Иль Фарг. Невестка Эмира - Ульяна Соболева

прибивают ко мне гвоздями, и они впиваются мне в сердце, рисуя ржавыми шляпками ее имя… и там… внутри меня – это не Аллаена. Это то ее имя. Настоящее. Оно выедает мне мозги, и я произношу его во сне. Виктория. Вика. Победа… моя проклятая победа. И это правда, она одерживала надо мной победу за победой.

Каждый ее стон прошедшей ночью впечатался в мою сущность и оставил там следы. Я хотел снова и снова слышать свое имя ее голосом. Смотрел, как она спит. На спине. Ее волосы разметались по подушкам, головка повернута в бок, и ресницы бросают тень на подушку. Ее лицо не просто красивое – оно ослепительное, оно ангельское, оно нереальное. Такая женщина может только присниться.

Она была первой женщиной в моей жизни, которой я не хотел причинить боль. Нет, хотел. Очень хотел и не мог. А еще… она стала первой женщиной, с которой боль не понадобилась мне. И монстр… внутри меня жившее чудовище, оно вдруг начало жаждать иного. У него появился свой персональный допинг и наркота – ее удовольствие. Настоящее. Безумно вкусное. Остающееся привкусом на языке. Оказывается, ее стоны, ее извивающееся тело сводит меня с ума намного сильнее, чем крики… и чем ощущение болезненности на своем теле. Потому что ощущения острее, а ее эмоции ярче.

Никогда еще в моей жизни женское удовольствие не заставляло меня самого трястись от безумного зверского наслаждения.

Я привык к отвращению, я привык к фальшивым ноткам, привык к слезам и воплям. Никто и никогда со мной в постели не закатывал глаза и не покрывался мурашками… от моих прикосновений. Я понял, что хочу это видеть еще и еще. Хочу вдыхать ее крики, жрать ее стоны, хочу слизывать капли пота с ее тела и выпивать все соки, глотать их и чувствовать горлом.

Оказалось, что отдача сводит с ума намного сильнее. Ее отдача. А еще из ее взгляда тогда пропал страх, исчез, растворился в страсти. Я впервые видел эту страсть, вообще впервые видел, чтобы на меня смотрели с неподдельным желанием. Как порозовела ее нежная кожа, как трепетали веки, как дрожали пухлые, искусанные мною губы. Дьявол. Она буквально билась в моих руках. От каждого движения стонала и закрывала глаза, запрокидывала голову и снова стонала. Мой экстаз становился запредельно острым.

Когда она закричала, я не просто кричал, я орал. Я хрипел и дергался от самого адского самого безумного и бешеного удовольствия за всю мою жизнь.

Как я там говорил – она моя вещь. Моя псина. Ни хрена. Все наоборот. Это я ее вещь. Это я на нее подсел. Это я каждый день начинаю с мыслей о ней и заканчиваю ими. Это не она, а я стою над ней и смотрю, как она спит. Словно вор, словно последний отмороженный психопат. Вот он апокалипсис. Мой персональный астероид. Она понятия не имеет, что сегодня сделала, и какое чудовище пробудила. Нет… это не просто монстрище, сотворённый руками палачей, нееет. Это хуже. Это монстр, который поверил, что к нему могут прикасаться без ненависти и презрения, его могут гладить и ласкать, и это самый страшный монстр, потому что, если у него отнять эту ласку – он раздерет на куски, он вытащит хребет той, кто посмела дать ему надежду.

Она никогда от меня не уйдет. Я не дам. Я лучше сломаю ей ноги, изуродую ее лицо, сожгу ее тело, но она никогда и никуда от меня не уйдет. И мне больше никогда не забыть, насколько другим может быть ее лицо. Как сладко она произносит мое имя в экстазе. И на меньшее я больше не согласен. Я все у нее отниму, выдеру вместе с костями. Я хочу ее всю. Не только тело. Оказывается, его мне чудовищно мало. Я хочу ее душу.

И сейчас… цепляя под потолок длинную веревку, завязывая на ней петлю, я думал о том… вспоминал ее слова, которые она сказала в самом начале, когда я присвоил ее себе. Я дико боялся, что ее душа никогда мне принадлежать не будет.

* * *

Трогал ее волосы и с восхищением ощущал их мягкость и шелковистость, пьянел от их белизны, от этого нежного лунного цвета.

– Похожи на омерзительный снег из твоей страны… всегда ненавидел его. Как и зиму, как и все, что с вами связано.

И поднял прядь волос, наматывая на запястье, чтоб уже через секунду рвануть ее голову назад.

– Если я вошел в помещение – ты должна встать, а потом поклониться мне и поцеловать мою руку. Хотя… мне доставит наслаждение наказать тебя за непокорность. Ты даже не представляешь, как часто и как больно я буду тебя наказывать. А еще… ты будешь меня умолять, чтобы я сделал это снова.

– Хорошо.

– Не хорошо, а хорошо, мой эмир! Повтори!

Сдавил ее прекрасные волосы сильнее, наклоняя вниз к своей руке с длинными шрамами на запястье.

– Хорошо, мой господин!

– Целуй!

Она с трепетом прижалась к шраму губами.

Рывком поднял ее вверх и, сдавив ее грудь, прошипел на ухо.

– Ты понятия не имеешь, что такое боль… Ты о ней только слышала или видела в своих тупых мелодрамах. А теперь ты с ней познакомишься. Я сделаю с тобой все, что захочу. Сделаю все то, что творили с моими людьми… такие, как твой отец, и он вместе с ними. Ты станешь моей преданной, покорной сукой, с вечно раздвинутыми ногами и открытым ртом. Я научу тебя ползать у меня в ногах и просить тебя вые*ать. Я буду учить тебя стать моей собакой прямо сегодня ночью, и ты ублажишь меня так, как я того захочу.

Ты будешь носить на своей шее ошейник, ты будешь моей рабыней, моей собственностью, моей псиной. Теперь ты принадлежишь мне!

– Я… я ничего не сделала, я… я хотела стать, стать женой вашего сына… я люблю его… я…

* * *

Вот какие ее слова я вспоминал снова и снова. Слова о том, что она его любит. Да… вначале я убил своего сына. Закрыл ее собой, поймал пулю в руку, а потом выдрал пистолет из рук Рамиля и застрелил его… Это вначале я думал о том, что он насиловал ее, это вначале мне показалось, что она кричит и сопротивляется. А потом… потом я начал вспоминать и эти ее слова о ее любви к нему. Они возвращались снова и снова. Они вспарывали мне мозг, они травили мне