Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон

Тогда молодые жены, не привыкшие к тому, что у них не бывает свободного пенни, и испытывавшие серьезные трудности с ведением домашнего хозяйства, начали искать какой-либо способ увеличить семейный доход. Одна на остатки своих сбережений купила домашнюю птицу и несколько клеток и продавала яйца бакалейщику из рыночного городка. Другая, искусно владевшая иглой, шила платья для прислуги с соседних ферм; еще одна оставляла своего единственного ребенка с матерью и дважды в неделю ходила на поденщину в дом священника. Возрождалась старинная деревенская традиция касс взаимопомощи; но, несмотря на то что свободных средств стало чуть больше, а ртов, которые нужно кормить, чуть меньше, доходы все равно были прискорбно малы. Как бы молодая хозяйка ни крутилась, в карманах было пустовато. «Нам бы только деньжатами разжиться!» – по-прежнему сетовала деревня.

В начале девяностых годов наступило некоторое облегчение, поскольку недельное жалованье было повышено до пятнадцати шиллингов; но растущие цены и новые потребности вскоре свели это повышение на нет; лишь мировая война поспособствовала введению чего-то похожего на прожиточный минимум.

XI. Школа

Занятия в школе начинались в девять часов, но дети из Ларк-Райза пускались в путь, составлявший полторы мили, вскоре после завтрака, начинавшегося в семь часов, отчасти потому, что им хотелось побольше поиграть по дороге, а отчасти потому, что матери хотели выставить их из дома до начала уборки.

Они брели по длинной прямой дороге по двое, по трое и группами, повесив на плечо плоские плетеные корзинки с едой, в поношенных пальтишках, защищавших от дождя. В холодную погоду некоторые брали с собой две горячие, всю ночь пролежавшие в печи или золе, картофелины, чтобы по дороге греть руки, а по прибытии в школу утолить голод во время обеда.

Эти крепкие, сильные ребята на время избавлялись от надзора, а потому между ними происходило много перепалок, ссор, а зачастую и драк. В более мирные минуты они садились на корточки в дорожной пыли и играли в шарики или вскарабкивались на кучу камней и устраивали состязание в камешки, а не то так забирались в живую изгородь, искали птичьи гнезда или ежевику, срывали длинные усики брионии и обвивали ими свои шапки. Зимой катались по замерзшим лужам или лепили снежки – мягкие для друзей и твердые, с камнем внутри, для врагов.

Примерно после первой мили пути совершался набег на обеденные корзинки; или же ребята, протиснувшись на поле между прутьями запертых на висячий замок ворот, таскали репу, которую очищали зубами и жевали, набирали горсть гороха или колосья пшеницы, чтобы растереть между ладонями ее сладкие, молочной спелости зерна и слизнуть их. Весной ели молодую зелень с боярышниковой изгороди, которую называли «хлеб с сыром», листья щавеля с обочин, прозванные «кислой травкой»; осенью поспевали боярышник, ежевика, терн и дикие яблоки, которыми можно было подкрепиться. Дети всегда находили что поесть, и не столько потому, что были голодны, сколько по привычке и из любви к дикорастущим лакомствам.

В этот ранний час по дороге мало кто ездил. Иногда зимой дети слышали перестук копыт, затем из тумана возникала и с грохотом проносилась по травянистым обочинам вереница верховых охотников, по уши закутанных в пледы, в сопровождении грумов. Или раздавался равномерный топот и звон направляющихся в поле упряжек, и отцы, проезжая мимо, делали вид, что замахиваются на своих отпрысков кнутами, и кричали: «Вот тебе за тот раз, когда ты заслужил и не получил порку»; а старшие братья, всего несколько месяцев назад сами учившиеся в школе, снисходительно поглядывали с лошадей на младших и кричали: «Прочь с дороги, малышня!»

Возвращаясь во второй половине дня домой, можно было встретить и кой-кого еще. Фермерскую двуколку, которая ехала с рынка домой, поднимая пыль; фургон мельника или телегу пивовара, запряженную четырьмя огромными мохноногими с атласными спинами лошадьми. Еще более захватывающим было редкое зрелище – экипаж сквайра Харрисона с дамами в ярких летних платьях, похожими на цветник, и самим розовощеким сквайром в белой шляпе, управлявшим четверкой серых коней. Когда экипаж катил мимо, дети отступали назад и приветствовали его, сквайр важно прикасался хлыстом к полям шляпы, а дамы подавались со своих высоких мест, чтобы улыбнуться учтиво приседающим детям.

Более привычна была дама на белой лошади, которая каждый понедельник и четверг медленно ехала по одной и той же травянистой обочине в одном и том же направлении. Среди детей ходил шепоток, что она помолвлена с фермером, живущим на отшибе, и что они познакомились на полпути между своими домами. Если так, это, должно быть, была долгая помолвка, ведь дама дважды в неделю в одно и то же время ездила по этой дороге на протяжении всех школьных лет Лоры, лицо ее становилось все бледнее, фигура все грузнее, и старая белая лошадь тоже прибавляла в весе.

Говорили, что каждый ребенок рождается дикарем и его необходимо цивилизовать. У некоторых ларк-райзских детей этот процесс заходил не слишком далеко; и хотя одна цивилизация управляла ими дома, а вторая – в школе, по дороге из одного места в другое они могли забыть и о той, и о другой и вернуться в естественное состояние. Любимым их развлечением было накинуться на самую безобидную из своих спутниц, обычно маленькую девочку в чистеньком платьице, и «гонять» ее, как это у них называлось; они преследовали несчастную добычу, а изловив, валили на землю и садились сверху, разрывая на ней одежду, пачкая лицо и взъерошивая волосы. Девочка могла кричать, плакать и говорить, что «донесет» на них; они не обращали на это никакого внимания, пока, устав от забавы, не уносились с воплями вперед, оставив истерзанную бедняжку рыдать.

Жертва никогда, даже если школьная учительница бранила ее за всклокоченный вид, не «доносила» на ребят, потому что понимала: решись она наябедничать, на обратной дороге ее будут «гонять» похуже прежнего, вопя при этом:

Ябеда-корябеда!

Отрежем ей язык, порубим на кусочки

И раздадим щеночкам.

Жаловаться матерям тоже было бесполезно, ведь в деревне существовало правило никогда не вмешиваться в детские ссоры.

«Пусть разбираются сами», – говорили женщины; и если ребенок жаловался, единственным ответом было: «Ты, верно, сама виновата. Оставь ребят в покое, и они тоже оставят тебя в покое; не приближайся ко мне со своим нытьем!»

Это была суровая школа; но большинству детей она, похоже, шла на пользу, и более тихие и чувствительные дети вскоре выучивались либо вставать пораньше и приходить в школу первыми,