Ларк-Райз - Флора Джейн Томпсон

в год. Это немного, но вы очень малы, и у вас будет легкая служба и уютный дом. Вам нравится кухня?

Марты обвела взглядом огромное помещение и снова ответила:

– Да, мэм.

– Вы найдете, что здесь хорошо и уютно, когда будете ужинать у очага. Вам ведь не будет одиноко, правда?

На сей раз Марта произнесла:

– Нет, мэм.

– Передайте своей матери: я надеюсь, что она снабдит вас всем необходимым. Вам понадобятся наколки и передники. Я люблю, чтобы у моих служанок был опрятный вид. И скажите ей, чтобы она позволила вам взять побольше сменных вещей, потому что стирка у нас раз в шесть недель. У меня есть женщина, которая этим занимается.

И хотя Марта знала, что у матери нет ни пенни на ее экипировку, а последнее, что ей велели, прежде чем она ушла в то утро из дому, – попросить свою потенциальную работодательницу выслать ее матери жалованье за первый месяц вперед, чтобы купить все необходимое, она снова сказала:

– Да, мэм.

– Что ж, тогда жду вас в следующий понедельник. А теперь скажите, вы голодны?

Впервые в голосе Марты послышался оттенок чувства, когда она ответила:

– Да, мэм.

Вскоре на стол был поставлен холодный ростбиф, и для троих детей нарезаны щедрые порции. Такие куски говядины, как этот, можно было увидеть лишь на старинных картинах: огромный, невероятно вкусный и такой нежный, что он, казалось, таял во рту. Три тарелки опустели в мгновение ока.

– Кто-нибудь из вас хочет еще?

Лора, сознавая, что она тут не главная фигура и приглашена к столу лишь из вежливости, с сожалением, но твердо отказалась; Марта выразила желание отведать еще чуть-чуть, если «мэм» не возражает, а ее младший брат просто придвинул к себе тарелку. Памятуя о хороших манерах, на третью порцию Марта не решилась. Но парнишка нисколько не колебался; он умирал с голоду и попросил третью и четвертую тарелки, а хозяйка дома стояла рядом с довольной улыбкой на лице. Должно быть, ей на всю жизнь запомнился это маленький мальчик с отличным аппетитом.

Когда ребята добрались до дома, уже стемнело, и у Лоры таки были неприятности – не только из-за того, что она испортила свои лучшие сапожки, но, главное, из-за того, что солгала матери, сказав, будто они отправились в городок за покупками. Но, даже лежа в постели без ужина, девочка чувствовала, что этот опыт стоил полученного наказания, ведь она побывала там, где раньше никогда не была, увидела старый дом и леди в алом жакете, попробовала ростбиф и стала свидетельницей того, как Томми Бимиш съел четыре огромные порции.

В итоге Марта не пошла туда жить. Ее матери не понравился отчет об этом доме, а отцу на следующий день сказали, будто там водятся привидения.

– Она туда не пойдет, пока у нас есть для нее хоть корочка хлеба, – заявил он. – Не то чтобы я верил в привидения – по-моему, это сущая ерунда, но дочка может вообразить, будто увидала что-то такое, и испугаться до смерти, или простудится в этой огромной, насквозь продуваемой сквозняками старой кухне и умрет.

И Марта дождалась, пока двум ее сестрам, модисткам из городка, не понадобилась прислуга; очутившись там, она окрепла и порозовела и, по их уверениям, научилась говорить не только «да, мэм»; ибо жаловались они лишь на то, что Марта имела обыкновение дерзить и так громко пела на работе, что ее слышали даже покупательницы в магазине.

Когда девочка проводила на «временном» месте год, ее мать начинала поговаривать о том, что ей пора бы «поискать лучшей доли», и советовалась с дочерью священника. Не известно ли той, может, в какое-нибудь из близлежащих поместий требуется судомойка или помощница кухарки? Если таковые не требовались, дочь священника дожидалась, пока не набиралось две-три подобные кандидатки на хорошее место, после чего подавала объявление в «Морнинг пост» или «Черч таймс». Или же девочка получала место благодаря сестрам или подругам, уже работавшим в богатых домах.

Когда место находилось, девочка отправлялась туда одна – обычно это было ее первое путешествие на поезде; с собой она брала желтый жестяной сундучок, перевязанный толстым шнуром, букет цветов и завернутые в коричневую бумагу остатки домашнего обеда.

Жестяной сундучок отсылали на железнодорожную станцию с возницей, а мать пешком провожала дочь до станции, находившейся в трех милях. Они выдвигались из Ларк-Райза еще до рассвета, часто зимой, – девочка в своем лучшем, псевдомодном, наряде и мать с очередным младенцем, завернутым в шаль. Соседки выходили к калиткам и кричали им на прощанье: «В добрый путь! Надеюсь, у тебя будет хорошее место!», «Будь умницей и делай все, что велят!» или более утешительное: «Ты вернешься в отпуск раньше, чем поймешь, где очутилась, и тогда тебя никто уже не удержит, ты завоюешь этот чванный Лондон!», и мать и дочь отбывали в хорошем настроении, не раз оборачивались и махали оставшимся.

Лора однажды стала свидетельницей ухода такой пары: матери, кутавшейся в большую клетчатую шаль, из складок которой выглядывало личико ее малыша, и дочери в ярко-синем поплиновом платье, купленном в городской лавке подержанной одежды, – оно было сшито по моде трехлетней давности, но к тому времени до смешного устарело. Лорина мать, предвидя, какое впечатление оно произведет в конечной точке назначения, покачала головой, поцокала языком и сказала:

– Почему они не могли потратить эти деньги на кусок хорошей синей саржи!

Но эти бедные невинные создания были в восторге от своего приобретения.

Они уходили весело, даже гордо, однако несколько часов спустя Лора встретила мать девочки, возвращавшуюся домой. Та припадала на одну ногу, потому что у ее старого сапога оторвалась подошва, а полуторагодовалый малыш, по-видимому, оттянул ей все руки. Лора спросила, все ли в порядке с Эгги, и та кивнула, но ответить не смогла; ее переполняли чувства. В конце концов, она была всего лишь матерью, отправившей свою маленькую дочь в неизвестность и мучившуюся сомнениями и страхами за нее.

Можно только вообразить, что испытывала девочка, когда поезд трогался, увозя ее в чужие, далекие края, где ей предстояло начать непривычную жизнь среди незнакомых людей. Вероятно, те, кто в течение следующих нескольких дней смотрел на ее круглое, невозмутимое личико и видел, как медленно она осваивается со своими новыми обязанностями, были бы удивлены и даже немного тронуты, если бы могли прочесть ее мысли.

Девочка, пошедшая «на кухню», начинала как судомойка: мыла стопки тарелок, чистила кастрюли и крышки, подготавливала овощи, убиралась и выполняла другую черную работу. Через год-два она переходила в подсобные работницы, ей