Измена с молодой. Ты все испортил! - Аника Зарян

А когда я нечеловеческими усилиями нашла в себе силы выкарабкаться из тьмы, оказалось, что это была никакая не агония умирающего, а просто пробуждение.

Тьма — просто повязкой на глазах вместо слетевших розовых очков.

А лучший из мужчин — таким же, как миллионы других. Изменник. Предатель. Манипулятор.

И это один и тот же человек. Стоит передо мной в проеме двери нашей спальни, сдвинув брови на переносице.

— Такси скоро приедет.

Откладываю телефон экраном вниз и поднимаю на него взгляд. Он не смотрит мне в глаза. То ли похмелье, то ли совесть мучает?

Молчу.

Рассматриваю. Всё так же статен, красив, ухожен. Всё так же от него веет мужской привлекательностью, сводящей с ума женщин.

Пытаюсь найти в своем сердце хоть каплю той любви, которая еще недавно наполняла и меня, вдохновляла.

Пусто.

Вот такая ирония судьбы…

Не дождавшись ответа, он разворачивается, придерживая дверную ручку. Стоит так еще несколько секунд. А потом уходит, не прикрыв дверь.

Прислушиваюсь к отдаляющимся шагам.

С глухим стоном откидываю голову, делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Я не спала всю ночь. Не смогла — в ушах, как на повторе, звучал его голос. Пьяный, расслабленный. Он вообще понимал, что говорил? Он на самом деле так думает?

«С тобой же стало невозможно разговаривать, джана».

' Ты совершенно не хочешь меня слышать…'

А ведь он до сих пор так и не произнес слов ни о сожалении, ни о прощении…

Под утро спустилась на кухню выпить воды. Карен лежал на диване лицом к мягкой спинке. Я поняла, что он не спит — за долгие годы брака такое легко определить. Но он не подал виду. Не шелохнулся, пока я находилась внизу.

А когда я остановилась на втором этаже, подошла к перилам — он, думая, что я ушла, отстранился от диванных подушек, сел, свесив ноги и, запустив обе пятерни в волосы, громко выругался.

Я знаю, ему плохо.

Он умный, поэтому понимает, что с каждым днем его шансы сохранить семью всё меньше. Но он тщеславен, как любой успешный юрист. Карен за свою карьеру заработал репутацию профессионала, не проигравшего ни одного дела. Даже в, казалось, самых сложных случаях ему мастерски удавалось добиваться для своих подзащитных наилучшего исхода.

Но он проиграл в самом главном — потерял семью, но до последнего не может признаваться себе в этом. Боже, ведь он даже меня чуть не убедил, что не всё потеряно.

Снова беру в руки телефон. Снова касаюсь иконки сообщений. Снова и снова перечитываю последнее входящее, от Анатолия Вадимовича, которое пришло около часа назад.

«Ксюшенька, документы готовы. Запускаем?»

Дядь Толик немногословен. Мой ответ тоже не подразумевает долгих и пространных размышлений. Но я не отвечаю. Мозгом всё понимаю. Сердце тоже, вроде бы, готово. А пальцы отказываются, неподвижно нависая над нужными буквами.

Глупая…

Я, на самом деле, тоже обычная, глупая, наивная женщина, попавшая в те же сети, что и миллионы других.

Но если я хочу из них выбраться, мне надо взять себя в руки и довести дело до конца. Набираю в строке и сразу же отправляю короткое «Да!»

Убираю телефон в небольшой клатч.

Еще раз смотрю на свое отражение в большом напольном зеркале.

Меня не волнует, как на мне смотрится дорогой черный комбинезон с открытыми плечами и широкими палаццо — он великолепен, как и моя фигура в нем. Меня не волнует, как блестят бриллианты на дорогом колье от известного мирового бренда.

Мой образ выверен с ювелирной точностью. Но это не имеет для меня никакого значения. И никакой ценности. Я всматриваюсь в лицо этой женщины, которая тоже потеряла всё, что составляло для неё весь мир.

И пытаюсь улыбнуться. Чтобы она улыбнулась тоже.

Чтобы поверила, что это не конец.

Ведь мир же не рухнул?

Да, стал немного сложнее… Но не рухнул.

Но это временные сложности. И это тоже пройдет…

Она слабо отвечает мне подобием улыбки, и я выхожу из нашей когда-то спальни.

И закрываю дверь.

Дети поехали в одном такси со свекрами. Нора с утра просто зашла за их одеждой.

А я сажусь с мужем в другое.

Я еду с мужем на юбилей его отца.

Отдаю дань уважения всем прожитым с этими людьми годам.

Так надо.

Эту дверь мне тоже надо будет закрыть.

— Мамочка! Папочка! — подскакивают мои дети, когда мы с их отцом подходим к нашему столу. Одному из двенадцати на этом празднике. Большому, круглому, щедро накрытому угощениями. За которым сидят и Григоряны, и мои родители, и Вася.

Мама и свекровь синхронно широко улыбаются, увидев нас вдвоем. А потом, встречаются взглядами со мной — и так же синхронно улыбка сползает с их лиц. Вася вскакивает, зовет Карена, но тут же возвращается на место, когда тот выставляет вперед руку, останавливая, недвусмысленно демонстрируя: «Не до тебя!» Карен сдвигает свободный стул и галантно задвигает его, когда я начинаю садиться. Сам занимает место рядом, справа, как и было задумано: жена должна сидеть слева, поближе к сердцу.

Нора оказывается по левую сторону от меня. Я чувствую на себе и её взгляд. Такое ощущение, что они всё поняли. И только дети и отцы не замечают, что сейчас, за этим столом сидит семья, у которой было очень яркое, очень красивое прошлое, но уже нет будущего.

Официант наполняет мой бокал белым сухим, которое я всю жизнь предпочитаю всем остальным винам.

Фотограф щелкает рядом фотоаппаратом. Его задача — запечатлеть счастливые моменты, чем он самозабвенно и занимается. Я позирую, зная, как важны будут эти фотографии для моей свекрови. Но эти кадры уже не окажутся в одном из многочисленных фотоальбомов, которые я прилежно собирала все эти годы.

Сидя лицом к залу, рассматриваю происходящее.

За каждым столом царит оживление. Смех, улыбки, настроение.

Музыканты на сцене поют любимые песни родителей мужа.

Ведущий-тамада в перерывах между композициями произносит один тост за другим. Затем раздается звон бокалов.

И так по кругу.

Кто-то танцует в центре зала. Приглашенных на праздник детей занимают аниматоры.

Отмечаю, что Нора замечательно всё организовала и без меня. И озвучиваю ей.

— Но мне все равно тебя не хватало, — говорит она с грустью в голосе.

Она вообще не похожа сейчас на себя. Не набирает полную тарелку еды. Не сетует, что сорвалась снова с диеты. Не шутит так, как только она умеет — остро, тонко,