Иосиф Сталин. Начало - Эдвард Радзинский

Была в этом какая-то насмешка истории: в Смольном институте благородных девиц, полумо-настырском заведении, где учились манерам дочки русских аристократов, находился штаб восстания главной радикальной партии. По коридорам, в которых целое столетие чинно прохаживались нежные воспитанницы, разгуливали, матерясь, матросня и солдаты.

Но в этом эпицентре ярости и надежд не было ни меня, ни Кобы!

Временное правительство отлично знало о готовящемся восстании. Я помню, читал в газете, как кто-то из министров грозно сообщал в интервью: «Мы не только не боимся выступления большевиков, но мы его хотим. Чтобы получить право вскрыть этот разросшийся зловредный большевистский нарыв».

Однако, как часто бывало в России, все оказалось болтовней… Читайте «Вишневый сад»! Великая пьеса… Галдели, галдели, два акта размышляли, как не допустить продажи этого драгоценного сада, и ни черта не сделали. Палец о палец не ударили — одна болтовня! Здесь тоже никакого сопротивления не подготовили. Уже к вечеру двадцать пятого Государственный банк, казначейство, вокзалы, мосты, электростанция, телеграф, телефон, почтамт, военные и продовольственные склады стали нашими.

Пока мы отсиживались в квартире с Ильичем, мой друг боевик Коля Мячин верхом на пушке подъехал к телеграфу. Он стал первым комиссаром телеграфных и телефонных станций. Как же я ненавидел нашу мышиную роль — роль без славы! Я не понимал тогда, почему Коба согласился на это.

Следующим вечером, 25 октября, в Смольном планировалось открытие съезда Советов, который мы тогда контролировали. К этому времени, по расчетам Ильича, Зимний дворец должен был быть взят. Но вечер приближался, а в Зимнем по-прежнему сидело Временное правительство. Я с изумлением наблюдал, как неистовствует Ильич.

Он вскакивал, пальцы засовывал за жилетку. Начинал говорить — пальцы распрямлялись веером. Он говорил, будто наступал, делал шаг вперед, а потом назад… Яростный танец на месте. Калмыцкие глазки сузились. Приступ бешенства. Он матерился, как сапожник… Наконец велел Райхье «мчать в Смольный».

— Скажите нашим бездельникам: если они не могут до сих пор взять Зимний, я прошу прислать мне сто верных красногвардейцев. Я сам арестую Временное правительство.

Бедный Райхья принес из Смольного ответ: «ЦК просит Ильича не тревожиться и оставаться в безопасности, в квартире. Все идет по плану».

Бег по квартире продолжился. Потная лысина сверкала, руки взлетали и опускались. Он отчего-то кричал на меня (Коба отсиживался в нашей комнате):

— Я знаю, почему не хотите пускать меня в Смольный! Потому что там нерешительные трусы и бляди! Там изменники, которых следует расстрелять!

Он багровел от ража, маленькие глазки метали молнии. Орал:

— Только позавчера вы мне докладывали, что такая-то военная часть целиком большевистская, другая часть тоже наша. Все — наши. — (Я ничего ему не докладывал!) — Так что же останавливает?! — И самовар полетел на пол.

Появившийся в гостиной Коба аккуратно поставил самовар на место — он очень любил чаевничать. И спокойно предложил:

— Действительно, надо ли Вождю партии товарищу Ленину ждать разрешения ЦК? А не отправиться ли нам в Смольный самим и сейчас же?

Ильич опешил. Страх тотчас вернулся. Гнева как не бывало. Он задумался.

Теперь уже Коба начал его убеждать:

— Опасности никакой. Мижду нами говоря, мы вас хорошенько загримируем. В Смольном грим снимать не будем, и, если что случится, вы уйдете в гриме с нами!..

Только потом я понял: Коба начал бояться, что власть сформируют без того, кому он сейчас служил.

Ильич колебался, боялся, но… согласился. Сейчас думаю — по той же причине.

Грим делали я и Райхья. Но руководил Коба… Надели Ильичу какую-то разухабистую фуражку. Подвязали щеку косынкой, будто у него флюс. Коба старательно превращал Ленина в забулдыгу… что, кстати, вязалось с его калмыцкими глазами. Хотя на мой вкус с каждой новой деталью Ильич выглядел все подозрительней. В довершение подозрительности напялили ему темные очки.

Но Ленину грим понравился. Он долго смотрелся в зеркало. И сказал:

— Истинный пугачевец, батенька!

Уходя, Ильич продиктовал мне записку Фофановой: «Ушел туда, куда вы все не хотели». И засмеялся — «динь-динь». Он часто бывал странно ребячлив.

Шли стайкой. Райхья — впереди, за ним — я, за мной — Ильич. Шествие замыкал Коба.

У всех — заряженные револьверы. Потом, кажется, Райхья вспоминал, как нас остановили юнкера. На самом деле никто не останавливал, к нашему счастью. Если бы остановили, тотчас отправили бы в участок. Потому что более подозрительную личность, чем Ильич с перевязанной щекой, в темных очках и разбойной кепке, представить было трудно.

Шли мы недолго, решили сесть на трамвай. Большую часть пути к Великой Октябрьской Революции оба Вождя прозаически проехали на трамвае. На «траме», как тогда говорили, мы и въехали в исторический переворот.

В Смольном у портика с колоннами — костры. Грелись патрули — солдаты в шинелях, матросы в пулеметных лентах. Броневики — у подъезда.

В этот день в Смольном поменяли пропуска, и негодующая толпа со старыми пропусками ругалась с караулом… Такой простой хитростью большевики не пустили в Смольный часть враждебных нам делегатов съезда — меньшевиков и эсеров.

Впоследствии Райхья напишет, как он пробивался с Ильичем в Смольный. Это, конечно, тоже выдумка. Все эти дни он постоянно носил в штаб восстания негодующие письма Ленина. Так что у него был свой человек в охране. Как только мы подошли к входу, вынырнул из темноты высоченный матрос вместе с двумя здоровяками-рабочими. Они быстренько разбросали толпу негодующих у входа.

Мы вошли.

Бесконечный коридор Смольного — со сводами, одинаковыми дверями классных комнат — весь в окурках, втоптанных в паркет… Всюду солдаты в грязных шинелях. Мы стремительно неслись по коридору вслед за нашим проводником. Промчались мимо знаменитого актового зала, где должен был открыться съезд Советов. Помню, я не удержался, чуть отстал — приоткрыл дверь. Это был зал, где обычно устраивались балы юных красавиц. Два ряда белых колонн. Между ними стулья. Делегаты уже уселись: серые солдатские шинели, бритые головы, редко — сюртуки. Ждут открытия. На помосте — пустой стол президиума. Над ним огромная пустая золотая рама. Выдрали парадный портрет последнего императора, а раму оставили. Будто понимали, что скоро пригодится для нового портрета.

У комнаты с надписью «классная дама» наш проводник остановился. Соблюдая конспирацию, продолжая делать вид, что не узнал Ильича, сказал: