Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин

— Дуня, душа моя, — заговорилъ онъ слащаво. — Ты напрасно такъ все принимаешь; но согласись сама, что не могу-же я облизываться, когда другіе на моихъ глазахъ пользуются…

— Ты что этимъ хочешь сказать? — гнѣвно спросила Авдотья Степановна. — Ты, молъ, принадлежишь мнѣ, я тебя за такую-то сумму пріобрѣлъ, и потому ты должна выказывать, хоть для видимости, уваженіе. Такъ, вѣдь? Коли такъ, такъ знайте, ваше превосходительство, что я въ вашихъ серебряныхъ рубляхъ не нуждаюсь.

Саламатовъ грузно приподнялся и бухнулся на диванъ, схвативши за руку Авдотью Степановну.

— Прости меня, голубчикъ мой. Это у тебя все нервы.

— Нѣтъ, не нервы. Заруби на носу, что я тебѣ скажу: сюда, ко мнѣ въ квартиру, ты больше въ качествѣ бразильянца являться не будешь. Можешь пріѣзжать ко мнѣ по старому знакомству, но я для тебя Авдотья Степановна, слышишь, а не Дунечка.

— Что-же это такое? — вскричалъ Саламатовъ. — Эго нахальство! Такъ поступать можетъ только…

— Тсъ, — остановила Авдотья Степановна. — Если вы будете такъ орать, я прикажу человѣку спустить васъ. У меня голова разболѣлась отъ разговора съ вами. Я хочу кататься. Я васъ больше не удерживаю, генералъ..

Саламатовъ сдѣлалъ-было движеніе, но Авдотья Степановна встала и ушла въ кабинетикъ. Онъпочуствовалъ, что ему надо сократиться.

X.

То, что услыхалъ Прядильниковъ отъ Карпова, какъ-будто успокоило его нѣсколько. Карповъ сталъ надъ нимъ наблюдать и рѣшилъ про себя, что ему слѣдуетъ привести Николаича къ какой-нибудь пристани. Прядильниковъ умолчалъ о своемъ разговорѣ съ Авдотьей Степановной и вообще избѣгалъ новыхъ подробностей, которыя могли-бы дать поводъ Карпову предлагать ему разные интимные вопросы.

Предложеніе Авдотьп Степановны, отъ котораго Прядильниковъ такъ стыдливо и нервно увертывался, начала безпокоить его, по уже въ другомъ смыслѣ. Онъ, перебирая въ головѣ доводы Авдотьи Степановны, приближался къ тому заключенію, что дѣйствительно пора ему покончить съ ролью платоническаго дѣльца.

«Вѣдь если такъ взять — разсуждалъ онъ, — эта-женщина, посвоему, гораздо честнѣе всѣхъ тѣхъ мірскихъ надувалъ, съ которыми я находился какъ-бы въ сообщничествѣ. Правда, если у ней водятся теперь капиталы, то эти капиталы происхожденія чортъ-знаетъ какого. По какъ-же ей иначе было дѣйствовать? Неужели не воспользоваться тѣмъ, что ея красота даетъ ей? Она только умнѣе насъ. Я, разумѣется, никогда не соглашусь сдѣлаться ея настоящимъ компаньономъ, по войти въ ея дѣла, коли она считаетъ меня способнымъ… отчего-же нѣтъ?»

Такія разсужденія повели Прядильникова къ тому, что онъ написалъ Авдотьѣ Степановнѣ записку, гдѣ спрашивалъ ее, когда ей всего удобнѣе будетъ перетолковать съ симъ о дѣлѣ.

Она попросила его къ себѣ въ тотъ-же день вечеромъ.

— Вы знаете, — встрѣтила она его, весело протягивая ему руку: — я съ своимъ енараломъ покончила.

— Не можетъ быть! — вскричалъ изумленно Прядильииковъ и тутъ-же почувствовалъ, какъ это извѣстіе ему пріятно.

— Да вамъ развѣ Алеша ничего не разсказывалъ, какъ я при немъ обработывала енарала?

— Нѣтъ, ничего не говорилъ,

— Что-жь это онъ за меня, что-ли, устыдился или испугался?

— Вы совсѣмъ покончили съ Саламатовымъ? — стыдливо проговорилъ Прядильниковъ.

— Я ему сказала, что никакихъ отнынѣ хозяйскихъ правъ онъ на меня не имѣетъ.

— Это рѣшено и подписано?

— Вы меня еще мало знаете, Петръ Николаичъ. Я человѣкъ рѣшительный. Вамъ вотъ надоѣло-же находиться въ добровольномъ услуженіи у этихъ мазуриковъ, и я почувствовала, что пора и самой начать хозяйствовать. Только вы вотъ все со мною, попросту сказать, кобенитесь.

— Помилуйте, Авдотья Степановна, — заговорилъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ Прядильниковъ: — если дѣло идетъ о вашемъ устройствѣ, я готовъ всей душой…

— Полноте увертываться. Другая-бы на моемъ мѣстѣ такого феферу вамъ задала. Да я ужь, по добротѣ своей, прощаю. Въ васъ больно много всякой деликатности. Къ самому простому дѣлу вы и то и се, и пятое и десятое примѣшаете. Теперь, вы видите, я хочу совсѣмъ по другому жить. Надо-же мнѣ сдѣлать такъ, чтобы мои деньжонки приносили порядочный процентъ. Вы видите, я про васъ самихъ и про ваши дѣла совсѣмъ не говорю. Коли не хотите служить самому себѣ, такъ поусердствуйте немножко въ моемъ интересѣ.

— Я готовъ! — вскричалъ Прядильниковъ.

— Вотъ если будете заниматься сколько-нибудь моими дѣлами, вы и сами втянетесь. А тамъ ваша добрая воля: извлечь для себя какую-нибудь пользу изъ своихъ способностей или зарывать ихъ въ землю.

Прядильниковъ слушалъ Авдотью Степановну безъ всякихъ признаковъ нетерпѣнія. Напротивъ, то, что она ему говорила, совершенно отвѣчало на его соображенія.

— Я готовъ, я готовъ, — повторялъ онъ, слегка нахмуриваясь.

— А коли готовы, такъ, стало быть, и дѣло въ шляпѣ! Mo я не одного васъ желала-бы запречь въ хомутъ надо отыскать какое-нибудь занятіе и нашему Алквіаду.

— Алешкѣ?

— Да.

— Неужели будете хлопотать о его женитьбѣ?

— Да я вижу, онъ вамъ ничего не говорилъ про наше объясненіе.

— Говорилъ, да какъ-то глухо.

— Доволенъ онъ?

— Да шутъ его знаетъ!

— Развѣ онъ скрытничаетъ съ вами?

— Не знаю ужь, скрытничаетъ-ли; но что-то онъ сократилъ свою болтливость. Это на него непохоже…

— А вообще веселъ?

— Веселъ.

Прядильниковъ начиналъ чувствовать неловкость, вспомнивъ то, какъ Алеша доказывалъ ему, что онъ влюбился.

— Мной онъ долженъ былъ остаться доволенъ, — продолжала Авдотья Степановна. — Если-бъ вы присутствовали при пашемъ объясненіи, вы-бы, конечно, погладили меня по головкѣ. И, право, я вамъ скажу, Петръ Николаичъ, пора ужь и мнѣ выкинуть дурь изъ головы. Такой человѣкъ, какъ пашъ Алеша, не можетъ любить постоянно. Онъ и въ женитьбѣ-то останется такой-же.

— Еще-бы, — вырвалось у Прядильникова.

— Дайте срокъ, и эта блажь выйдетъ у него изъ головы. А все-таки я не такая женщина, чтобы могла долго привлекать его. Онъ безпутенъ, да голова-то у него свѣтлая. Постоянно опа работаетъ; хотя и по пустякамъ, а все работаетъ. А ужь по женской-то части онъ такіе видалъ виды, что ему не то, что я, а принцесса какая какъ разъ пріѣстся. Вотъ я и разсудила все это и стала съ нимъ говорить вовсе не въ любовномъ тонѣ. Это его, кажется, и ошеломило. Мужчина, каковъ-бы онъ ни былъ, не можетъ прожить безъ фатовства. Охладѣть-то онъ ко мвѣ охладѣлъ, а все-бы ему не впримѣръ пріятнѣе было, если-бы я безумствовала.

— Разумѣется, разумѣется, — говорилъ Прядильниковъ, кидая на Авдотью Степановну недоумѣвающій взглядъ.

— Вѣдь и тогда, Петръ Николаичъ, какъ я съ вами Алешкино письмо разбирала, во мнѣ больше нервы дѣйствовали, а не то, чтобы горечь ужь такая непомѣрная. Вы на него, пожалуйста, теперь не серчайте. Какой онъ ни на есть, мы съ вами должны быть его пѣстунами. Во мнѣ все перегорѣло, и осталась одна жалость, точно будто сестра я его была, старшая, а то и мать. Такъ вотъ я и говорю, что нужно