Любимый ястреб дома Аббаса - Мастер Чэнь

Я посмотрел на его лицо — и раз и навсегда понял, что становиться врагом этого человека не следует никому и никогда в жизни.

— Я сам поеду, — сказал он голосом, скрипучим, как песок.

— А мальчика оставите на меня? — раздался тихий голос лежавшего Бармака.

Стало тихо. Юкук сидел неподвижно, с лицом, будто высеченным из камня. Он, кажется, был единственным, кто мог в этот момент смотреть в жуткие глаза Мансура.

— Оставьте нам исполнителей, господин, — наконец негромко сказал Юкук. — Мы не будем спешить их убивать. Мы сделаем это медленно.

Мансур чуть наклонил голову, глядя на свой нож. И начал грызть ноготь свободной руки. Мы молча ждали его решения.

— Сначала еда, — сказал он, наконец.

А после еды, из закатных лучей, возникли двое разведчиков Юкука. И мы начали с ними серьезный разговор.

Далее же мы выставили охранения во всех направлениях. Показали, каким должен быть сигнал тревоги — лишив для этого только что появившуюся у нас кухню нескольких медных тазов и кувшинов. Поняли, что Мансур останется на месте. Дали инструкции моим оставшимся в лагере Нанивандаку и Девгону — в случае нападения две десятки атакуют, остальные бросают семейство Аббаса в седла коней и переходят в галоп, окружив их железной стеной.

— Веревки, вьюки какие-нибудь, — бормотал я.

— Это не замок, сер, через его стены можно прыгать прямо с седел, — отвечал понявший меня по-своему Юкук. — Этот сад защитил себя не стенами. Он посреди пустыни, к нему так просто не подберешься — все открыто. А в окрестных селах говорят, что там живут гули. Находили несколько мертвых крестьян, из которых выпита чуть не вся кровь. Это-то несложно — тыкаешь ножом вот сюда и сюда, кровь брызгает ручьем, потом везешь труп и кидаешь его на сухую землю… Хашиму это было бы несложно подстроить. Но я бы вообще организовал дело получше…

И вот багровые камни пустыни, от них указывают на лиловый восток длинные черные тени. Полусон в седле, звуки струн, женский голос: «Стыдно быть совершенно бесполезным человеком на этой земле. Без моих ковров Самарканд все равно ведь остался бы Самаркандом. Какой ты счастливый, Нанидат, — твой шелк соединяет весь мир, он сильнее войн и мятежей. Если бы я могла хотя бы вырастить сына и сделать его похожим… ой, прости, прости, прости… Видишь, я приношу еще и вред…» «Ты единственный человек, которому никогда не надо просить у меня прощения. Потому что я прощу тебе что угодно. И уже поэтому ты не бесполезна. Ты нужна, потому что мир без тебя выглядел бы пустым, Заргису».

А потом — неизвестно зачем прилетевшая строчка:

Луна над Бухарой, как ломтик дыни сладкой…

Строчка, которая улетела куда-то без следа и без продолжения.

Храп коня, которому завязывают голову, чтобы не заржал. Неслышный в полной уже черноте перестук копыт, обмотанных тряпками. Злобное бормотание Юкука: «а если отклонились…» И — желтоватая точка света на горизонте.

— Ты и ты, собираете и держите всех коней, когда перелезем, и отвечаете на сигналы тремя ударами в таз: три — значит, все спокойно, вы живы, — напряженно и очень внятно шепчет Юкук. — Если в ответ два раза по два удара — ведете коней к нам. Если ничего — то стоите на месте. Ты и ты — вспрыгиваете на стену и остаетесь там, с луками наготове. Прикрываете. Остальные четырнадцать — перепрыгнув, идете через одного, вправо и влево. Ты и ты — блокируете ворота, никого не выпускаете. Мы, остальные, прочесываем сад и идем в дом. Живых мужчин не оставлять. Женщин — наоборот, только живьем, тяжело не ранить. Разговоров никаких, все делаем быстро и молча. Воды по глотку, и за мной, быстро — потому что за сто шагов даже замотанные копыта слышны.

И неожиданно возникшая из мрака ровная, совсем черная линия — стена, ростом с человека. Над ней — холмы деревьев, чуть подсвеченные снизу розоватым светом. И небольшие башни, повыше стен.

И дикое мельтешение факелов среди листвы, растерянный вопль, обрывающийся после нового удара. Дикий запах ночных цветов, ползущий по саду сладкий дым, от которого кружится голова. Неподвижная фигура с заломленной вбок головой, перегородившая тропинку. Девушка, которой вяжут сзади руки ее собственной, очень скудной одеждой: смотрю в ее черные глаза, в которых пляшут огни факелов, говорю «нет», девушку уводят.

Грохот настоящего боя перед башнями, обозначающими вход в дом, похожий на игрушечную крепость. Юкук бросается туда, несколько коротких воплей, его голос: «я сказал — вправо-влево, бегом!»

Комнаты, скудно освещенные масляными лампами. Низкие двери, высокие купола потолка. Четыре трупа на полу, один — наш. Гладкие плиты пола, на стенах — мелкой мозаикой — извивы лозы, бегущие звери, музыканты с флейтами, женщины с широко раскрытыми скорбными глазами. Это же женщины города Константина, вижу я, — закутанные в те же драгоценные шелка, те же округленные по-совиному глаза, в которых и сладкое обещание, и безумие гордости, и неожиданная сладострастная жестокость.

— Бизант, — бормочет Юкук. — Оттуда мастера. В какую даль их завезли. Рабы, конечно.

И комната, где к нашим ногам вываливают содержимое окованного железом большого ларца, тоже работы мастеров Бизанта: с мягким стуком падают и катятся по полу деревянные обрубки — ножи убийц, десять, двадцать, больше…

И после этого — ничего, несколько напуганных и совсем не знакомых мне женщин. Глупо, как все глупо…

Выхожу в обширный двор, уже полный факелов. У нас один Убитый, трое ранены. Бреду, как потерянный, рассматриваю оскаленные лица трупов. Женских среди них нет.

И тут из низкой пристройки к дому вылетает лошадь — одна, без седока, и уверенным полукругом идет по двору на меня.

И сбоку лошади, как тень среди трепещущих складок покрывала, всплывает изогнутая женская фигура, прекрасная в своем полете, и невесомым призраком опускается в седло.

Я делаю несколько шагов вперед, в пустоту мощенного плитами двора. В моих руках ничего нет, за весь этот безумный бой я ни разу не вытащил меч.

— Зар-ги-су! — кричу я, и она сразу же поворачивает ко мне голову, закутанную в легкую ткань.

— Заргису, — повторяю я, делая вперед, в пустоту, шаг, еще шаг, еще. — Поговори со мной, Заргису. Посмотри на мое лицо. Вспомни мое имя — Маниах. Вспомни твой сад, который ждет тебя. Ты под моей защитой, Заргису.

Конь останавливается, женщина в седле нерешительно наклоняет ко мне голову, будто вслушиваясь, подталкивает коня, он делает вперед шаг, другой. Багрово отблескивающее в свете факелов лезвие ее меча опускается ниже.

— Нет-нет-нет! — слышится сорванный голос Юкука сзади, а затем — топот его ног. И я вижу, что справа и слева к ней черными клубами подлетают два всадника, один поворачивает к ней голову — и я вижу его длинный нос, они вдвоем берут ее коня под уздцы и вместе несутся в дальний угол двора, прямо на глухую стену.

Один всадник успевает туда раньше, он не сходя с седла оттаскивает в сторону какое-то сооружение, густо увитое плющом. И первым, нагибая голову, ныряет в открывшуюся за этой штукой черноту. За ним на полном скаку там же исчезает гибкая тень в развевающемся покрывале, а последним — носатый.

Судорожный перестук копыт по пустыне. Холодные звезды в вышине.

Книга победителей

Великодушием отмечен царь державы:Он стрелы золотом украсит в день кровавый,Чтоб саван на него себе добыл убитый,А раненый купил лекарственные травы.

ГЛАВА 17

Небо Ирана

— Помощь и прикрытие для вас запросил у вашего брата я, — извиняющимся голосом сообщил мне Бармак, с которым мы только что совершили необходимый нам обоим утренний визит за голые камни, окружавшие наш лагерь, уже гремевший железом и пахнувший дымом. — Просто после одного из наших разговоров мне показалось, что вы что-то уж слишком размашисто стали работать. Балхская броня, конечно, — хорошее дело, но вы-то поселились у этих людей в самом их гнезде. И хотя вы как будто вообще ничего не боялись, тут уже в какой-то момент одной брони бы не хватило.

Он озабоченно сложил губы, а потом улыбнулся мне.

— С другой стороны, а иначе вы и не могли. Надо было, действительно, нарываться на какую-то реакцию с их стороны. И времени оставалось не так уж много — тогда я это так и чувствовал, а сегодня, как видите, предчувствия оправдались. Вот я и отправил курьера к вашему уважаемому брату Аспанаку, с мыслью, что вас тут надо немножко прикрыть. Он мне не ответил, правда, но что может быть лучше, чем такой ответ, как вчера? Заодно ваши светлоглазые девушки спасли и мою старую шкуру.

Я молчал и смотрел на него. Потом, вздохнув, признал очевидное: что все оказалось как нельзя более кстати.