Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин

тоже ношу вицъ-мундиръ, но въ душѣ я земецъ. Ужь такъ меня Господь Богъ уродилъ. И натура-то моя вылилась, какъ вамъ, конечно, замѣтно, въ такую форму. Что-жь дѣлать, надо барахтаться поневолѣ въ этомъ болотѣ, потому что здѣсь самая гога и магога, ну вотъ мы всѣ и должны орудовать въ этомъ центрѣ Чухляндіи. А не будь этого, я-бы двухъ дней здѣсь не выжилъ. Вашъ другъ стоитъ всегда за правое дѣло, и будь у насъ другіе порядки, онъ, конечно, занялъ бы весьма видное мѣсто въ ряду нашихъ дѣятелей…

— Вы куда это собрались? — спросила вдругъ Авдотья Степановна, перебивая Саламатова.

— Никуда не собрался; напротивъ, являюсь къ вамъ изъ нѣкотораго злачнаго мѣста, гдѣ мнѣ бываетъ всегда отмѣнно скучно.

— А, — протянула съ гримасой Авдотья Степановна.

Глаза ея обратились къ Карпову и спросили его: желаешь ты, чтобъ я выпроводила генерала?

Карповъ опредѣленнаго отвѣта на это ue далъ.

— Вы тоже получили техническое образованіе? — спросилъ Саламатовъ, наклоняясь въ сторону Карпова.

— КакоеІ — отозвалась Авдотья Степановна. — Онъ сочинитель. Да что это вы, господа, объ ученыхъ-то матеріяхъ начали толковать: тошно слушать. Вы, пожалуйста, Алексѣй Николаичъ, — продолжала она, указывая на Саламатова: — не больно вѣрьте тому, что его превосходительство изволилъ расписывать. Это все онъ такъ, для близиру. Онъ у меня совсѣмъ не такой…

Авдотья Степановна потрепала Саламатова рукой по плечу. Того немного покоробило. Карповъ смотрѣлъ съ недоумѣніемъ.

— Какъ-же это, для близиру? — спросилъ Саламатовъ не то обиженно, не то игривымъ тономъ.

— Да такъ-же, душа моя: вы полноте съ нами ломаться. Алексѣй Николаичъ — человѣкъ свой, и хотя въ дѣлахъ не находится, но Господь Богъ его разсудкомъ пе обдѣлилъ. Вотъ такихъ-бы молодыхъ людей надо было впередъ выдвигать, а ваша братія давно уже позапылилась.

Саламатовъ, нѣсколько кисло улыбаясь, взглядывалъ па Авдотью Степановну какъ-то съ боку и въ то-же время озирался на Карпова. Его все сильнѣе и сильнѣе коробило.

— Да, позапылились, — повторила Авдотья Степановна. — А вотъ этакіе молодые люди, какъ Алексѣи Николаичъ, вмѣсто того, чтобы вамъ ножку подставлять, тѣмъ занимаются, что стихи вслухъ читаютъ.

— Что-жь, хорошее занятіе, — проговорилъ усмѣхаясь Саламатовъ.

— Вы, разумѣется, будете похваливать. Вамъ этова руку. Вы вотъ такихъ молодыхъ людей, какъ Алексѣй Николаичъ, бѣгаете. А они почище будутъ всякихъ Воротилиныхъ, съ которыми вы, ваше превосходительство, пзволите предаваться разнымъ утѣхамъ.

«Что это она разыгралась», подумалъ Карповъ. Онъ почувствовалъ себя положительно неловко, хотя разговоръ начиналъ занимать его.

— Супруга ваша какъ изволитъ поживать? — спросила Авдотья Степановна, обращаясь къ Саламатову.

— Находится въ вожделѣнномъ здравіи, — отвѣтилъ Саламатовъ шутливымъ тономъ, подъ которымъ слышалось весьма явственное раздраженіе.

— Вотъ, Алексѣй Николаичъ, какой генералъ примѣрный мужъ, такъ просто умилительно глядѣть на него. Къ супругѣ своей чувствуетъ глубочайшій решпектъ, а вѣдь, кажется, могъ-бы взять и ростомъ, и дородствомъ. Если-бъ онъ меня чѣмъ-нибудь обидѣлъ, я-бы сейчасъ къ супружницѣ. И она-бы его превосходительство за вихоръ!

«Нѣтъ, баба что-то начинаетъ сильно дурить», подумалъ Карповъ и взялся за шляпу.

— Куда-же вы? — остановила его Авдотья Степановна.

— Утѣшать несчастнаго, — отвѣтилъ онъ улыбаясь.

— Полноте, посидите: его превосходительству нужно сейчасъ-же ѣхать по должности.

— Мнѣ никуда не нужно, — отозвался Саламатовъ.

Карповъ рѣшительно всталъ и подалъ руку Авдотьѣ Степановнѣ.

— Противный, — проговорила она, надувши губки. — Смотрите-же, завтра я васъ жду. Приходите обѣдать.

Карповъ молча поклонился. Саламатовъ слегка приподнялся на креслѣ, протянулъ ему руку и выговорилъ:

— Очень пріятно-съ.

По уходѣ Карпова вышла маленькая пауза. Авдотья Степановна потянулась и прищурила глаза. Саламатовъ громко вздохнулъ.

— Что-жь это такое? — спросилъ онъ, наконецъ, не безъ усилія.

— А что? — откликнулась она.

— Съ какой стати ты берешь со мною такой тонъ?

— Какой такой тонъ?

— Помилуй, матушка, ты меня при какомъ-то мальчишкѣ третируешь чортъ-знаетъ какъ.

Саламатовъ заколыхался въ креслѣ и тяжело задышалъ.

— Какъ я тебя третирую?

— Чортъ-зиаетъ какъ! И кто этотъ брадатый ферлакуръ?

— Я тебѣ сказала, кто,

— Когда ты съ нимъ познакомилась?

— Давно еще.

— Какъ давно?

— Еще весной.

— И принимала его постоянно?

— Видѣлась съ нимъ каждый день.

— Гдѣ-же это на дачѣ, что-ли?

— Да, на дачѣ.

— Какъ-же такъ случилось, что я не видалъ никогда его у тебя?

— Въ другіе часы ходилъ, — отвѣтила Авдотья Степановна и зѣвнула.

— То-есть, ты его припрятывала?

— Что-жь его прятать: онъ не иголка.

— Послушай, Дуня, — заговорилъ Саламатовъ обиженно-нѣжнымъ тономъ. — Ты знаешь, что я тебя не стѣсняю, не устраиваю надъ тобою контроля; но вѣдь во всемъ нужна мѣра. Ты съ этимъ господиномъ Карповымъ обращаешься, какъ со своимъ возлюбленнымъ, и тутъ-же, при немъ, третируешь меня чортъ-знаетъ какъ!

— Затвердила сорока Якова одно про всякаго.

— Этого никто не вытерпитъ!

— Да ты мнѣ скажи по-просту: амбицію я твою раззадорила, или ты ревнуешь меня?

— Да помилуй, и такъ, и эдакъ, я всячески имѣю право…

— Что ты обидѣлся, — перебила его Авдотья Степановна — такъ мнѣ до этого нѣтъ дѣла. Я вольна съ своими гостьми обходиться, какъ знаю. Разсуди ты: этотъ самый Карповъ былъ-бы у меня въ первый разъ, а ты-бы пріѣхалъ посидѣть, какъ добрый пріятель мой, — почему-же мнѣ не обращаться съ тобой за панибрата? Я не бонтонная барыня. Мнѣ все позволяется. А если бъ такой Карповъ и подумалъ, что этотъ-де баринъ — ея бразильянецъ, такъ что-жь за бѣда такая!

— Бразильянецъ! Какой бразильянецъ? Кто тебя выучилъ этому слову?

— Кто-бы ни выучплъ. Что ты, мальтійскій рыцарь, что-ли? Или о своей репутаціи заботишься? Молодой человѣкъ, видя тебя въ моей гостиной, и самъ догадается, зачѣмъ ты ѣздишь. А оборвала я тебя на первыхъ порахъ потому, что ты больно форсисто началъ расписывать. Ну, кого ты этимъ обморочить хочешь? Точно будто этакій Карповъ не знаетъ, что ты за гусь; а ты ему сейчасъ: я-де такой-сякой, душевный человѣкъ, за земство распинаюсь и Петербурга терпѣть не могу. Тошно слушать!

— Однакожь, позволь, не могу-же я, въ угоду тебѣ, болтать одинъ вздоръ.

— Тебѣ ужь не разъ было говорено, что я терпѣть не могу, когда ты прикидываешься благодѣтелемъ рода человѣческаго. Вотъ тебѣ и весь сказъ. Обижайся или не обижайся, какъ тебѣ угодно.

— Наконецъ, — вскричалъ Саламатовъ, красный, какъ ракъ: — этотъ Адонисъ не можетъ-же такъ пребывать здѣсь по цѣлымъ днямъ и обѣдать съ тобой… Эго чортъ-знаетъ что такое! Какъ я ни добръ, но всему есть предѣлъ!

— Послушай, Борька, — начала Авдотья Степановна, совершенно сухимъ, безстрастнымъ тономъ — ты, пожалуйста, закрои клапанъ и не бурли. Я, мой милый другъ, давно сбираюсь сказать тебѣ, что мнѣ… противно хороводиться сь тобой. Коли ты недоволенъ, можешь искать какую-нибудь Дульцинею, а меня оставь въ покоѣ.

Въ карихъ глазахъ Саламатова промелькнулъ испугъ. Онъ еще тяжелѣе задышалъ и весьма