В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации - Антонино Ферро

куда бы сесть, чтобы не быть «обнаруженной», еще она видит бегущего великана. По ее мнению, он «слишком полагается на интуицию», но он ее очень любит.

Она ценит, идеализирует мои интуитивные способности, но если своей интерпретацией я «открываю окно», то мои слова для нее — как холод, почти как порицание. Что же ей делать, чтобы не обнаружили ее триумфа, не распознали ее как «принцессу на горошине»?

Она ставит передо мной новую проблему просьбами, касающимися дат окончания анализа перед летними каникулами и его возобновления после них. Если я продолжаю настаивать на поддержании сеттинга, возвращаются сны об опасных змеях, самоубийстве, катастрофах, а если соглашаюсь на дополнительные сеансы, то во сне появляется испуганный гомосексуалист с цветами.

Я понимаю, что должен уйти от этой бинарной логики компьютерных ответов «да» или «нет» на все ее просьбы, в том числе на всевозможные вопросы, которые она мне постоянно задает. Я понимаю, что должен найти способ избавиться от категоричных «да» или «нет», обязательно приводящих к потере контроля той или иной стороной, и сказать ей, что не могу больше отвечать «да» или «нет» и что теперь нам нужно над ответами думать вместе.

На следующем сеансе она рассказывает мне сон про то, как ходила на праздник «Единства» или «Дружбы» и проделала долгий путь: я действительно вижу перед собой абсолютно изменившуюся пациентку. Раньше она производила впечатление пятилетней девочки в комбинезончике пастельных тонов, а сейчас я увидел перед собой элегантную молодую женщину двадцати пяти лет.

Через несколько сеансов мы снова «теряем равновесие» и скатываемся то в одну, то в другую сторону, но мы уже знаем, как вновь уравновесить «эмоциональные чаши весов», о чем свидетельствует один из рисунков пациентки.

Элеонора больше не просит изменить сеттинг и не задает прямых вопросов. Но сеанс за сеансом она будто оценивает мою эмоциональную открытость и спокойствие по отношению к ее эмоциональным волнениям. Даже незначительный излишек или недостаток этой открытости влечет за собой движение стрелки весов, которая едва заметно отклоняется в зависимости от изменения температуры отношений или дистанции: «В моей комнате есть умывальник с кранами, из одного течет очень холодная вода, а из другого — теплая и горячая. А вот в ванной у моих родителей стоит смеситель».

Регулировать дистанцию достаточно просто — пациентка тут же сигнализирует обо всех изменениях, пересказывая мне свои сны: про ледник, по которому невозможно было карабкаться, или про пригоревшее к решетке (разумеется, железной — di ferro) мясо. С регулировкой глубокой эмоциональной открытости дело обстоит немного сложнее, поскольку на нее влияют не только мое внутреннее защитное устройство, но и (в большей степени) воспринятые от пациентки проективные идентификации, которые невозможно сразу осознать.

На этом этапе мне хотелось бы обратить внимание читателя на два наблюдения:

а) долгое время я принимал биполярный образ функционирования «да-нет», лишенный объемности, трехмерности мысли, и сам способствовал появлению в поле «магнитного» диполя (вероятно, с помощью проективных идентификаций, заставивших меня исполнять «роль внутри поля», Sandler, 1976);

б) сон показался мне значимым, потому что два его эпизода пересказывают две эмоциональные ситуации, последовавшие за «да» и «нет» сеанса. Первый эпизод иллюстрирует отчаяние при виде вновь появившихся вокруг ядовитых змей — это ситуация чрезвычайной опасности; во втором эпизоде змеи превращаются в спицы колес огромного велосипеда, который пациентка с трудом удерживает, настолько он высокий.

 

Поразило меня в этом отсутствие трансформации, как будто и отчаяние, и мания величия — это лишь два способа объединения одних и тех же элементов без каких-либо преобразований.

Когда «количество» мысли в поле увеличилось (благодаря тому, что я осознал свое бессодержательное функционирование «да-нет»), пациентка стала ощущать, что ядовитых змей можно осмыслить и трансформировать. Змеи стали превращаться в нить (filo) с намеком на определенную теплоту отношений: «волочиться за кем-то»69. Однако речь уже не идет об эротизированной, обжигающей ситуации: мясо/жареное/подгорает (и обжигает), а о нити, которую прядет ведьма (или добрая волшебница), внося в нее эластичные уплотнители (характеристика мысли по отношению к жесткости связи «да-нет»).

Юмор постепенно сделался связующим звеном между противоположными ситуациями. После того как Элеонора попросила разрешения поцеловать меня, ей приснилось, что она целует трубу70 («поцелуй, вылетающий в трубу», становится символом всех просьб, которые, как она сама понимает, не будут выполнены), засохшее болото и т. д. И в конце концов ей приснился котенок, продолжающий держаться на ногах, несмотря на то, что волны, набегая, пытаются свалить его на песок, где он играет.

Другая характеристика неэластичной биполярной мысли — нехватка коммуникации между позитивом и негативом, что хорошо иллюстрирует картинка весов, где центральная ось не позволяет чашам весов соприкасаться. В одном из снов эта ось, понимаемая, естественно, и как жесткая фаллическая защита, препятствующая взаимному контакту, превратилась в стену между нами, из-за чего наше общение стало невозможным. А если прорубить проход, то и весов не станет.

Спустя какое-то время, когда, как мне кажется, установилось равновесие, я принимаю предложение компенсировать отмененный мною сеанс.

На сеансе, предшествующем перенесенному, пациентка рассказывает мне сон. Она находится в лифте, который, вместо того чтобы, как полагается, ездить вверх-вниз, носится, подобно гоночной машине, по горизонтали. Затем, когда лифт встает обратно в шахту и начинает ездить по вертикали, она нажимает кнопку последнего этажа. Но появляется ее мать и нажимает на кнопку второго подземного уровня (современный лифт программируется на несколько команд вперед). Лифт начинает подниматься, потом превращается в тряпичный мешок, а сама Элеонора становится очень тяжелой. Мешок разрывается, и пациентка летит вниз еще быстрее и падает еще ниже, чем ее мать.

В день перенесенного сеанса Элеонора рассказывает мне о том, как ей пришлось «во всех дырах» разыскивать своего отца — врача, потому что одного парня застрелили на пороге, когда он открывал дверь, а одна из пациенток отца ждала донора для пересадки органа.

Затем она рассказывает об обычаях диких племен: в одном племени именно мужчина испытывает нечеловеческие страдания после родов, в другом мужчин подвешивают на металлические крюки, в третьем сыновей не признают зачатыми в результате сексуального акта, но воспринимают как «дар богов за хорошее поведение».

«Прикосновение» к сеттингу снова активирует катастрофическую тревогу, перенос сеанса на один день производит эффект мании величия и ее противоположности в образе опускающейся вниз матери, которая умирает, если дочь «поднимается наверх». А затем та же дочь, отяжеленная (чувством вины?), падает еще ниже, после чего я умираю от пули на пороге, открывая дверь... Речь идет о пересадке органа, «ее жизнь — моя смерть». Появляются дикие племена с их ужасным функционированием первобытного строя.

Мы опять