать, господа. Россия — только первый этап! Этап, который мы проходим на пути к мировой Революции. Не понимаете! Хотите припомнить мне ваши марксистские, а на самом деле меньшевистские, контрреволюционные ненужности!.. Впрочем, против контрреволюционеров… даже если они мои бывшие друзья, у нас имеется товарищ Дзержинский. Он чистит сейчас авгиевы конюшни в Петрограде!.. — Глаза Ильича горели фанатическим, злобным светом.

Я так и не знаю, кто был его собеседник. Помню только, что гость сказал:

— Я не умею и не хочу разговаривать с Робеспьерами. — Встал и вышел из кабинета.

Именно тогда в комнату вошел кривоногий, маленький, безбородый человечек с большим висячим носом, на котором торчало пенсне. Это был Урицкий, вчерашний меньшевик, а ныне верный обожатель Троцкого… и раб Ильича. Когда он говорил с Ильичем, на лице у него появлялось восхищение. В беседе же с другими постоянное иронично-презрительное выражение его лица обескураживало собеседников.

— Ведь умный был человек, а какой стал идиот, — сказал Ильич вошедшему, кивая на дверь.

Обо мне он окончательно забыл и заговорил с пришедшим об Учредительном собрании и о том, как его разогнать. Я слушал разговор с великой печалью. Сколько нас, революционеров, погибло, чтобы первый свободный российский парламент был избран. И вот сидят два революционера и договариваются, как его ликвидировать!

Наконец Ильич вспомнил обо мне:

— Мы направляем вас в ВЧК — Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем. Но у вас там будет особая миссия. Надеюсь, вы запомнили слова о мировой Революции? Теперь у нас вся надежда на нее. Отправляйтесь к Дзержинскому, он ждет вас…

В декабре 1917 года была создана Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем внутри страны. Но с самого начала она имела тайную задачу…

Однажды в Смольном я увидел в коридоре забавную пару: худой, длинный, хрипло кашляющий поляк Дзержинский и рядом с ним — белокурый, круглолицый весельчак, латыш Петерс (Дзержинский стал Председателем Чрезвычайной комиссии, а Петерс — его заместителем). У Дзержинского в руках папка, он всегда носил ее с собой. В папке — весь секретный архив Комиссии, а у Петерса в кармане кожаной куртки — вся ее тощая касса.