Это лишь игра - Елена Алексеевна Шолохова

– Она там работала, так что, видимо, подделала.

– Откуда ты это знаешь? Она призналась?

Он снова усмехается.

– Я сегодня ездил к ней.

– Домой?

– Ну если тот вонючий бомжатник можно домом назвать. Она была под чем-то… Ну и да, считай, призналась…

– Какой кошмар… ей, наверное, стыдно было очень, что ты ее вот так застукал.

Герман резко разворачивается ко мне. Недобро сверкнув глазами, приоткрывает рот, будто хочет что-то сказать, что-то, по-моему, грубое. Но затем, качнув головой, отворачивается, так ничего и не сказав. Видимо, сдержался…

– Ты, Лена, иногда меня просто… убиваешь. В каком мире ты живешь? Моя мать – конченная наркоманка. О каком стыде ты говоришь? Да она глумилась и смеялась мне в лицо оттого, как ловко всё провернула.

Я слушаю его рассказ и цепенею от ужаса. У меня просто в голове всё это не укладывается. Разве мама так может поступить? С сыном! Он ведь даже пошел на кражу ради того, чтобы спасти ее. Как вообще такое возможно?

А потом пронзает мысль: ведь это я его уговорила. Он же с ней даже встречаться не хотел. И помочь с «лечением» тоже убедила его я.

– Прости меня, – произношу севшим голосом.

– За что мне тебя прощать?

– Ну ведь это я тебя подбила встретиться с ней, а потом и помочь…

– Ты тут ни при чем, – говорит он сухо. – У меня своя голова на плечах есть. И это было мое решение.

– Ты правда на меня не злишься?

– Нет, – качнув головой, произносит он. И опять надолго замолкает.

Я смотрю искоса на его профиль, словно высеченный из камня, и понимаю вдруг – ему очень плохо. Для него ведь это такой удар…

– Герман, это всё, конечно, ужасно, но ты поступил правильно.

– Ой, давай только без душеспасительных бесед, – раздраженно отмахивается он. – Я уж как-нибудь без них обойдусь.

– Я хочу сказать, что я понимаю тебя и твое состояние. Мне тебя так жалко!

Герман снова поворачивается ко мне, и лицо его буквально темнеет на глазах, а взгляд становится пугающе ледяной.

– Жалко? Тебе? Меня? Ты шутишь? Еще бы ты меня не жалела. Кто ты и кто я. Это тебя жалеть надо, ты же…

Он резко замолкает, не договорив. И я даже думать не хочу, что он еще собирался сказать. Впрочем, лицо его сейчас и так красноречивее любых слов. И теперь мне тоже больно. Очень…

Каким-то чудом я нахожу в себе силы подняться и спокойно ему ответить:

– Извини, я не хотела тебя обидеть. Я, пожалуй, пойду. До свидания.

Он не отвечает, только давит взглядом, теперь уже не ледяным, но очень тяжелым.

Я разворачиваюсь и ухожу. Заставляю себя идти размеренным шагом, но, выйдя из сквера, ускоряюсь. Мне уже все равно, что там у бабушки гости – лишь бы скорее оказаться дома. Горло судорожно сжимается от рыданий, которые я всеми силами сдерживаю, а глаза жжет от подступивших слез…

40. Лена

Домой я буквально вваливаюсь, потому что как-то разом вдруг закончились все силы. Бабушка с подружками поет их любимую застольную песню «Один раз в год сады цветут», и меня они не слышат. И слава богу.

Я даже в комнату не прохожу. Не хочу, чтобы они видели меня такой. Потому что их расспросов я бы сейчас не выдержала. Да я и так не выдерживаю: раздеваюсь и чувствую, как дрожит подбородок, а по щекам струятся слезы.

Забиваюсь в угол между окном и кухонным столом, сажусь на табурет прямо с ногами, подтянув их к груди. Обхватываю колени, утыкаюсь в них носом, и наконец даю волю своей невыплаканной обиде. Тихонько всхлипывая, реву, пока бабушка с подругами исполняют по порядку весь свой привычный репертуар.

Потом чувствую – начинается… Всё еще шмыгая носом, достаю таблетки и под язык. И вроде немного успокаиваюсь.

Во рту только сухость. Я наливаю воды. Но руки мелко трясутся, и я нечаянно роняю кружку в железную мойку. Кружка, конечно же, вдребезги.

– Покроется небо пылинками звезд… – заводят очередную песню бабушка и ее гости и тут же замолкают.

– Что это? Как будто громыхнуло что-то, – говорит одна из ее подруг, Нина Васильевна.

– Леночка, что ли, вернулась… – слышу голос бабушки.

– Что-то рано, – полушепотом отзывается вторая подруга, Мария Григорьевна. – Ты же, Наденька, сказала, что она с мальчиком пошла гулять…

– Тшш, девочки… – бабушка отодвигает стул и выходит на кухню. – Леночка, ты здесь! Уже пришла?

Я стою к ней спиной, собираю осколки из раковины. Затем поворачиваюсь, и бабушка охает.

– Леночка, что случилось?

Хоть я уже и не плачу, но зареванное лицо выдает меня с потрохами.

– Ничего, – с трудом выдавливаю из себя, качая головой. – Кружку вот нечаянно разбила…

– Он тебя обидел, да? Он не пришел на ваше свидание? – бабушка подходит ко мне, берет за плечи, встревоженно заглядывает в глаза.

– Давай потом, – стону я с мольбой. – Не могу сейчас…

Она прижимает меня к себе и нашептывает что-то ласковое.

– Надюша, Леночка, что случилось? – ее подруги тоже заходят на кухню.

– Ничего, девочки, – отвечает за меня бабушка. – Леночка просто неважно себя чувствует. Вы идите садитесь. Я сейчас чайник поставлю и приду.

***

Праздник им я подпортила все-таки. Больше они не пели, разговоры у них не клеились. Быстренько выпили чай и ушли.

Только они за дверь, как бабушка сразу заходит ко мне.

– Рассказывай, что случилось! Я уже испереживалась вся. Он не пришел на свидание?

– Пришел, – глухо отвечаю я. – Просто… мы немного поссорились.

– Из-за чего? – хмурится бабушка.

Я не могу рассказать ей про мать Германа, не имею права. А про то, как он оскорбил меня, рассказывать не хочу.

– Не знаю… ничего такого, просто слово за слово – и поссорились, – пожимаю я плечами.

– Ну, это ерунда. Кто не ссорился? Помиритесь еще.

Я горестно качаю головой. Ах, бабушка, видела бы ты его лицо в тот момент, его взгляд… слышала бы его слова и презрительный тон…

Это его «кто ты и кто я» – до сих пор у меня в ушах звучат. Я понимаю, что у него землю из-под ног выбило,