В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации - Антонино Ферро

составляют пациенты, которые осуществляют психическое вторжение, как пишет Бион, «остаются в голове» аналитика по причине психической «жадности» или объема проективных идентификаций, на переработку которого аналитику требуется очень много времени (Barale, Ferro, 1993).

Сеттинг как «психическая готовность» аналитика

Думаю, что было бы иллюзией рассматривать этот квадрант как инварианту. Для психической жизни аналитика характерны собственные колебания, связанные с игрой его фантазии и осцилляциями PS-D, а также ♀♂ в его психике. Сама креативность аналитика является функцией этих осцилляций. Если аналитик, как от него ожидают, проницаем для психических состояний пациента, то его психическая готовность изменяется в соответствии с проективными идентификациями, которые он должен воспринимать и трансформировать (Di Chiara, 1983; Brenman-Pick, 1985). Безусловно, в контексте поля эти переменные можно рассматривать как необходимые, за которые аналитик не должен испытывать никакого чувства вины — ведь он сам вносит вклад в структурирование эмоционального поля, живой частью которого он тоже является (Baranger & Baranger, 1961-1962; Bion, 1962; Corrao, 1986).

Пациент тем или иным способом и сам стоит на страже сеттинга (Preve, 1988), постоянно сигнализируя о формальных сбоях и о вариациях отношения, рецептивности, доступности аналитика вплоть до моментов, когда аналитик «не в форме» или проективные идентификации меняют направление (Ferro, 1987).

Если для аналитика характерна проницаемость и восприимчивость, то его психическая готовность как переменная поля, в формирование которого он вносит вклад, постоянно нарушается и постоянно восстанавливается — это обеспечивает его доступность для самых примитивных психических состояний и протоэмоций пациента.

Сеттинг как конечная цель: разрывы сеттинга пациентом, модулирующая и трансформирующая активность аналитика

События, происходящие в кабинете аналитика, не так просты, как может показаться в связи с вышесказанным.

Вместо того чтобы правильно играть в игру, пациент зачастую «разрывает» сеттинг. Это долгое время интерпретировалось как атаки на сеттинг, что, конечно, так и есть. И правда, ничто быстрее не приведет аналитика в состояние кризиса, чем чувство попрания его самых твердых убеждений и «конституционных» прав, которые, конечно же, основаны на строгом соблюдении сеттинга. Однако такой образ мыслей заставляет нас слишком часто терять из виду то, что разрывы сеттинга пациентами содержат исключительно важную коммуникацию, которую мы должны уметь воспринимать с этой точки зрения. В целом, при любом типе отыгрывания вовне наша способность выявлять нарушение рамок, вмешательство в нашу жизнь, опасность или коммуникативный аспект этих явлений будет зависеть от нашего уровня толерантности и способности придать им смысл (а иногда помедлить с этим). То же самое можно сказать и о проективных идентификациях. Думаю, что каждый аналитик должен знать свою меру толерантности к разрывам сеттинга, т. к. эта способность становится одним из критериев анализируемости.

Сеттинг можно рассматривать как ограждение (Meitzer, 1992) или как контейнер со свойствами эластичности и твердости (Bion, 1962), но, по моему мнению, нашей конечной целью должен быть абсолютно строгий сеттинг.

Повторю, что при анализе серьезно больных пациентов эта цель может быть достигнута только ценой бурных нарушений формального сеттинга и внутреннего «сеттинга» аналитика.

Разрывы могут влиять как на формальные аспекты сеттинга, так и на внутренний настрой аналитика, вызывая смятение посредством проективных идентификаций пациента, и сам этот аспект «количества внутреннего беспорядка», переносимого для аналитика, станет одним из его критериев анализируемости, о котором он должен иметь представление.

Использование кушетки

В дальнейшем я еще вернусь к разговору об Анне, а сейчас только коснусь проблемы, с которой мы столкнулись в начале ее анализа. Анна не терпела отношений не симбиотического характера. Она не могла лечь на кушетку, а сидела на ней (на первых сеансах она не осмеливалась даже сесть на кушетку, но с большой осторожностью исследовала комнату, будто хотела пометить территорию и обнаружить возможные источники опасности). Через несколько лет анализа ей удалось лечь на кушетку, и вот какие сны за этим последовали:

а) У котенка была сломана спина, Анна погладила его и вся провоняла.

б) Ее подруга Карла рассталась с мужем и уехала жить в Исландию.

в) Что происходило в школе? Кто-то убивал детей?

г) Она находилась в одной комнате с монахиней, у них были очень плохие отношения... из-за того, что у той умерла дочь. Затем она встретила свою подругу в пальто тридцатых годов...

Эти сны фокусировались на том, что было активировано у пациентки после произошедших изменений, которые помогли ей принять новое пространственное «положение» в аналитическом кабинете, и на том, что способствовало метаболизации этих эмоций. Новое положение — это прежде всего состояние психики. Спина котенка, ломающаяся при контакте с аналитической кушеткой; захватившие ее зловонные эмоции при контакте с собственным страданием; скорбь, вызванная установлением большей дистанции, которая заставила ее почувствовать себя на острове, к тому же таком далеком и холодном; первые мысли о возможной зависимости от анализа и признание его асимметрии (школа — это место, где учатся); осознание боли из-за окончания первой, инфантильной части анализа, попытка восприятия себя как взрослого человека, приближающегося к тридцатилетию, а не как трехлетнего ребенка, каким она сама себя воспринимала и думала, что так же ее должны воспринимать другие; проекция скорби монахини, расстроенной из-за потери дочери, потому что дочь растет и отдаляется. Вот лишь некоторые из возможных трактовок снов пациентки.

Естественно, у нас с Анной долгое время происходило «движение вперед-назад» (то лежа, то сидя) относительно «фрустрирующего использования кушетки». Другие ее сновидения сигнализировали о постепенном принятии большей дистанции и о все большем отказе от контроля над каждой переменой моей позы или эмоцией. Рассмотрим еще один пример.

В начале сеанса Анна сразу же ложится на кушетку и начинает говорить (ей двадцать шесть лет!) о своей матери, которая очень разочаровала ее, потому что решила отобрать у дочери шоколад и сигареты. Затем Анна переходит к пересказу снов: она галопом скачет на лошади по откосу, падает... видит зеленый луг, но не огорчена падением и не чувствует боли... Затем в маленьком водоеме она видит красных рыбок (а не пираний из предыдущих снов), подплывающих к фильтру для очистки воды, откуда выскакивают пузыри... Она ненадолго берет рыбок в руки... В водоеме есть немного водорослей и корм для рыбок...

Очевидно, здесь идет речь о фрустрации и абстиненции при лежании на кушетке, об эмоциях, пустившихся в галоп и выбивших ее из седла. Но, по большому счету, все это оказалось не таким уж болезненным! Эти эмоции теперь могут быть приняты во внимание (к ним можно «притронуться»), как выяснилось, новое положение не так ужасно... И о рыбках есть кому позаботиться: они находят пищу и «пищеварительную» α-функцию.

На следующем сеансе Анна говорит (расположившись