Английские эротические новеллы - Алекс Новиков

«Скоро наши души встретятся! — Рыцарь вспомнил последнюю жаркую ночь в объятиях Анны Болейн. — Теперь я понимаю ее слова! Эта блудница сумела вскружить головы стольким людям! Я уже третий, что сегодня положит голову на плаху! Кто знает, простил бы я свою блудливую женушку, так и не стоял бы сегодня здесь? На даром говорят, что Господь воздает каждому по делам его!»

Впрочем, тишина продолжалась недолго. Опять раздался заунывный напев священников.

Помощники принялись снимать с осужденного, доспехи, те самые боевые доспехи, в которых он не раз и не два рисковал жизнью во имя Англии и Короля.

Начиная со шлема, снимали один доспех за другим, пока его окончательно не обезоруживали.

На этом унижения доблестного рыцаря не закончились. Когда с осужденного сняли все доспехи, палач снял со столба щит лорда и раздробил его на три части.

— Отныне лорд Хаксли и все потомки его как по мужской и по женской линии лишаются звания рыцаря, замков и земель! — Объявил судья. — Все движимое и недвижимое имущество переходит казне!

Этим, собственно, и окончилось разжалование. Впрочем, одну привилегию ему все же оставили: жизнь он должен был кончить не в петле, как простолюдин, а на плахе.

— Человек на помосте не достоин рыцарского звания, — старейший из судей отвечал громким голосом, чтобы его могли слышать, — изменник, которого называл помощник герольда, не достоин своего имени, и за свои преступления он осужден на разжалование и на смерть.

После этого помощник герольда подал герольдмейстеру чашу теплой воды, которую последний и вылил на голову осужденного лорда.

Судьи встали со своих мест и отправлялись переодеться в траурное платье, а потом пошли в церковь. Осужденного также сняли с эшафота, но не по ступенькам, а по веревке, которую привязывали ему под мышки, затем положили на носилки, покрыли покровом и внесли в церковь.

Тут священники отпели лорда Хаксли, как покойника.

Пока в церкви шла служба, помост затянули черным сукном и установили плаху.

«Но вот, наконец-то чаша выпита до дна!» — Лорд Хаксли сейчас мечтал лишь об одном: скорее увидеться с королевским палачом и отдать ему зажатый в кулаке золотой нобль, чтобы тот быстро и качественно сделал свою работу. Лорда Хаксли отдали королевскому судье, а потом палачу, так как парламент, послушавшись короля Генриха VIII, приговорил его к смерти. Удар топора и душа несчастного Хаксли отправилась в рай.

После казни осужденного герольдмейстер объявил детей и все потомство казненного «подлыми, лишенными дворянства и недостойными носить оружие и участвовать в военных играх, турнирах и присутствовать на придворных собраниях под страхом обнажения и наказания розгами, как людей низкого происхождения, рожденных от ошельмованного судом отца».

Часть третья. Ведьма из рода людей-кошек

Как и в прошлый раз, в работе над текстом использовались, причем весьма вольно, английские эротические новеллы 16–21 веков.

1. «Nurs ander Moon» Andy Green [ «Лечение под Луной» Энди Грин];

2 «The Malicious grandfather» Martin Brown [ «Злонамеренный дедушка» Мартин Браун];

3. «Cook» Andy Sniffer 1907 [ «Повар» Энди Снайффер 1907];

4. «Night execution» Andy Moon [Ночная расправа Анди Мун];

5 «A face of fate» the Anonym — [ «Лицо судьбы» Аноним];

6. «Sleepless night» the Anonym [ «Бессонная ночь» Аноним];

7. «Punishment of the moon» Sindy Morgan. [ «Наказание лунной» Синдай Морган].

Глава первая. Кое-что о свиных окороках и наведении порчи

О деве горестной судьбоюПоведает вам мой рассказ;Ужели искренней слезоюНе увлажнит он ваших глаз?

Нет, ваше ль сердце будет глухоК людским несчастьям и скорбям?Ведь вам присуща твердость духа,Но черствость не присуща вам.

Читайте же о замке жутком,Но ироническим рассудкомНе поверяйте чудеса.

Меня вы дарите улыбкой,И смело над пучиной зыбкойЯ подымаю паруса.

«Неужели это я?» — Думала Джейн, изучая свое отражение в медной сковородке. Воспользовавшись отсутствием деда, Джейн занавесила поплотнее окно, зажгла масляную лампу и решила помыться в корыте: ей показалось, что сегодня нищенка, требовавшая подаяния на кухне, навела сглаз. О том, как это опасно не раз рассказывал дедушка Карл.[74] К великому несчастью Джейн дед свято соблюдал правило «кто жалеет розгу, тот портит ребенка» и уверенный, что провинившаяся шалунья «будет помнить и благодарить его до конца своих дней». Он представлял собой смесь лукавства и простодушия, любил блеснуть образованностью, а также отличался завидным аппетитом.

Внутреннее убранство дома, было весьма убогим, ибо дедушка Карл считал неразумным обставлять его иначе, возбуждая жадность соседей. Главным украшением дома была юная Джейн.

Забросив за спину длинные черные волосы, она взяла зеркало в руку и поднесла к грудям, снизу, сперва к одной, потом к другой. За черные волосы и белую кожу к Джейн с детства и навсегда приклеилось прозвище «ведьма». Критически посмотрела сверху и осталась довольна: в сковородке отражались почти идеальные полусферы, украшенные большими сосцами…

Двигая сковородку вниз, Джейн опустила ее ближе к животу, двумя пальцами обвела круглое углубление пупка. Сдвинула руку еще ниже, к пушистому холмику, сплошь покрытому вьющимися черными волосами. Здесь она заколебалась, бросила быстрый взгляд на дверь, чтобы убедиться, что она закрыта. Вытянула вперед одну ногу и положила на стул, стоящий рядом со столом. Осторожно поместила сковороду между ногами… Раздвинула рукой большие губы.

— Да нет там у меня никаких зубов! — Джейн любовалась собой. — А может, они еще глубже?

Открыв заросший вход, девушка увидела, совсем маленькие губки…

— Vagina dentata![75] — Улыбнулась она. — Вот придет дед, я покажу ему, что зубов у меня там точно нет.

Камин горел достаточно ярко и в домике было тепло. Топлива у них было вволю, так как соседнее болото давало торф, а лакомка лесник соглашался удовлетворять потребности маленькой семьи в дровах и в строительном материале для домашних нужд.

«Хорошо, когда тепло и можно вот так посидеть голой, как Ева в райском саду! И дед не мешает!» — Мысль о том, что может прийти дедушка, вогнала Джейн в краску. Что угодно она была готова стерпеть, лишь бы не показываться перед ним в таком виде.