Неизвестный солдат - Вяйнё Линна

Первым взобрался на холм рядовой Виириля, большеголовый горлопан и гроза офицеров; в мирное время он без конца сидел на гауптвахте. Однако на войне он проявлял прямо-таки сумасшедшую храбрость и всегда ходил добровольцем в разведку. Если бы не эта храбрость, ему едва ли простили бы его непристойную болтовню о священной войне.

Взобравшись на гребень холма, он застыл в изумлении:

— Эй, вы, свиные рыла! Вон он красуется, Петрозаводск.

— Иди ты?

— Да, и оттуда валит дым. Там финские мальчики уже грабят вовсю.

Солдаты кинулись за ним. Впереди открывался аэродром, за ним виднелись дома Петрозаводска. Гладь Онежского озера сливалась вдали с сине-серым горизонтом. В городе поднимались столбы дыма, там и сям слышалась редкая стрельба.

— Вот он.

— И из-за этого городишки мы поднимали шум!

Их удивила серая монотонность города, его унылый внешний вид. Среди хаотического скопления деревянных домов высилось лишь несколько белых каменных зданий. Вот тебе и весь город. Петрозаводск разочаровал их. Но окружающая природа была красива. Синий от дыма воздух струился над сверкающей водной гладью озера; вдали, подернутые сизо-синей дымкой, маячили мысы.

— Сто-о-ой…

Рота остановилась, и они сели на землю, любуясь открывшимся перед ними видом. Солдатам казалось, что они свершили нечто великое. Вот он, этот город. Ради него они вынесли все муки, преодолели все препятствия. Теперь они у цели, и здесь окончится для них война. Они почему-то верили в это.

Рахикайнену не терпелось:

— Чего мы торчим здесь? Другие уже хватают лучшие куски.

Рокка оперся на винтовку и сказал:

— Мне наплевать. Вот если бы здесь был Кякисалми.

— Я тоже так думаю, — сказал Суси Тассу печальным голосом, в котором отразилась не столько тоска, сколько гордость за свои родные места.

Коскела ничего не сказал. Он сидел на земле, подставив лицо солнцу. Уж если что и говорить, так разве что: «Славно пригревает».

Хиетанен сидел на земле. Он долго молчал, затем разразился напыщенной речью:

— Привет тебе, предмет наших сокровенных надежд! Если б только все ребята были живы и могли посмотреть на тебя. Все, кто сыграл из-за тебя в ящик. Мы здесь, несмотря на все дьявольские уловки, которыми враг пытался нас остановить. Ребята! Это исторический момент! Об этом будут петь в солдатских песнях. Детки споют о том, как мы ползли-ползли и приползли в Петрозаводск. Да-а… Такое событие случается не каждый день. Перед нами самый новый город Финляндии… и в нем непременно должны быть бани. У меня чертовски чешется тело. И если я запущу лапу себе под мышку, то будьте покойны, обязательно достану оттуда четыре или пять вшей.

— Твои вши — это еще что! — презрительно сказал Рахикайнен. — У меня вот уж несколько недель сидит одна возле пупа на аркане. Зовут Оскар, в полсантиметра величиной, ей-ей, и крест свободы на спине. Только чего ради нас сюда заткнули? Боюсь я, братцы, что нас все-таки перебросят в Шую. Резервисты, слыхать, отказались идти дальше. И тогда нам снова придется отдуваться за всех.

— Я в Шую не пойду.

Мяяття сидел на земле, обняв колени руками, и задумчиво смотрел на город.

— А если заставят? — спросил Сихвонен.

— Скорее умру.

— Слышишь, Коскела, что болтают эти охламоны? Они бунтуют. Что ты на это скажешь?

Коскела лежал ничком на земле и устраивал бой муравьев, стравливая их с помощью веточки.

— Отстань, — отмахнулся он от Рокки, ибо как раз в это мгновение два муравья бросились друг на друга. Он улыбнулся той своей удивительной затаенной улыбкой, которая лишь чуть сверкнула в глазах и согрела уголки губ.

К ним подошел Карилуото. Он снял фуражку, и его волосы свободно развевались на ветру. Голову он держал высоко, прямо и неподвижно. Сам того не сознавая, он чувствовал себя этаким светловолосым западным рыцарем-завоевателем, который смотрит с горы на покоренный им город. Не замечал он и того, что и лицу своему придал «твердое как сталь» выражение. В его жизни произошло величайшее событие. Командир финской стрелковой роты, он увидел, как флаги с голубым крестом[14] взвились на самых высоких зданиях Петрозаводска. Все тяжелое, что было позади, в эту минуту забылось. Он стоял, сын своего независимого отечества, молодой рыцарь-крестоносец, и в горле у него першило. Он был взволнован.

Сглотнув подкативший к горлу комок, Карилуото поддернул повыше ремень, оттянутый кобурой с пистолетом, выпятил грудь и сказал:

— Так вот, ребята. Части егерской бригады и первой дивизии вошли в Петрозаводск с юга и юго-запада. Так уж получилось, что не мы первые. Но кто бы ни оказался там первым, факт остается фактом: мы расчистили путь. И если история этого не признает, значит, она лжет. В городе еще есть разрозненные остатки частей противника, но скоро с ними будет покончено. Мы временно остаемся здесь и отвечаем за то, чтобы из города никто не ускользнул. Можете передохнуть, но смотрите в оба.

— Нас отведут на отдых?

— Не знаю, но будем надеяться. Так-то, ребята. Наша рота первая увидела город. Я хочу сказать, первая из наступающих на нашем направлении частей.

— Да, а Виириля первый из всех.

— Да, я первый, ха-ха-ха-ха… ха-ха-ха-ха! Я первый увидел!

Карилуото нехотя улыбнулся. Он не мог не признать, что Виириля — самый храбрый солдат в роте, но все же чувствовал к нему неприязнь. Ну разве не издевательство говорить об этой рахитичной обезьяне в связи с таким торжественным часом! Уже один его внешний вид вызывал антипатию. Сгорбленная спина, кривые ноги, большая голова. Мундир всегда полурасстегнут. Вещмешка у него не было и в помине. Лишь закопченный котелок болтался на крючке ремня. Карманы, набитые всякой всячиной, оттопыривались, из-за голенища сапога выглядывала ложка. Иногда Карилуото всерьез полагал, что Виириля сумасшедший. Это похохатывание, вот как теперь, лишенные всякого смысла фразы… Проревет что-нибудь и потом хохочет, вертя головой.

— Ха-ха-ха-ха! Рядовой Виириля… ха-ха-ха-ха-ха. Страж отечества, ха-ха-ха-ха-ха…

Карилуото, почувствовав отвращение, отошел в сторону. Трудно было найти в этом человеке хоть что-то, соответствующее его только что такому возвышенному настроению.

Время шло. Стрельба в городе утихла, и видно было, как в него вновь вернулась жизнь.

— Нам остается только облизываться, ребята. Там уже все растащили. — Рахикайнен тоскующим взглядом смотрел на аэродром, на город.

III

Сначала похоже было, что они так и не попадут в Петрозаводск. Но когда стемнело, пришел срочный приказ войти в город для несения гарнизонной службы. Там нашли огромный запас водки, вероятно оставленной умышленно, и солдаты прежнего охранного батальона перепились и теперь грабили город.

Они прошли вдоль шоссе Первого мая, в одном месте которого увяз здоровенный трактор. Им то и дело приходилось искать укрытие — мимо со свистом пролетали пули. Это стреляли наобум гуляющие по улицам пьяные солдаты. Потомки гаккапелитов[15] праздновали победу.

На одном перекрестке они увидели капитана и трех солдат. Точнее, двое солдат тащили вдребезги упившегося капитана, взяв его под мышки, третий шел впереди и играл на мандолине. Ноги капитана волочились по земле, голова свешивалась на грудь, но время от времени он поднимал ее и издавал рев.

— Черт побери, попробуй теперь идти сам, — говорил ему один из солдат. — Пили поровну, а он один как травленая муха.

— Сыграй, Хессу… — бормотал капитан. — Сыграй «От Двинской губы до Ладоги мы прочертим границу мечом»… Злодейке судьбе нас не пошатнуть… Та-ра-ра-ла-ла… ра-ла-ла… ра-ла.

— Попробуй хоть чуток двигать своими ногами…

— Иди, пока идется. Та-ра-ра-ла-ла… ла-ла-ла… ла-ла. — Капитан покачал головой и загорланил дальше: — «Злодейке судьбе нас не пошатнуть. Погоня закроет дорогу. Защитой Финляндии славен наш путь, ее охранять будем строго». Эй, вы, какой части? — Капитан заметил идущий навстречу батальон и заорал: — Добро пожаловать в наше молодежное общество. Эй, вы! Какой части? Представьтесь! Я капитан Уско Антеро Лаутсало… по кличке Божья Гроза. Я гроза русских номер один… Ведь над ними сейчас бушует гроза… Сыграй, Хессу, чтобы эти солдаты услышали, как идет капитан Лаутсало…

Ламмио приказал спутникам капитана увести его с глаз долой, но получил дерзкий ответ:

— Черта с два! Мы под командой капитана, и лейтенант нам не указ.

Было очевидно, что солдаты с лакейской наглостью злоупотребляют братством пьяных, но Ламмио был бессилен что-либо сделать, ибо не мот арестовать капитана. Эту горькую пилюлю он должен был проглотить. Солдаты вели себя как слуги, получившие власть над своим слабосильным хозяином: «Слушай, Уско… Эй, Уско…»