След «Семи Звезд» - Лещенко Владимир

Ваня протянул ему пригласительный билет. Арап развернул, пробежал надпись глазами. (Вот ведь диво – и читать обучен! Может, он и не арап вовсе, а ряженый русак с вычерненной рожей?)

– Прошу за мной, – снова поклонился чернокожий, указывая рукою на нарядную, резную дверь.

Они прошли. Сначала лакей, а за ним и поэт.

– Его благородие Академии Российской копиист Иван Семенов Барков! – громко и торжественно возгласил арап и вновь скрылся в прихожей.

«Да уж, “благородие”», – скривился Иван. – «Видали мы таких “благородий”…»

По заведенным еще во времена Петра Великого ассамблейным уставам, ни хозяин, ни хозяйка не вышли приветить новоприбывшего гостя. Тем более что как раз пора было начинать бал. Дамы и кавалеры уже выстроились в два ряда, друг напротив друга, приготовившись к контрдансу – церемониальному танцу, открывавшему празднества.

Барков повертел головой. Бальная зала была не огромной, однако ж приличных размеров. Тут вполне могло поместиться до десятка, а то и больше пар. Сейчас их было как раз десять.

К поэту подошел стройный вертлявый господинчик, по всей видимости, распорядитель бала, и указал место в мужском ряду. Пару Ване составила молодая дама, рассмотреть все прелести которой мешало домино и лиловая полумаска.

Раздались звуки торжественной, медленной музыки, похожей на размеренный марш. Как на Иванов вкус, так оркестр играл очень даже недурно, не уступая иному столичному. Вот тебе и провинция! Где же откопал таких виртуозов господин поручик? И во что они ему стали?

Кавалеры и дамы принялись делать поклоны и реверансы сначала соседям, а потом друг другу. Затем первая пара сделала круг влево и опять встала на свое место. То же самое произвела вторая пара и т. д.

Церемониальные танцы, а паче же контрдансы, Иван не любил. Его откровенно утомляли хождения по кругу, эти бесконечные прогулки по залу, реверансы и поклоны.

То ли дело – менуэт. Менуэт танцевали одна, две, а иногда и три пары. При исполнении менуэта можно было не соблюдать чинопочитание. Более того, протанцевав один раз, кавалер или дама могли повторить танец с новыми партнерами, выбранными по собственному желанию.

А лучшее время бала – это когда кончались церемониальные танцы, в которых принимало участие большинство гостей, и начинался «польский» – самый распространенный танец. Танцуют его пять пар, а иногда даже три пары. Он хорош тем, что движения в нем непринужденные и естественные.

Среди своих однокашников Барков считался недурным танцором. По крайней мере, старался не пропускать уроков Самуила Шмидта, а пару раз ему даже посчастливилось поработать под наблюдением самого Жана Батиста Ланде, с именем которого связано открытие в России первой танцевальной школы.

Напарница, видимо, оценила мастерство своего партнера. Заулыбалась. Ее реверансы стали более радушными, а приседания – низкими. Ивану сверху открывались та-акие соблазнительные видения, что прямо горло перехватывало.

Пройдя так круга два-три, дама указала поэту веером на одну из открытых дверей, куда незамедлительно и просочилась. Чуть замешкавшись, молодой человек последовал за прелестной проводницей.

Это был кабинет, убранный в экзотическом вкусе. Здесь смешались предметы, привезенные откуда-то из знойной Африки (не оттуда ль, откуда и слуги-арапы), с вещицами явно восточноазиатского происхождения. Маски, ассагаи, копья и щиты, бодхисатвы… И… фаллосы. В превеликом множестве и из самых разных материалов: бронзовые, деревянные, фарфоровые. Покрытые затейливыми письменами и инкрустированные цветными каменьями.

«Странный вкус у хозяина сей комнаты», – подумалось господину копиисту. – «Или же хозяйки»? А на ум тут же пришли те два гигантских столба, виденные им в провалившейся под землю часовне Никона.

Центром же интерьера покоев было чучело волчьей головы, висевшее над канапе, покрытым шкурой того же зверя. Не серый, а какой-то рыжеватый зверь хищно оскалил острые клыки и вперил в гостя желтые стеклянные глаза.

Дама подошла к восьмиугольному деревянному столику, на котором дымилась, расточая чуть слышный аромат лаванды, бронзовая курильница. Раскрыла лакированную коробку, стоявшую тут же, взяла оттуда щепоть коричневого порошка и бросила на угли. Над курильницей тотчас взвился клуб дыма. Да такого ядреного, что красавица ажно зашлась в кашле.

Помахала нежной ручкой, разгоняя веером облачко. В кабинете запахло чем-то непонятным. Иван не сумел бы четко сформулировать, чем именно. Ему помстилось, так могут пахнуть неведомые дальние страны, в коих он никогда не бывал и вряд ли побывать поспеет. А еще в этом аромате чувствовалось кипение плотской страсти. Что как нельзя лучше гармонировало с располагавшейся тут коллекцией.

Молодой человек смахнул пот со лба. Сделалось жарко и отчего-то стало тяжело дышать.

Между тем Лиловая Маска сначала уселась, а потом и прилегла на канапе. Полы ее домино распахнулись, представив восхищенному взору Ивана все великолепие юного женского тела. Указала веером на кресло, стоявшее подле ложа. И все это – молча, не проронив ни слова.

Господин копиист не спешил воспользоваться приглашением. Вместо того он полез в карман и извлек футляр с жемчужной змейкой. Слегка колеблясь, покосившись на клыкастую голову над канапе, протянул таинственной незнакомке, Девица приняла коробочку, раскрыла и не удержалась от восхищенного вскрика. Понравилось.

Еще бы! Такое-то, да чтоб не пришлось по вкусу? Однако ж как хорошо «крестный» угадал с подарком. Знал небось, кому предназначался. Змея – змее-искусительнице.

– Откуда вы знали, что виновница торжества – именно я? – прошептала дама в домино.

– Догадался, – развел руками Иван, садясь в кресло. – Кто, кроме хозяйки дома, так хорошо осведомлен в расположении комнат и в том, где что стоит.

– Глаз поэта? – высказала догадку собеседница.

– Вы мне льстите. Какой же я поэт? Так, виршеплет. Большей частью переписываю да перевожу чужое.

– Не скромничайте, – лукаво погрозила пальчиком Лиловая Маска. – Самоуничижение паче гордыни.

– Нет, право, какая ж тут скромность? Мои стихи даже не печатают. И вряд ли когда такое случится. Вот вы, например, ужель читали что из моих сочинений?

– Приходилось, – склонила голову к плечу дама.

– Не спрашиваю, понравилось ли, – молвил поэт, про себя дивясь смелости прелестницы.

Признаваться вслух, что читает срамные стихи… Гм… Или она провоцирует его?

Так и есть. Взяла в руки один из фаллосов – костяной, исписанный непонятными закорючками, – и стала задумчиво поглаживать да поигрывать с символом мужского достоинства.

Заколка домино как-то незаметно расстегнулась, и плащ медленной струею сполз со смуглых плеч на пол. Полная грудь призывно всколыхнулась в глубоком вздохе.

– Что ж вы так робки, сударь? – вопросила дама с издевкой. – В виршах-то гораздо прытче и смелее…

Господи, за что?!

Он осторожно, будто старинный сосуд или невиданную драгоценность, взял ее руку и легонько коснулся губами. Кожа была горячей, но сухой – неутешительный признак для страстного влюбленного, готового потерять голову… С такой же почтительностью опустил девичью ладонь назад, на канапе.

– Кажется, я имел случай доказать вам свою храбрость?.. – печально поглядел ей прямо в глаза, поблескивавшие из вырезов маски. – Там, в лесной хижине…

– Так вы… узнали меня? – нимало не удивилась Брюнетта.

Иван легонько кивнул. А как иначе? Если с первого взгляда лишь ее и видел. Даже не понадобилось глядеть по-особому…

– И не попытались воспользоваться ситуацией? – с легкой досадой изрекла девушка, сбрасывая ненужную машкару. – Или я вам ни капельки не нравлюсь?

Тут уж был прямой вызов. Господин копиист предпочел уклониться. Он и без того знал, кто выйдет победителем в этом поединке. Но какова женщина!

– Оставим в стороне экивоки, сударыня, – собрав волю в кулак, жестко произнес Барков. – Зачем я вам понадобился? Верно, не для того, чтобы вести разговоры о поэзии или демонстрировать мне столь дивное… собрание.