Витязь на распутье - Валерий Елманов

– Дак вот же указ о вотчинах и поместьях, – напомнил он. – Тогда все бояре вотчины в поместья перекинут, и все.

– Пускай перекинут, – согласился я. – Вот только есть правила, где указаны нормы наделения ими, так что все, что у них сверх положенного, изымается в твою пользу.

– Выходит, куда ни кинь, им всюду клин, – протянул задумчиво Дмитрий и восхитился: – Ой, лихо ты их, князь, поприжал. – И он принялся вслух высчитывать, сколько получит от внедрения всего этого в жизнь.

Получалось и впрямь много. Разумеется, не миллионы, как он тут загнул, но сотнями тысяч припахивало.

– Жаль токмо, что ныне таковского учинить нельзя, – посетовал он. – Хотя ежели теперь призанять, то на следующий год…

Ну вот, опять за старое. А ведь всего часом ранее на крови поклялся, что…

– Обещанное помнишь ли? – попытался я освежить его память.

Вроде угомонился и согласился утвердить все связанное с выборами представителей собора, который он незамедлительно попытался переименовать в высокопарное: «Великий совет всея русской земли», но я отговорил. Пусть будет старое название, которое хоть немного, да и то лишь на первых порах, замаскирует огромную власть нового органа. Замаскирует, поскольку поначалу все решат, что это учреждение отличается от прежних, при Иване Грозном, только тем, что действует на постоянной основе, а не от случая к случаю. Потом-то разберутся, но поздно – холопов-то уже не будет, включая ратных, так что не больно-то побунтуешь.

Однако торопыга всегда останется торопыгой, и Дмитрий решил сместить сроки выборов, ускорив их, для чего повелел завтра же собрать всех монахов из ближайших костромских обителей для немедленного перебеливания этого указа и срочной отправки его во все пределы Руси. На все про все, включая сбор депутатов, он определил полтора месяца, по истечении которых, в начале декабря, должно состояться открытие первого регулярного собора.

Я, правда, усомнился насчет времени. Пока указы дойдут до мест, пока там почешутся, позевают, после чего начнут неспешно выполнять, пока изберут, да пока те отправятся в Москву…

– Сам сочти, – посоветовал я Дмитрию. – От того же Архангельска больше тысячи верст, от Пустозерского острога уже полторы, да с гаком. А про заяицкие города забыл? Думаю, от Тобольска две тысячи верст катить, не меньше, на Сургут и Тару клади две с половиной. Про Обдорск, Нарым и прочие вообще молчу – там все три наберется.

– Там не города, острожки, – отмахнулся государь. – Им мы местечко оставим – к концу зимы доберутся, и ладно. Главное те, что поблизости, а они поспевают, ежели мы, не мешкая, прямо отсель указы отправим.

Зато он не стал возражать относительно указанных мною в проекте количественных пропорций – сколько от какого населения. Единственный негативный нюанс – мое присутствие, которое Дмитрий счел обязательным. Я возражал, напомнив про Эстляндию, – не разорваться же мне, но он был неумолим.

– Для того я и наметил провести все поране, – пояснил государь. – Поэтому ты как хошь, крестничек, так и выкручивайся, но дело сие больно тяжкое, и без тебя поднять его некому.

Я прикинул еще раз. Вообще-то и впрямь лучше бы мне поприсутствовать на первых заседаниях этого собора. Во-первых, можно еще раз пропиарить царевича, не забывая подчеркивать время от времени, что я являюсь его ближним человеком. А во-вторых… Дело в том, что помимо всего прочего этот собор получил право выбирать нового царя, в случае если прежний государь не оставит после себя ни одного прямого наследника мужского пола.

Дмитрий поначалу возражал и против этого, ворча, что, какой лал ярчей горит, свинье судить негоже. Пришлось пояснить, что это тоже придумано с целью максимально осложнить неким расторопным боярам путь к престолу. Мол, даже если и удастся извести каким-либо образом царя, пускай путем заговора, в котором примет участие чуть ли не вся боярская Дума, все равно им через собор не перескочить, а те – шила-то в мешке не утаишь – подумают, поразмыслят, да и, глядишь, не захотят увенчать убийцу шапкой Мономаха. Тогда какой смысл убивать – риск-то огромен, а проку…

Кроме того, это право и ранее имелось у Земского собора. Правда, он избирался нерегулярно, от случая к случаю, но ведь Борису Федоровичу предлагали престол именно выборные люди от всей русской земли.

Так вот, с учетом этих обстоятельств мне было бы и в самом деле недурно там засветиться: и помочь, если возникнут проблемы, а они на первых порах неизбежны; и организовать выборы руководства, причем тоже с учетом интересов Годунова; ну и завязать тесные отношения с этой верхушкой.

Словом, я, скорчив кислую рожу, заявил, что не могу ни в чем отказать государю, а вообще, если дело пойдет так и дальше, то к следующему году, дабы всюду поспеть, придется и впрямь разорваться на несколько маленьких княжат Мак-Альпинчиков.

Вот так я и использовал Дмитрия, под его именем внедряя в жизнь все те изменения, которые были мною намечены. Правда, часть указов Еловик еще не успел перебелить, но это уже пустяки, учитывая, что предварительное обсуждение они прошли.

К тому же я собирался отправить Яхонтова вместе с государем в Москву – пусть парень ежедневно напоминает о них, дабы они не оказались в долгом ящике. Да и мне выгодно – все равно останавливаться на достигнутом нельзя, поскольку не все сделано. Придется время от времени посылать гонца в столицу с новыми проектами, а Еловик их передаст для утверждения Дмитрию, а потом отпишет, что и как, включая перечень царских возражений.

Но, пожалуй, самым главным, хотя навряд ли кто-то, и даже сам Дмитрий, посчитал этот документ таковым, была «Великая хартия вольностей». Конечно же назывался этот указ иначе, «О вольностях российских», но в этом ли суть? Плевать на форму – даешь содержание, которое, разумеется, тоже весьма и весьма отличалось от упомянутой английской. Однако главное, что указ давал людям права, причем всем без исключения – от закупов и холопов до именитого боярина, который, если вдуматься, тоже их не имел, полностью завися от царского каприза.

Отныне никто не мог быть арестованным, заключенным в тюрьму и так далее без постановления суда. Ничья частная собственность не могла быть изъята у владельца без судебного решения, никто не мог безнаказанно посягнуть на личность человека – например, воевода вообще не имел права приказать кого-либо выпороть. Каждый получал свободу вероисповедания.

– А-а… ежели бунт? – осведомился Дмитрий. – Худа не выйдет? Право токмо у судей, а воеводы для усмирения бунташных людишек ничего не в силах учинить.

Я пояснил, что этот нюанс у меня вошел в «Указ о судьях», и ткнул пальцем в нужное место. Там действительно говорилось, что в местностях, объявленных государем на военном положении, воеводам или облеченным их властью лицам предоставляются все судейские права в полном объеме. Более того, когда учинение кем-либо преступного деяния является настолько очевидным, что нет надобности в дальнейшем расследовании, обвиняемого допускается предать военно-полевому суду, то есть в упрощенном порядке, безотлагательно, и приговор вступал в законную силу немедленно после его оглашения.

Лишь тогда государь угомонился и приступил к дальнейшему обсуждению.

Вообще-то перечислять можно еще долго, но если кратко, то это были основы гражданских прав. Составлял я их, все время держа в голове возможные протесты бояр, которые, естественно, приветствовали бы такое самоограничение государевых прав, но только в вопросах, касающихся их самих. Так вот, чтобы они поменьше бухтели и проглотили приманку не поморщившись, я особо тщательно постарался раскрыть именно их вольности. Например, краткое первое упоминание неприкосновенности любой частной собственности – но затем подробное описание, куда входили боярские вотчины, боярские земли, боярские села, боярские, боярские, боярские…

Дмитрий даже поморщился, когда читал, и метко указал, что достаточно первого предложения, а все остальное лишь повторение, да и то какое-то однобокое, поскольку если речь идет о любой собственности, то почему я все время талдычу про боярскую…

– Ну не у всех же столь проницательный ум, государь, – вежливо возразил я. – Иные из твоего сената, заслушавшись сладким словом, забудут о начале, и тогда…

Объяснение ему понравилось, после чего он даже несколько раз тыкал мне в соответствующее место, чтобы я развил то или иное положение указа. Так появились строки о благородном сословии, которое даже государь не может повелеть выпороть, не говоря уж о том, чтобы приказать арестовать боярина, и так далее, и тому подобное…

– Так ты у меня и вовсе все права отнимешь, – усмехнулся Дмитрий.

Вроде бы сказал в шутку, но в его взгляде, устремленном на меня, я прочел нечто иное. Вообще-то он был прав. Действительно отнимал. Не все, конечно, но поворот к конституционной монархии намечался и впрямь настолько крутой, что государь почуял, как его самодержавный «мерседес» уже встал на два колеса. Кажется, пора нажать на тормоза, о которых я благоразумно позаботился.