Секстет - Салли Боумен

– Да, наверное, эта роль пришлась бы ему по душе. – Корт отвернулся, чтобы Анжелика не могла видеть его искаженного тревогой лица. – Боюсь, именно это нам и предстоит – вечно быть настороже и не терять бдительности.

Внезапно он почувствовал себя полностью обессиленным. Он оглядывал этот скучный номер, где весь последний год жила его жена, и хотел лишь одного – чтобы она наконец появилась. Он уже жалел, что завел этот разговор, хотя он был необходим. И больше всего ему хотелось, чтобы из всех произнесенных Анжеликой слов одно не было произнесено – «воскреснет».

Внезапно Анжелика со свистом втянула в себя воздух, и, обернувшись, он увидел, что она дрожит от переполняющей ее ненависти.

– Я собираюсь разделаться с ним, и на этот раз всерьез. Я скоро вернусь, это не займет много времени.

Она поспешно вышла из комнаты. Корт взглянул на часы, было половина одиннадцатого. Уйти или подождать еще немного? Спектакль только что кончился, и Наташа сейчас едет на встречу с Жюлем Маккехни. Прежде чем она окажется дома, может пройти еще несколько часов.

Он в нерешительности бродил по комнате, пытаясь уловить в ее атмосфере дух женщины, которую он знал и любил. Его уже не в первый раз поражало отсутствие индивидуальности и вкуса в обстановке. Почти все предметы здесь были белыми или кремовыми – бесконечные вариации бесцветности, а картины, висевшие на стенах, совершенно не соответствовали его представлению о хорошем вкусе.

После развода Наташа начала коллекционировать акварели восемнадцатого и девятнадцатого веков, и чем бесцветнее и невыразительнее они были, тем больше ей нравились. Корт разглядывал то, что с большой натяжкой можно было бы назвать морским пейзажем – размытая синева, расплывчатые пятна белого и желтого, несколько чернильных иероглифов, в которых при желании можно было увидеть деревья, птиц или корабли.

На противоположной стене висели несколько картин маслом, написанных матерью Наташи. Прежде он не позволял выставлять их на всеобщее обозрение. Мать Наташи – она уже умерла – принадлежала к поколению, так и не ставшему взрослым. Ее дилетантские полотна отличались большими размерами и яркими тонами. Все это были изображения чудовищных цветов, занимавшие все пространство полотна. Их преувеличенно влажные венчики, пестики и тычинки вызывали недвусмысленно сексуальные ассоциации. Наташа говорила, что эта живопись обладает своеобразной силой и напоминает ей работы Джорджии О'Кифи. Корта, который терпеть не мог эту художницу, хотя признавал за ней явный талант, всегда поражало, как слепа могла быть его жена. В некоторых случаях она демонстрировала поразительную зоркость, в других же не видела или предпочитала не видеть ничего. «Я верну ее, я ее верну», – сказал он жирному цветку, маячившему прямо перед его глазами, и он уже представлял себе, как это можно сделать. Нужно только не торопиться и хорошенько продумать сценарий.

Долее оставаться в этой комнате было невыносимо, ее тишина и пустота угнетали, и все здесь было полно неопределенности, двусмысленности и сомнения. К тому же Корт вдруг уловил неприятный запах чего-то горелого, напоминавший запах паленых волос.

Он не хотел больше ждать, томясь ревностью и придумывая, что она может делать в этот момент. Лучше не знать, когда она появится. Корт вышел в коридор и задержался у дверей комнаты Анжелики. Здесь запах паленого был отчетливее, через открытую дверь Корт видел распятия, изображения святых и прочие религиозные атрибуты, которыми Анжелика заполняла любое помещение, где ей приходилось жить.

– Я прокляла его, – торжественно сказала она, появляясь неожиданно в дверном проеме. – И на этот раз ему не уйти от возмездия. У меня получилось, я это почувствовала. Я почувствовала, что он забился, как рыба, пойманная на крючок.

– Ну, вы проклинали его уже много раз, – холодно возразил Корт, – и без видимого результата.

Он взглянул на пылавшее лицо Анжелики. На висках у нее проступили вены, тяжелое тело излучало жар, как электрическая плита. Он попытался, как уже делал не раз, убедить себя в том, что Анжелика – просто безобразная, толстая, мстительная старая дева, единственная привлекательная черта которой – ее любовь к его сыну. Ей не дана сила, говорил он себе, и его нисколько не впечатляли ее полукатолические-полуязыческие молитвы, проклятия и заклинания.

Она пробормотала еще несколько фраз, как обычно перескакивая с английского на родной сицилийский диалект, полный угрожающих звуков, острых, как бритва, согласных, имен святых и богохульств.

Все ее крупное тело сотрясала дрожь, и Корт в испуге попятился. – Я пригвоздила его, – сказала она, переводя на Корта взгляд блестящих черных глаз. – Он сейчас начнет умирать, медленно, изнутри. Я хочу, чтобы он помучился, а потом добью его. Он связан, он пытался спрятаться, но на этот раз он от меня не уйдет.

Последняя фраза прозвучала как свист. Корт повернулся и, не сказав больше ни слова, быстро вышел. Как только за ним закрылась дверь, у него возникло ощущение, что за ним следят, и Корт решил, что тому виной представление, устроенное Анжеликой. Он никак не мог избавиться от этого ощущения и решил пойти к «Конраду», как он иногда делал вечерами. Он долго стоял на углу, глядя на темные окна квартиры, о которой мечтала его жена, и явственно ощущал, что на него тоже кто-то смотрит.

Корт резко обернулся, вглядываясь в темные тени в парке, но не уловил никакого движения и не услышал ни звука. Он посмотрел на тонкий и бледный серп месяца, плывущий высоко в небе над многоглазыми зданиями, поймал такси и поехал домой.

Ощущение преследования не проходило. Можно было приписать его усталости, голоду, суеверию, разговору с Анжеликой, который еще звучал у него в ушах, но он явственно чувствовал на себе чей-то взгляд, когда выходил из машины и входил в лифт.

Едва открылась дверь лифта, он увидел, что инстинкт, шестое чувство, его не обманывало. Он бросился к своей двери, которая была открыта нараспашку. Замки были взломаны. Он увидел, что в комнате включен свет, по полу разбросаны бумаги, и понял, что тот, кто это сделал, все еще находится здесь, в соседней комнате. Корт сразу узнал этот низкий, ленивый голос с акцентом уроженца Среднего Запада, и этот голос произносил уже знакомые слова. «Под левой грудью, – повторял он, – под левой грудью».

Некоторое время Корт стоял, в ярости стиснув руки, собираясь с силами. Потом, словно в радостном предвкушении встречи со старым другом, которого не видел уже давно, он ворвался в квартиру.

10

– Потомство, – сказала тетя Эмили. Она наклонилась и похлопала Линдсей по колену. Линдсей, которая, как это с ней бывало, на секунду отвлеклась от разговора, задумавшись о чем-то своем, подскочила.