Прыжок - Илья Бражнин

Горячеглазая буйная комсомолия проходила перед ним бузливой чередой. Всматривался сквозь заволоку воспоминания в лица и каждому кивал, будто прощался. Долго сидел так Джега в тяжелом раздумье за темной, прелой стеной спин, всматриваясь в неведомое, прислушиваясь к собственному волнению. Отрывался от своих тяжелых дум, прислушивался к словам, что говорили на эстраде, и вдруг, зацепившись за знакомый смысл слов, снова уходил к своим колеблющимся образам. Голос Петьки приковал все его внимание. Поднял голову Джега и кивал, притоптывая ногой: — Так, так. И снова слушал и снова: — Так, так.

Равнодушный, слушал решение суда. Подумал мельком — это хорошо, что дело отложили: не убивал Гришка. Но возвратился тотчас же к своим мыслям и к своему какому-то решению. Набросив решительно кепку на смоляные вихры, Джега стал пробиваться к выходу, как человек, который торопится сделать то, что должен сделать.

Многотелая толпа, сжимавшая его со всех сторон, шумела и качалась в жаркой, душной качке. Дело было необычайное; оно неслось вскачь, вкось и вкривь от начала до конца. Пузырилась как крутой кипяток на огне, и как пар над кипятком, висела над делом неуловимая тайна.

Вокруг слышались догадки, предположения; закипели горячие споры и мимолетные стычки.

— Что? Кожухов? Почему Кожухов? Это еще надо доказать.

— Но почему Светлов сознался сперва? Сказка или нет — то, что он рассказал об этой осенившей его правде?

— Что ни говорите, а я бы не взял на себя смелость вынести Светлову обвинительный приговор.

— Но ведь оправдать его тоже нет основания; сознание налицо, окровавленная шапка налицо.

— Шапка не на лице, гражданин, а на голове.

— Ваши шутки неуместны. С вами не разговаривают.

— Судьи поступили вполне правильно.

— Зря канителятся. Таких в расход пускать надо. Джега не слышал кипевших вокруг него словесных бурь. Он шел напролом, одержимый своим, и спешил, страшно спешил. Кто-то окликнул его, он не оглянулся. Он боялся прозевать Семенова.

Семенов спускался с лестницы, когда Джега нагнал его. Поздоровались и долго шли молча по темной улице. Не доходя поворота, Джега решительно остановил Семенова: — Слышь! Постой! Два слова!

На миг запнулся. Положил тяжелую руку на худенькое плечо Семенова. Вырвал из груди загоревшиеся слова:

— Семенов, слышь, что я тебе скажу. Я у тебя никогда ничего не просил для себя. Теперь вот прошу. Перебрось ты меня куда-нибудь на другую работу. Работать буду как лошадь, только бы подальше отсюда.

Сжал плечо сильней, глянул в лицо, выступавшее из тьмы, и увидал ровный блеск серых глаз.

Семенов помолчал, раздумывая, потом кивнул головой:

— Во что… не знаю, как тебе это придется? В губкоме из цека бумажка есть. По разверстке работников на Восток перебрасывают. На наш город в Туркестан две путевки есть. Если хочешь, зайдем завтра вместе к секретарю губкома и дело это обработаем.

Джега весь будто на дыбы поднялся. Засверкали ушедшие вглубь глаза.

— Спасибо, спасибо…

Протянул руку, и крепкое дружеское пожатие скрепило слова. Внезапно в их руки легла третья рука, и глухой басок уронил сверху:

— За что этакая благодарность? — Джега и Семенов обернулись.

— Петька!

— Он самый.

Смахнул Джега выступивший на лбу пот.

Прощай, Петро, в Туркестан еду на работу.

Вздрогнул Петька. Повел удивленно плечами. Хотел спросить что-то, да только глазами пробежал по джегиному лицу — стало все понятно без вопросов. Сжал крепко руку джегину.

— В Туркестан? Что ж, и в Туркестане нужны люди.

А тем временем Юлочка, легкая и радостная, бежала домой. Дело сложилось удачно. Кровавый кошмар, висевший над головою Григория, рассеивался. Теперь еще немного терпения. Это становится очевидным. Теперь уже его, наверное, скоро выпустят. Правда, он себя слишком дерзко вел на суде. Это может ему повредить. Но в конце концов она ждала худшего. Джега всё же милый. Отказался. Теперь надо скорей загладить все это. Юлочка спешила домой, стуча быстрыми каблучками по мостовой. Сердце ее выстукивало в такт каблучкам, а мысли бежали впереди.

Дома — разочарование. Джеги нет. Ушел. Видимо, наскучило сидеть одному. Быстро смекнула что-то. «Тем лучше. Устроил приятный сюрприз, и примирение будет окончательным».

Юлочка немедленно принялась приводить задуманный план исполнение. Принесла в спальню маленький круглый столик, накрыла его белой скатертью. Сняла с этажерки в столовой цветы и перенесла в спальню. Потом начала опустошать буфет. Раскладывала все, что было, на маленькие тарелочки и переносила в спальню. Всю сервировку увенчали начатая бутылка портвейну и две рюмки. Покончив со столом, Юлочка стала в раздумье посреди спальни, оглядывая стены, мебель и прикидывая в уме, какими средствами все это можно превратить в экзотический уголок.

Придумала. Через четверть часа с помощью покрывал, пестрой шали и опрокинутых кресел было сооружено необычайное ложе. Электрическую лампочку завернула в синий шелковый головной платок.

Потом Юлочка занялась собой. На это ушло вдвое больше времени, но зато она превратилась в белый благоухающий цветок. На ней было светлое платье и, как тогда, после записи, одно платье, а под ним ничего. Пусть милый знает, что она ждет его вся, вся ждет. Остановившись посреди комнаты в мягком синем свете, подняла голову и, медленно поводя руками, прошептала пряные слова тагоровского «Гитанджали»:

«… Песни лесов смолкли, и двери домов закрыты. Ты — одинокий путник в этой пустынной улице. О, мой единственный друг, о, мой возлюбленный, врата открыты в моем доме, не пройди мимо точно сновидение».

Сорвалась с места. «Что же его нет? Посмотрим, не идет ли». Бросилась к окну. Распахнула настежь. Ударило в лицо крепким весенним настоем. Было необычно тепло для начала весны и необычно светло для ночи. Луна источала густой, молочный, почти осязаемый свет. Тени деревьев в палисаднике были острыми и длинными. Подставила под потоки белого таинственного света лицо, шею, грудь. Глянула вверх на луну, погрозила ей пальчиком: — Колдунья.

Затихла, погрузилась на мгновение в светлое и блаженное бездумье, потом снова мысли обратились к Джеге. Джега… это влечение к нему, буйному и непокорному. Не оттого ли так неудержимо и влечет ее к нему, что он непокорен, неподатлив, что сладко побеждать его неподатливость и сладко отдаваться его буйству?

Вторую весну, вторую весну он около нее. О, за этот год непокорства стало меньше, но все же… а тогда, тогда! Как он извивался в ее ручках, как он боролся, противился. Его злые взгляды, его колющие слова.

А потом… Сдался. Присмирел. Сам, сам пришел. И как пришел! Он рассказывал.

Бежал как безумный по лесу ночью 20 верст к ней, к ней. Для нее. Чтобы сказать, что он сдается, что ее — весь, с головы до ног. Сладкая победа.

Но она ведь, пожалуй, знала. Знала с первого взгляда, что она сломит его, что он будет принадлежать ей. Разве все мы, девушки, не выбираем сами себе того, кого хотим, а потом позволяем мужчинам делать вид, что они нас выбирают и побеждают наше сопротивление. Глупые! Где же им разобраться в этой игре!? Ведь она еще тогда, на вокзале, уезжая в Москву после первых каникул, знала, что он будет у ее ног, видела, что он уже попался. Да, в этом он простачок. Но зато в другом он может очень многое.

Он, несомненно, выбьется на широкую дорогу. Он очень силен. Он умен. У него такая широкая манера работать, манера большого человека. Он прекрасно владеет словом. И его ценят. Он будет крупным работником. Только бы ему не помешал этот отказ от обвинения. Но это забудется. И потом для всех же ясно, что нелепо заставлять обвинять своего родственника. Они же сами это про себя отлично сознают. Только делают вид, что надо быть сугубо прямолинейными и небрезгливыми в средствах.

Но она им отомстила… Это смешно. Утащила из-под носу у них лучшего из них. Эта девочка… Нина. Она тоже, кажется, метила на него. Где же ей?..

Юлочка поправляет волосы, и ее легкий стан выпрямляется. Она горда обладанием Джеги. Тихо улыбается она луне, и мечты снова заливают ее головку. Как легко думается в эту весеннюю ночь!

Джега, он ведь в сущности с хорошими задатками. Она еще поработает над ним. Они увидят. За этот год он и то сильно изменился. Одно то, что он принял, наконец, квартиру и поддался ее уговорам устроить себе больший заработок, уже чего-нибудь да стоит. Постепенно придут другие привычки. Он будет таким, каким она хочет его видеть. Он не уйдет от нее. Да и зачем ему уходить? Разве она нехороша? Разве она не любит его? Разве он не имеет ее всегда у себя под рукой чистоплотную, ласковую, любящую?

Ему можно только позавидовать. Что он может иметь лучшего? Какую-нибудь грязнулю, которая вместо того, чтобы приготовить ему что-нибудь, когда он усталый возвращается домой, сама заставит его разводить в грязном углу примус? У них есть, быть может, и положительные качества, она не отрицает, она не хочет быть мещанкой, она уважает дело Джеги и не хочет плохо думать о его товарищах. Но все же… все же… Нет, он не дурак. Он предпочел ее. У него врожденное чутье. Наверно, у него в роду не все простые рабочие. Он умен, конечно, уж тем, что выбрал ее.