Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон

во время летнего отпуска девушки, молодые люди женились и селились в Ларк-Райзе или поблизости от него. Другие обзаводились семьями и оседали вдали от родного дома. Хорошей партией считались мясники и молочники, возможно потому, что они часто наведывались в дома, где служили девушки. Девушка из деревни выходила замуж за молочника или мясника в Лондоне или другой отдаленной части страны, а через несколько лет пара приобретала собственное дело и начинала процветать. Одна уроженка Ларк-Райза вышла замуж за дворецкого и вместе с ним построила доходный дом на Восточном побережье; другая стала женой лавочника и, навещая родителей, проявляла поразительное отсутствие такта, так как брала с собой няню, чтобы та помогала присматривать за детьми. Няню эту наперебой приглашали во все коттеджи и усердно выуживали из нее информацию о семейной жизни своей бывшей землячки; но на саму Сьюзи взирали с прохладцей: она преступила общепринятые нормы. Девушки, вышедшие замуж, оставались верны старому обычаю летом гостить у родителей, и внешние признаки их благополучия должны были быть неприятны молодым женам батраков, вернувшимся к прежнему образу жизни.

Без девушек молодым людям в деревне было бы скучно, если бы в пределах пешей досягаемости не было других девушек в услужении. Воскресным днем те, кто еще был свободен, надевали свой лучший костюм, хорошо начищенные ботинки и, заткнув за ленту шляпы цветок, отправлялись ухаживать за молочницами с соседних ферм или младшими служанками из богатых поместий. Уже обрученные парни поднимались наверх, чтобы написать еженедельное письмо невесте, так что в окне второго этажа нередко можно было увидеть физиономию, жующую кончик пера и уныло озирающую пустынную улицу.

Тогда не было ни танцев в сельских клубах, ни кинотеатров, ни дешевых экскурсий, на которых можно было с кем-нибудь познакомиться; но время от времени кто-то из помолвленных юношей шокировал общественное мнение, загуляв с другой девушкой, пока его нареченная была в отъезде. Когда парня обвиняли в том, что он «не верен Нелл», он заявлял, что это была всего лишь дружба или просто небольшое развлечение; но мать Нелл и его собственная родительница думали иначе и изводили его попреками до тех пор, пока встречи с новой возлюбленной не прекращались или не становились тайными.

Но когда домой в отпуск наконец приезжала сама Нелли, об отступничестве никто не упоминал. Каждый вечер соседи, подглядывающие из-за занавесок, видели, как эти двое выходят из своих домов и идут в одном направлении, правда пока не вместе, ибо это было бы сочтено бесстыдством. Как только молодые люди скрывались из виду, то тут же сближались, брались за руки и гуляли по полям среди созревающей пшеницы или останавливались у перелаза и шептались, целовались и миловались, пока не сгущались сумерки и девушке не приходило время возвращаться домой, ведь порядочная особа не должна показываться на улице после десяти часов. Это блаженство длилось всего четырнадцать вечеров, а все остальные вечера в году были одинокими, и это в течение не одного, а шести, семи, даже восьми лет. Бедные влюбленные!

Хозяйки обычно говорили – а те счастливицы, которые до сих пор держат служанок, наверное, говорят до сих пор, – что в течение первых нескольких дней после возвращения к своим обязанностям девушки бывали угрюмы и рассеянны. Без сомнения, так оно и было, ведь все их помыслы, вероятно, были о дорогих близких, оставшихся дома, и до новой встречи должно было пройти еще много долгих, бесконечно одиноких месяцев. Это время проявить немного терпения и каплю человеческого сочувствия, чтобы помочь девушке привыкнуть, и если это терпение и сочувствие проявляют, как до сих пор бывает во многих домах, несмотря на газетные измышления, то юная душа скоро переключится с воспоминаний о былом на мечты о будущем.

Деревенские дети подобных милований почти не видели. Попытайся они выслеживать влюбленных или подглядывать за ними, парень пригрозил бы «оборвать им все уши»; но если ребятишкам становилось любопытно посмотреть на подобные вещи, в деревне всегда имелась одна подходящая пара. Это были давно помолвленные Хрипун и Бесс, которые в то время гуляли друг с другом уже десять – двенадцать лет, и до свадьбы им оставалось еще пять или шесть. Бесси, которой тогда было около сорока, считалась недостаточно крепкой, чтобы идти в услужение, и жила дома, ведя хозяйство вместо матери – последней из кружевниц. Хрипун, батрачивший на ферме, был огромный увалень, способный с легкостью поднять мешок пшеницы; правда, считалось, что «котелок у него плохо варит». Он жил в соседней деревне и приходил каждое воскресенье.

Мать Бесси день-деньской просиживала у окна над кружевным валиком; но ее заработки, должно быть, были невелики, ибо, хотя ее муж получал жалованье наравне с многодетными отцами, а у них была только одна Бесс, они ужасно бедствовали. Рассказывали, что, когда мать и дочь поджаривали на обед тонкий ломтик бекона, они ели его по очереди, ежедневно чередуясь; второй доставался лишь хлеб, обмакнутый в жир. На выход обе носили старомодные вещи, шали и чепцы вместо пальто и шляпок, а также короткие юбки и белые чулки, тогда как остальные представительницы деревенского общества щеголяли в черных чулках и юбках, касавшихся земли. Их отправление в рыночный городок за субботними покупками всегда вызывало у очевидцев улыбку; мать несла старый зеленый зонтик, а Бесси – перекинутую через руку корзинку с двустворчатой крышкой. Обе были длиннолицые и бледные, мать высоко поднимала ноги и при каждом шаге касалась земли зонтиком, а Бесс плелась чуть позади, и конец ее шали свисал ниже подола юбки. «Ни дать ни взять старая белая кобыла со своим жеребенком», – однажды прошелся на их счет местный остряк.

Каждый воскресный вечер Хрипун и Бесс выходили на прогулку: он в своем лучшем светло-сером костюме и розовом галстуке, с геранью, розой или георгином, заткнутыми за ленту шляпы, она – в пестрой шали и маленьком черном чепце с бархатными лентами, завязанными бантом под подбородком. Они не скрывали своих отношений и от самого порога шли рука об руку, и часто его рука обнимала талию под пестрой шалью прежде, чем они исчезали из виду; хотя, конечно, никто не утруждал себя подглядыванием, слишком уж привычным было это зрелище.

Влюбленные всегда направлялись к большаку и проходили по нему некоторое расстояние, после чего поворачивали назад, к дому Бесси. Они редко гуляли без сопровождения; обычно за ними, примерно в десятке шагов, следовала небольшая группа деревенских ребятишек, останавливаясь, когда останавливались они, и снова пускаясь в путь, когда те шагали дальше. «Прогулка с Хрипуном и Бесс»