Мир всем - Ирина Анатольевна Богданова

ноги, офицер с безразличием следил за уборкой. Вонь от разлитого перебивалась запахами хорошего одеколона и табака, исходящими от его одежды. Нестерпимо хотелось нацелить на фашиста автомат, чтобы увидеть, как брезгливая улыбка на его лице сменяется выражением ужаса. Лену трясло не от отвращения, а от ненависти. Однажды в полевом прачечном отряде в корыте с бельём неожиданно обнаружилась оторванная кисть руки с зажатой гранатой. От промелькнувшего воспоминания Лена зажмурилась: сюда бы сейчас ту гранату! Ладно, пусть не гранату, хоть что-нибудь, чем можно убить врага. Она услышала, как Нойманн чиркнул спичкой и раскурил сигарету. Лена встала с колен:

— Готово, герр офицер.

Немец отшатнулся от мокрого ведра в её руках, и в этот момент она заметила, что на столе у генерала лежит обнажённый офицерский кортик с витой костяной ручкой и свастикой. Наверное, Нойманн разрезал им бумаги. Дальнейшее произошло мгновенно: в лицо охранника полетело ведро с нечистотами, а сама она, метнувшись к столу генерала, схватила кинжал и вонзила точно в ложбинку, где воротничок мундира соприкасался с шеей. На мгновение её взгляд встретился с остекленевшими глазами генерала.

Лену не застрелили только потому, что боялись попасть в генерала, который ещё дёргался в конвульсиях. Потом её били сапогами, тащили по коридору за волосы и закинули на дно грузовика. Очнулась она на полу в камере гестапо, под пристальным взглядом крупной крысы с испачканными в крови лапами. Юбка у Лены тоже была в крови, и руки в крови, кровь текла из ушей и рта. И всё-таки она ещё жила. Знала, что добьют её позже, на допросе. Мысль, что всё-таки она смогла убить чудовище, на чьей совести сожжённые дети и старики, держала на плаву, не позволяя сложить крылья и умереть.

Кое-как приподнявшись, она переползла к стене и прислонилась спиной. Вдруг вспомнился их полевой прачечный отряд, девчонки с распухшими от стирок руками и Ульяна — напарница по одному корыту и извечная соперница. Хорошо, что перед отъездом на фронт они успели попрощаться и простить друг другу обиды. Легче помирать, когда друзья не держат на тебя зла и могут помянуть добрым словом.

Лена улыбнулась разбитым ртом, мысленно пожелав Ульянке дожить до Победы.

С лязгом открылась железная дверь камеры, и почти сразу потолок надвое раскроил взрыв страшной силы. Наступление? Наступление! Под градом обломков Лена снова провалилась в яму забытья, время от времени приходя в сознание, чтобы увидеть своё тело словно бы сверху, в завалах разрушенных стен. Перед глазами мелькали какие-то тени, и сквозь пелену забытья наружу прорывались неясные звуки боя. Постепенно стены сомкнулись в монолит, заключая пространство в тесный круг из тьмы и холода. А потом ей стало всё равно.

Из-под обломков разбомблённого здания гестапо советские солдаты откопали её через два дня и сразу отправили в госпиталь.

— Живучая как кошка, — сказала военврач в круглых очках на верёвочке, — никакая другая в твоих обстоятельствах не выжила бы. А ты счастливая, помни про это!

1946 год

Антонина

Из здания НКВД я вышла притихшая и пристыженная. Вместо того чтоб направиться прямо домой, я перешла дорогу и мимо Двадцать шестого магазина по короткой улочке вышла к берегу канала, плотно укрытому слоем снега. На том берегу я увидела строй немецких военнопленных, которые вразнобой шагали под охраной наших солдат. Правильно, что пленных заставляют восстанавливать разрушенное, но всей Германии вместе с дворцами, картинными галереями и заводами не хватит, чтобы возместить ущерб хотя бы одному советскому городу, стёртому фашистами с лица земли. Как бы они ни старались и ни раскаивались, они не могут вернуть нам наших родных, которых мы никогда не перестанем оплакивать.

Ясный морозный день искрил блёстками на ветвях деревьев и хрустел под ногами снежной корочкой, похожей на рассыпанный сахарный песок. Кстати, в последний раз на сахарные карточки выдавали сливовое повидло. Хозяйки брали его неохотно, а я порадовалась, что теперь можно пить чай с повидлом или мазать его на хлеб — чудесное лакомство, лучше любого пирожного!

От снега и сахара мысли перекинулись на штопку чулок и привычным кругом вернулись в школу к ученикам. О них я могла думать бесконечно, даже во сне.

К вечеру я успела сварить кашу, вскипятить чайник и подготовиться к завтрашним занятиям. Сидя как на иголках, я ежеминутно ожидала встречи с Леной, перебирая в уме заготовленные загодя слова предстоящего разговора.

Она пришла поздно, когда свет уже выключили и комната освещалась колеблющимся пятном керосиновой лампы. В этот раз она не повалилась сразу в койку, а села на своём топчане, свесив голову с седыми прядями волос. Разговор не завязывался, но я не могла молчать.

— Лена, я должна попросить у тебя прощения.

Она подняла голову:

— Разбила банку с капустой?

— Нет. Я не трогала капусту. — Я сжала пальцы в переплёт. — Я сегодня ходила в НКВД.

— Неужели? — В её голосе звучала бесконечная усталость.

— Мне очень-очень стыдно, Лена. Правда. Но я ведь не знала, что ты героиня, а ты во сне говорила такое… такое…

Я лепетала, как проштрафившийся школьник у доски. Извиняться всегда очень трудно. Мама говорила, что признать свои ошибки может только очень сильный человек, потому что мы любим искать себе оправдания и цепляемся за любую возможность увильнуть от раскаяния.

— Знаешь, — оборвала мои излияний Лена, — на меня многие ходили жаловаться. Поначалу участковый чуть не под забором ночевал, вычислял шпионку, пока я ему документы не показала. Но ты первая, кто честно признался и извинился.

Я подняла на Лену глаза:

— Ты меня прощаешь?

Несколько мгновений её лицо хранило непроницаемое выражение. Я успела уныло подумать, что прощения не последует и наши отношения испорчены навсегда. Лена вздохнула:

— Когда я служила в полевом прачечном отряде, у меня с напарницей Ульяной были очень напряжённые отношения, кстати, по моей вине. Сейчас даже не понимаю, за что я на неё так взъелась? Так что у меня характер тоже не сахар. Но мне нравится, что ты честная.

— Вы с ней так и не помирились? С напарницей?

Лена пожала плечами:

— Помирились. Перед моим уходом мы очень хорошо поговорили и расстались друзьями. Надеюсь, она выжила и проживёт долгую жизнь. Может быть, иногда вспомнит и обо мне. По крайней мере, я про неё вспоминаю. Знаешь, когда мне было совсем худо, я думала не про людей, которые меня воспитали, не про родных, а про Ульянку. Странно, но факт.

Сколько я ни ругала своё любопытство, оно постоянно прорывалось