«Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1 - Александр Мартынов

Хочу ещё отметить присутствие на проводах двух крупных деятелей местной администрации: правителя дел канцелярии губернатора Николая Августовича Шульце и местного тюремного инспектора Вл. М. Сартори. Первый был небольшого роста, живой, подвижной немчик, женатый на местной немке. Эта супружеская пара была типичной представительницей немецкой культуры. На видном месте, на обязательном преддиванном столике в их гостиной лежал семейный альбом, и на первой странице этого альбома я, к величайшему изумлению и возмущению, увидел портрет Императора… но не Императора Николая II, а Императора Вильгельма II! Шульце, как и подобает немецкому «буршу», любил пиво, хотя и вообще был не дурак выпить; любил немецкие остроты и анекдоты; но, насколько я смог понять, своё канцелярское дело он знал.

Тюремный инспектор Сартори был премилый обрусевший грек, мало овладевший служебным делом. Дисциплина при нём в тюрьме была неважная, и я ни разу не получил от него никакого содействия в своей работе. Я знал по агентурным данным, как политические заключённые в тюрьме сносятся с «волей», как это производится свободно и легко; но никогда ни один из подчинённых Сартори не сделал попытки предотвратить эти сношения или доставить по начальству перехваченную переписку, в которой могли быть весьма важные для меня данные.

Тюремный инспектор Сартори был, как говорят, милейший человек, и я с ним до конца оставался в прекрасных личных отношениях. По внешности это был уставший, изнемогший человек, еле пожимавший подаваемую ему руку. Он охотно со всем соглашался. Видимо, его личные семейные дела и доминировавшая над ним властная супруга отвлекали всё его внимание от служебных дел.

Из приведённых выше характеристик должностных лиц города Саратова читатель может вывести заключение о широкой терпимости российского правительства к представителям нерусской национальности, допускаемым к занятию более или менее ответственных служебных постов. Тут налицо были и греки, и поляки, и армяне, и немцы. Впрочем, были тоже и русские. Правда, часть этих русских была жената тоже не на русских.

На другой день с утра я поспешил к себе в отделение. Я ожидал длительного и обстоятельного разговора с Фёдоровым, но с первых же слов натолкнулся на всё ту же торопливость ротмистра, уже одевавшегося в парадную форму и спешившего сделать прощальные визиты. Мы решили, что мы встретимся через час у губернатора, которому ротмистр Фёдоров меня и представит.

Ротмистр наскоро сунул мне несколько тетрадей дел, обещав мне, что в тот же день, к вечеру, он познакомит меня с некоторыми секретными сотрудниками на конспиративных квартирах, и быстро исчез, оставив меня в обществе Антипина.

Я позволю себе отступление и изложу в краткой форме письменную процедуру, принятую в охранных отделениях.

Надо сказать прямо, что в то время, т. е. в 1906 году, этот порядок был из рук вон плох. Представьте себе начальника местного политического розыска, всё равно в какой должности, который вернулся только что с конспиративного свидания с одним из своих осведомителей, или, как мы их называли, «секретных сотрудников»[107]. У каждого такого начальника, вернувшегося к себе домой или в свою канцелярию, в большинстве случаев в боковом кармане пиджака (конспиративные свидания с секретными сотрудниками, конечно, осуществлялись в штатском платье), лежал листок бумаги, на котором сверху обычно проставлялись день, месяц и год свидания, а также кличка сотрудника. В зависимости от важности полученных сведений начальник розыскного учреждения принимал меры для дальнейшего розыска, а самую записку или просто укладывал в соответствующую папку (носившую кличку секретного сотрудника), или, если такой начальник был человеком аккуратным, эту черновую записку переписывал, в обработанном и доступном пониманию других изложении, в специальную, для каждого секретного сотрудника заведённую тетрадь. Аккуратные начальники переписывали, кроме того, все указанные в агентурной записке фамилии революционных деятелей, с пометами о сущности их революционной активности, на алфавитные листы. Эти два рода агентурных и секретных записей хранились в личных делах у самого начальника розыскного учреждения. Но эту длинную процедуру проделывали далеко не все начальники розыскных учреждений того времени, и у своего предшественника я нашёл только «папки», в которых в большом беспорядке лежали наскоро набросанные заметки. Разобраться в них мог только (и то, вероятно, с трудом) сам автор.

Получал ли Департамент полиции этот необработанный сырой материал о готовящихся революционных действиях, предположениях и планах? Нет, не получал. В исключительных случаях особой важности в Департамент полиции посылались записки, где излагались эти планы и добавлялось, какие именно меры розыска предприняты для дальнейшего освещения или ликвидации этих планов. Обычная же, так сказать, ежедневная активность революционной работы, запечатленная в агентурных данных, совсем ускользала от Департамента полиции. Как же, однако, эта революционная активность данного района доходила до Департамента полиции и как она фиксировалась последним на регистрационных карточках отдельных активных революционеров?

Делалось это главным образом только тогда, когда начальник розыскного учреждения производил ту или иную «ликвидацию» революционной группы. После ряда обысков и арестов и после осмотра отобранного по обыскам материала в распоряжение начальника розыскного учреждения поступал иногда достаточный материал для выявления ясной картины всей предыдущей революционной активности ликвидированной группы. То, что почему-либо не могло быть вскрыто агентурой или другими способами розыска, выяснялось наглядно на основании отобранных по обыску материалов.

Вот по этим-то результатам обыска плюс по собранным раньше агентурным данным начальник розыскного учреждения и составлял свой доклад для Департамента полиции. Взятые из такого доклада данные и были регистрируемы Департаментом полиции в «центральном» для всей империи регистрационном столе[108].

Слабая сторона этой системы, или, вернее, бессистемности, заключалась в том, что она не позволяла Департаменту полиции сделать заключение о действительной силе агентуры, которой располагали розыскные учреждения. Пользуясь материалом, получаемым по обыскам, начальник розыскного учреждения мог совершенно безнаказанно уверять Департамент полиции, что заключенные в них данные были ему известны заблаговременно из агентурных источников.

Впоследствии, начиная с 1908 года, Департамент полиции совершенно преобразовал этот беспорядок агентурной отчётности, заменив его целым рядом специальных листов на разноцветной бумаге: по агентурным сообщениям секретных сотрудников, по наружному наблюдению и т. д. Эта отчётность посылалась уже не периодически, как раньше, в зависимости от «ликвидации» или просто от желания начальника розыскного учреждения, а систематически, непрерывно, давая Департаменту полиции ясное представление о ходе всей розыскной деятельности на местах.