«Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1 - Александр Мартынов

На левом фланге социал-революционных организаций выступали разрозненные и мало между собой связанные группы максималистов, максималистов-индивидуалистов[113] и слабо проявлявших себя анархистов. Отличить от простых бандитов все эти крайние «левые» группы, совершавшие свои «эксы» (т. е. экспроприации) и налёты равно как на казённые учреждения и государственных служащих, так и на частные предприятия и отдельных зажиточных людей, было весьма затруднительно. Выпускавшиеся некоторыми из групп листовки пытались иногда подвести теоретический базис под то или иное «предприятие», но результаты всех «эксов» неизменно растекались по карманам участников таковых.

Год 1906-й и почти весь 1907 год прошли в борьбе с этими группами, как правило, малочисленными, не связанными между собою, но скреплёнными внутренне террористически нажимом и угрозой смерти для лиц, изобличённых (или даже только заподозренных) в предательстве.

С первых же дней моей деятельности в Саратове мне пришлось ознакомиться с практикой нового тогда течения в российских революционных партиях — с так называемым максималистским уклоном. Эта практика местных революционеров имела очень мало общего с идейными разногласиями и теоретическими спорами. Максималистский уклон двух крупнейших революционных партий России: социалистов-революционеров и социалистов-демократов — ещё не принял определённых форм.

Максималисты в теории отрицали все программы-минимум, считая их неподходящими для завершения борьбы в пользу интересов рабочего класса, и прежде всего «нереволюционными». Психологически максимализм как-то роднился с анархическими устремлениями бунтующей души русского человека и был противопоставлением осторожности и умеренности европейских социалистов.

Социалистические теории имели в своём распоряжении две программы: «максимум» и «минимум». Минимальная социалистическая программа в совокупности своих требований имела задачей «экспроприацию частной собственности и реорганизацию производства и всего общественного строя на социалистических началах». В то же время эта программа выставляла ряд требований политического и экономического характера, которые могли бы быть удовлетворены «в рамках буржуазного общества» при нахождении политической власти в руках буржуазии.

Революционная интеллигенция России того периода, тянувшаяся по складу своей «русской души» к максимализму, обсуждала вопросы, связанные с аграрной проблемой. Максималистски настроенные эсеры находили, что в аграрной программе их партии не всё доведено до логического конца и что общие выводы по отношению к аграрному вопросу не затрагивают сферы индустрии. Они упрекали своих товарищей в недостаточно ясном провозглашении социализации фабрик и заводов наряду с социализацией земли. Максималисты, стоя в оппозиции ко всякому виду парламентской борьбы в пределах «капиталистического общества», отрицали всякую легальную политическую борьбу.

Саратов, как признанный центр русских эсеров, конечно, не мог не найти в своей среде сторонников нового революционного уклона, но эти сторонники максимализма не проявили себя ни созданием отдельной прочной организации, ни разработкой теоретических положений и не могли даже издавать свою литературу.

В 1906 году в недрах местной эсеровской подпольной библиотеки лежали под спудом, без какого-либо распространения, сборник «Прямо к цели» и периодическое издание «Коммуна»[114]. Это издание мне пришлось просмотреть уже в 1908 году, когда мой секретный сотрудник «Николаев»[115], имевший доступ ко всем тайнам и планам саратовской организации партии эсеров, доставлял мне его с аккуратной точностью.

Хотя российские теоретики максимализма проявили себя в Саратове не столь заметно, зато обрывочные и популяризованные лозунги максималистских теорий нашли сторонников на практике. «Практики», по правде сказать, мало считались с теоретиками и навербовывали в свои группы как эсеров, так и эсдеков.

Не столь значительная, однако же, в периоде 1906–1907 годов весьма активно действовавшая в Саратове организация российских социал-демократов также подверглась влиянию максимализма. К тому же как раз во время моего приезда в Саратов была созвана в Финляндии конференция Российской социал-демократической рабочей партии (фракции большевиков), на которой были приняты весьма «максимальные» меры борьбы с правительством[116]. Таким образом, и эта конференция эсдеков явно отразила максималистский уклон в революционных деятелях того периода.

Постараюсь кратко изложить сущность социал-демократических теорий того времени.

По обычной марксистской схеме, Россия переживала «буржуазную» или «политическую» революцию, которая, являясь следствием развития производительных сил, предшествует «социальной» или «пролетарской» революции и отличается от неё своим классовым содержанием В то время как «социальная» революция есть дело рук пролетариев, «политическая» революция является прямой и непосредственной задачей буржуазных классов. Буржуазные классы в государствах, сохранивших ещё принцип самодержавия, должны быть революционными, должны неминуемо стать в самый резкий конфликт с представителями старого режима. «Политическая» революция, являясь миссией буржуазии, по той же установке должна была проложить дорогу свободному и победоносному шествию капитала, который нёс «гражданскую свободу для буржуазных классов» и «свободу умирать с голоду для рабочих», как говорили эти социал-демократы. Потому-то на стадии экономического и исторического развития России того времени нельзя было рассчитывать, согласно этой теории, на осуществление социалистической программы. Все несвоевременные требования, стремящиеся «уже теперь» водворить социализм, суть вредные утопии.

Социал-демократы того периода предоставляли буржуазии выполнять «историческую миссию», т. е. «политическую революцию», но оставляли за собой разоблачение недостаточности требований буржуазии и ограниченности её идеалов и, оставаясь «на почве реализма», не включали в свою программу, вырабатываемую ими для «капиталистического периода», утопических, не совместимых с буржуазным строем требований.

Эта позиция социализма той эпохи отражалась главным образом в писаниях меньшевистской фракции эсдеков. Что касается литературы, которая проникала в рабочую среду и являлась изделием местных большевиков, то все эти правоверные марксистские установки заглушались одним и тем же рёвом: «Долой самодержавие!»