Любимый ястреб дома Аббаса - Мастер Чэнь

— И отвечая на ваши многочисленные невысказанные вопросы, сейчас произойдет вот что. Они начнут думать, что делать. Этот трус, если вы заметили, решил в ключевой момент оказаться подальше от главных событий. А подчиненные его, этот Хашим и прочие, теперь трясутся, что у них ничего не вышло. И с Халидом связываться в такой ситуации им совсем не с руки. С учетом того, что есть еще принцы Ирана, Зияд и другие нейтральные люди, которые от междоусобицы — да еще и не первой, — могут и огорчиться.

— Бармак, где Абу Салама?

— А мы его отослали в ту же Куфу, куда сами едем, но в одиночестве — оставили в опустевшем доме посланца с приказом на этот счет. Он нас, небось, постарается обогнать. А что с ним сейчас еще делать, с этим Абу Саламой, лучше пусть едет отдельно от нас, целее будем… Да вы не перебивайте, Маниах, дайте старику поговорить… Итак, мервский трус будет решать, что делать. И скорее всего — попомните мои слова, — он решит… не делать сейчас ничего. Как будто ничего и не случилось. Одно дело — когда происходит вот такая незадача: ключевых людей из дома Аббаса все равно, что нет. Убийцы, понимаете ли, нанесли очередной удар. Этo новая для всех ситуация, и тут можно объяснить ее своим людям и дальше делать что угодно. А раз этого не получилось — значит, не получилось. Все улыбаются друг другу и продолжают делать общее дело.

— Бармак, ведь вы все знали, — без выражения сказал я. — Очень давно. Вы еще когда подарили мне броню… Но в таком случае зачем я вам был вообще нужен?

Он сухо усмехнулся в бороду.

— Что значит — знал? Догадывался — это не значит знал. А дальше-то что было делать с моими догадками? Надо ведь было как-то разрешить ситуацию, хотя бы вывести ее на свет из мрака. И кому прикажете это делать? Халид никак бы не смог. Фактов у него, как и у меня, не было — и кто бы ему дал их собрать, он все время на виду. И потом — почему не признать, что вы совсем не хуже Халида, а в чем-то и лучше? Нет, все получилось правильно. Просто отлично получилось. Убийц больше нет и не будет, Маниах. Вот если бы у них был какой-нибудь замок на скале — тогда совсем другое дело. И неважно, скольких вы упустили вчера ночью. Потому что знаете, что сейчас наш трус с Хашимом будут делать? Осликов топить. Есть такое чисто балхское выражение. В смысле, чтобы даже бессловесных скотов, которые многое знают — хоть и молчат, — чтоб и их не оставалось. Я бы сказал, что уже сегодня исчезнет куда-то и этот ваш толстый поклонник всех пророков, и все эти несчастные будущие самоубийцы… все, все. Они, небось, уже сами все поняли и прячутся изо всех сил. А что это вы так печальны, милый мой дружочек? Устали после вчерашнего боя?

Я молчал.

— Девочка, конечно, какая-нибудь, — уверенно предположил Бармак. — Если ее с вами не видели слишком уж часто, то Хашиму будет не до нее. И если она умная, то догадается сама исчезнуть. Давайте, что ли, думать о хорошем…

«Она умная, — сказал себе я, глядя на поднимавшееся над землей огромное багровое солнце. — Она исчезнет».

Бармак уже широко шагал обратно к лагерю. — Только одно, — сказал я, догоняя его. — Зачем нужно было… убивать мальчика?

— Не успели об этом подумать? — фыркнул он, поворачиваясь и щурясь. — А еще вы наверняка не знаете обычаев народа арабийя. Дело в том, что тогда из игры были бы выведены оба — отец и сын. Да и вся семья с ними. Представьте себе…

Тут Бармак запнулся, посмотрел на меня, склонив голову набок. Оглянулся на лагерь, где уже поднималась пыль: грузили верблюдов и коней.

— Мой мальчик Нанидат, внук моего старого и доброго друга, — сказал он, наконец, подходя ко мне близко. — Простите, если скажу то, о чем вам никто и никогда не говорит. Та история… о которой Мансур так неудачно упомянул в своей проповеди, я уж ему все высказал потом, он очень сожалел… Та самая история с вашей бывшей семьей. Нет, нет, я не буду… Я только прошу вас вспомнить, что произошло после этого с вашим отцом. Он взял этот страшный груз на себя И это правильно, — с неожиданной жесткостью вдруг повысил голос Бармак, — ведь то была его ответственность — защитить семью, семью своего старшего сына, все продумать, дать охрану. А вас-то обвинять тут было уж точно не в чем. Вы были в сражении. А он должен был… Вот он и нес этот груз все недолгие годы, которые ему после этого остались. И вы помните, во что он превратился… Так вот, — сказал Бармак уже тише, ласково прикоснувшись рукой к моему плечу, — а тут точно такая же, как с вашим отцом, ситуация была бы с нашим Мансуром. А ведь это не вы, согдийцы. Это они — совсем другой народ. Если у них отец не смог защитить сына, дал убить его у себя на глазах… Если он после этого не бросился, очертя голову, на Абу Муслима с ножом или хоть палкой… То какая там кровь пророка, какой там дом Аббаса — да он, как и вся прочая семья, и жалости бы никакой ни у кого не вызывал. Так что расчет был верный. И он, кстати, сейчас сидит там, у костра, и не знает, что вам сказать и как отблагодарить. Ха! Но надо спешить.

Мы почти побежали к лагерю. Я издалека махнул рукой Юкуку: доложить, все ли готово, все ли при оружии, позавтракали, нет ли горячки у раненых. Мансур, как я успел заметить, вовсе не сидел у костра в размышлениях — он вел мальчика к верблюду.

— Последнее, что скажу перед дорогой, — снова тронул меня за плечо Бармак, — это про деньги. Вопрос, к сожалению, был именно в деньгах. Если вы помните, сначала-то Абу Муслим всего-навсего был на побегушках у Бакра, а Бакр подчинялся Ибрахиму из Хумаймы. Но суть в том, что каждый заговорщик должен был отдавать одну пятую доходов — кому? Дому Аббаса, конечно. Но дальше, когда оказалось, что у Абу Муслима уже под командой целая страна, и немаленькая, а доходы от нее тоже неплохие… Тогда рано или поздно должен был возникнуть вопрос — при чем тут дом Аббаса? И при чем тут вы, с ним связанные… А с другой стороны, как же без потомков Аббаса, это ведь кровь пророка и все такое прочее? Вот здесь, знаете, возникло напряжение. Абу Муслим начал думать — а один он сможет? Я ему, конечно, сдал сынишку Халида вместе со всем Балхом в придачу, и Халид, как я вчера говорил, отвечает за сбор и счет денег. Ведь для этого надо еще и грамотным быть, между прочим. И Мансур, как главный в доме Аббаса по части денег, наезжал сюда постоянно. Что не всем было приятно. Но понятно, что вечно оно так висеть не могло. Вы-то этого всего и не могли знать, и не надо вам было, но я хорошо понимал, что убийцы эти возникли неспроста. Ничего другого Абу Муслиму просто не оставалось — открыто ему было действовать рано, да и, повторю, трус он. И раб.

Тут я мог только согласиться — как бы грустно это ни было признавать.

— А дальше… дальше надо как можно быстрее оказаться в Куфе. Потому что там-то все и произойдет. И после этих трех-четырех дней, которые вы нам подарили, начнется гонка — чье войско быстрее доскачет до Куфы. А то, представляете, — приезжаем, а нас там ждет наш друг Абу Салама, который сообщает: пять тысяч воинов из Хорасана в городе, халифа мы уже назначили. Тут мы ведь огорчимся, правда?

И без дальнейших слов властитель Балха полез на верблюжий бок, а я как родного встретил Шабдиза, которого вел мне Юкук. И гонка началась.

От Мерва до Куфы, как сказали бы мои друзья из Поднебесной империи, три тысячи ли, а в каждом ли тысяча шагов. И проскакать, меняя коней, это расстояние можно было бы за пять дней, максимум, неделю. Но верблюды — не кони, а империя, разорванная на части и взбудораженная мятежом, — не лучшее место для прогулок военного отряда, который находится в сложных отношениях как с халифом, так и с восставшими против него.

Все началось с торжественной и угодной богу церемонии освобождения рабов, которую взял на себя лично Мансур. А затем, перемещаясь на коне туда-сюда перед строем в своей ненавистной броне, я сказал свое слово:

— Меня зовут Ястреб, и я трус. Потому что хочу остаться в живых. Того же хотят эти люди без оружия. А наша с вами задача — довезти их живыми до Куфы. И остаться целыми самим. А потом желающие поедут домой. Если кому-то нужна военная слава, пусть ищет ее в другом месте — вы ведь теперь свободны. А мы — армия трусов. Мы не пойдем ни в один бой, если этого не нужно для того, чтобы сберечь этих людей и выжить самим.

Поразительно, но единственное слово, которое из этой не очень обычной речи хорошо запомнили все, — это слово «Ястреб». О чем мне с уважением доложили мои бывшие чакиры, ставшие теперь хоть не эмирами, но все же десятниками. А от балхской брони и оружия новички за минувшую ночь так и не смогли прийти в себя.

Гонка началась — и мы тронулись на запад, на Нишапур, через пустыню, среди камней, меж которых вихрятся колонны пыли, каждая из которых в любой момент может оказаться ифритом или джинном.

А потом, миновав миражи горных озер, мы увидели в вышине благословенные снега гор, дающие прохладу. А на земле — стройные ряды чего-то похожего на муравейники: цепочки холмиков, которые сбегали вниз, по склону, к сжатым полям пшеницы, рядам тополей и ив. Ирригационные системы, оставшиеся от величайших из великих — Кира, Дария, Нуширвана.